Неточные совпадения
Бывало, покуда поправляет Карл Иваныч лист
с диктовкой, выглянешь в ту сторону, видишь черную головку матушки, чью-нибудь спину и смутно слышишь оттуда говор и смех; так сделается досадно, что нельзя там быть, и
думаешь: «Когда же я буду большой, перестану учиться и всегда буду сидеть не за диалогами, а
с теми, кого я люблю?» Досада перейдет в
грусть, и, бог знает отчего и о чем, так задумаешься, что и не слышишь, как Карл Иваныч сердится за ошибки.
«Стареет и уже не надеется на себя», —
подумал Самгин, а она, разглядывая его, воскликнула тихо и
с грустью, кажется, искренней...
Бывали дни, когда она смотрела на всех людей не своими глазами, мягко, участливо и
с такой
грустью, что Клим тревожно
думал: вот сейчас она начнет каяться, нелепо расскажет о своем романе
с ним и заплачет черными слезами.
Помолчав,
подумав, Любаша сказала
с грустью...
«Нужен дважды гениальный Босх, чтоб превратить вот такую действительность в кошмарный гротеск», —
подумал Самгин, споря
с кем-то, кто еще не успел сказать ничего, что требовало бы возражения.
Грусть, которую он пытался преодолеть, становилась острее, вдруг почему-то вспомнились женщины, которых он знал. «За эти связи не поблагодаришь судьбу… И в общем надо сказать, что моя жизнь…»
— Не бойся, — сказал он, — ты, кажется, не располагаешь состареться никогда! Нет, это не то… в старости силы падают и перестают бороться
с жизнью. Нет, твоя
грусть, томление — если это только то, что я
думаю, — скорее признак силы… Поиски живого, раздраженного ума порываются иногда за житейские грани, не находят, конечно, ответов, и является
грусть… временное недовольство жизнью… Это
грусть души, вопрошающей жизнь о ее тайне… Может быть, и
с тобой то же… Если это так — это не глупости.
«Нет, не забуду я твоего Андрея, —
с грустью, идучи двором,
думал Штольц.
«Бедная!» —
с грустью думал он, вышел и сел на паперть в ожидании Веры.
«Как он любит меня! Зачем!..» —
подумала она
с грустью.
«Не любит она меня, —
думал про себя, повеся голову, кузнец. — Ей все игрушки; а я стою перед нею как дурак и очей не свожу
с нее. И все бы стоял перед нею, и век бы не сводил
с нее очей! Чудная девка! чего бы я не дал, чтобы узнать, что у нее на сердце, кого она любит! Но нет, ей и нужды нет ни до кого. Она любуется сама собою; мучит меня, бедного; а я за
грустью не вижу света; а я ее так люблю, как ни один человек на свете не любил и не будет никогда любить».
Как мог он сдержать это слово?
_____
Я слушала музыку,
грусти полна,
Я пению жадно внимала;
Сама я не пела, — была я больна,
Я только других умоляла:
«
Подумайте: я уезжаю
с зарей…
«Ну, ты, брат, видно, из молодых да ранний!» —
с грустью подумал бухгалтер, растворяя шкафы
с делами.
Отчего
думаешь, что вид Лицея навел на меня
грусть? Напротив,
с отрадным чувством гляжу на него. Видно, когда писал тебе, высказалось что-нибудь не так. Отъезд нашего doyen d'âge не мог нас слишком взволновать: он больше или меньше везде как чужой. И в Нарве как-то плохо идет. Я это предвидел — и сын его Михайло мне не раз это писал.
Я сделал это без всяких предварительных соображений, точно кто шепнул мне, чтоб я не говорил; но после я задумался и долго
думал о своем поступке, сначала
с грустью и раскаяньем, а потом успокоился и даже уверил себя, что маменька огорчилась бы словами Матреши и что мне так и должно было поступить.
Плавин как-то двусмысленно усмехался, а Павел
с грустью думал: «Зачем это он все ему говорит!» — и когда отец, наконец, стал сбираться в деревню, он на первых порах почти был рад тому.
— Конечно! — подтвердил Неведомов. — А какую он теперь еще, кажется, затевает штуку — и
подумать страшно! — прибавил он и мотнул
с грустью головой.
«Да, все это — дребедень порядочная!» —
думал он
с грустью про себя и вовсе не подозревая, что не произведение его было очень слабо, а что в нем-то самом совершился художественный рост и он перерос прежнего самого себя; но, как бы то ни было, литература была окончательно отложена в сторону, и Вихров был от души даже рад, когда к нему пришла бумага от губернатора, в которой тот писал...
«Так, значит, сегодня вечером только и много завтра утром можно будет пробыть у ней!» —
подумал Павел и
с грустью склонил голову. Встретиться
с самим господином Фатеевым он как бы даже побаивался немного.
Он походил на свою сестру: особенно глаза ее напоминали. Мне было и приятно ему услуживать, и в то же время та же ноющая
грусть тихо грызла мне сердце. «Теперь уж я точно ребенок, —
думал я, — а вчера…» Я вспомнил, где я накануне уронил ножик, и отыскал его. Кадет выпросил его у меня, сорвал толстый стебель зори, [Зоря — растение
с толстым, дудчатым стеблем.] вырезал из него дудку и принялся свистать. Отелло посвистал тоже.
Мать стояла в толпе и, наблюдая знакомые лица,
с грустью думала...
Он ходил по комнате, взмахивая рукой перед своим лицом, и как бы рубил что-то в воздухе, отсекал от самого себя. Мать смотрела на него
с грустью и тревогой, чувствуя, что в нем надломилось что-то, больно ему. Темные, опасные мысли об убийстве оставили ее: «Если убил не Весовщиков, никто из товарищей Павла не мог сделать этого», —
думала она. Павел, опустив голову, слушал хохла, а тот настойчиво и сильно говорил...
«Что это она точно сожалеет и
грустит обо мне?» —
подумал он и тоже не находился
с своей стороны, о чем начать бы разговор.
«Но что же мне делать? Я, вероятно, урод», —
подумал с покорной
грустью Александров и вздохнул.
— Самое первое. Есть два рода: те, которые убивают себя или
с большой
грусти, или со злости, или сумасшедшие, или там всё равно… те вдруг. Те мало о боли
думают, а вдруг. А которые
с рассудка — те много
думают.
О матушке ли Волге серебряной? или о дивном богатыре, про которого рассказывал Перстень? или
думали они о хоромах высоких среди поля чистого, о двух столбиках
с перекладинкой, о которых в минуту
грусти думала в то время всякая лихая, забубенная голова?
Больше ни о чем не хотелось спрашивать дядю. Грустно было
с ним, и жалко было его; все вспоминались бойкие песни и этот звон гитары, сочившийся радостью сквозь мягкую
грусть. Не забыл я и веселого Цыгана, не забыл и, глядя на измятую фигуру дяди Якова,
думал невольно...
«Одолеет он её!» —
с грустью подумал Кожемякин и, отвернувшись в сторону, махнул рукой.
Кожемякин некоторое время чувствовал себя победителем; голова его приятно кружилась от успеха и вина, но когда он, дружелюбно приглашённый всеми в гости и сам всех пригласив к себе, вышел на улицу и под ногами у него захрустел снег — сердце охладело, сжалось в унынии, и невольно
с грустью он
подумал...
«Вот что вконец съело ему сердце», —
с грустью и состраданием
подумал Кожемякин, чувствуя, что он устал от этих речей, не может больше слушать их и дышать спёртым воздухом тёмной, загромождённой комнаты; он встал, взял руку хозяина и, крепко пожав её, сказал...
Крикливый, бойкий город оглушал, пестрота и обилие быстро мелькавших людей, смена разнообразных впечатлений — всё это мешало собраться
с мыслями. День за днём он бродил по улицам, неотступно сопровождаемый Тиуновым и его поучениями; а вечером, чувствуя себя разбитым и осовевшим, сидел где-нибудь в трактире, наблюдая приподнятых, шумных, размашистых людей большого города, и
с грустью думал...
Я
думаю, мы
с вами оттого не понимаем или, по крайней мере, не сочувствуем этой
грусти, что у нас нрав поверхностнее, удобовпечатлительнее, что нас занимает и увлекает внешность.
Грусть окутывала сердце Лунёва; он смотрел в овраг и
думал: «Было мне хорошо сейчас… улыбнулось, и — нет…» Вспомнилось, как неприязненно говорил
с ним сегодня Яков, — стало ещё грустнее от этого…
«В темноте и гнилушка светит», — злостно
думал он. Потом ему вспомнилось спокойное, серьезное лицо Тараса и рядом
с ним напряженно стремящаяся к нему фигура Любы. Это возбудило в нем зависть и —
грусть.
Смерти он настолько не боялся и настолько не
думал о ней, что в роковое утро, перед уходом из квартиры Тани Ковальчук, он один, как следует,
с аппетитом, позавтракал: выпил два стакана чаю, наполовину разбавленного молоком, и съел целую пятикопеечную булку. Потом посмотрел
с грустью на нетронутый хлеб Вернера и сказал...
«Ушли!» —
думает Муся
с легкой
грустью. Ей жаль ушедших звуков, таких веселых и смешных; жаль даже ушедших солдатиков, потому что эти старательные,
с медными трубами,
с поскрипывающими сапогами совсем иные, совсем не те, в кого хотела бы она стрелять из браунинга.
Нет, Настенька, что ему, что ему, сладострастному ленивцу, в той жизни, в которую нам так хочется
с вами? он
думает, что это бедная, жалкая жизнь, не предугадывая, что и для него, может быть, когда-нибудь пробьет грустный час, когда он за один день этой жалкой жизни отдаст все свои фантастические годы, и еще не за радость, не за счастие отдаст, и выбирать не захочет в тот час
грусти, раскаяния и невозбранного горя.
«Бог вам судья, что вы не исполнили обещания. Боюсь отыскивать тому причины и заставляю себя
думать, что вы не могли поступить иначе. Безнадежность увидеться
с вами заставляет меня рисковать: письмо это посылаю
с С… Н… Он добрый и благородный человек, в глубоком значении этого слова. Чтобы не умереть от
грусти, я должен
с вами видеться. Если пройдет несколько дней и я не увижусь
с вами, не ручаюсь, что со мной будет… Я не застрелюсь — нет! Я просто умру
с печали… Прощайте, до свиданья».
Долго царствовало между нами молчание. Кто о чем
думал — не знаю; но я все молчал,
думая о забытых маковниках. Горесть маменькина не занимала меня. Я полагал, что так и должно быть. Она
с нами рассталася, а не я
с нею; она должна
грустить… Как вдруг брат Петруся, коего быстрый ум не мог оставаться покоен и требовал себе пищи, вдруг спросил наставника нашего...
Петр Дмитрич уходил за нею и смотрел ей вслед
с умилением и
грустью. Должно быть, глядя на нее, он
думал о своем хуторе, об одиночестве и — кто знает? — быть может, даже
думал о том, как бы тепло и уютно жилось ему на хуторе, если бы женой его была эта девочка — молодая, чистая, свежая, не испорченная курсами, не беременная…
«Неужто Козловский прав? —
подумал я
с ощущением острой
грусти… — Неужели Степан оказал мне услугу именно потому, что ожидал татар? Не выдержал наконец говора своей тайги, прозаической добродетели своей Маруси и ровной невозмутимости Тимохи?.. Захотелось опять шири и впечатлений? Что мудреного? Ведь вот даже мое легкое приключение освежило и обновило мое настроение, застоявшееся от тоски и одиночества…
Вот что писал он, между прочим, в 1838 г., вскоре после смерти Серебрянского, выражая свою
грусть о рано погибшем друге: «Вместе
с ним мы росли, вместе читали Шекспира,
думали, спорили.
Теперь
с грустью и
с каким-то раскаянием
подумал он о своем безмятежном угле; потом напала на него тоска и забота о неразрешенном положении его, о предстоявших хлопотах, и вместе
с тем стало досадно, что такая мелочь могла его занимать.
«Бедная артистка! —
думал я. — Что за безумный, что за преступный человек сунул тебя на это поприще, не
подумавши о судьбе твоей! Зачем разбудили тебя? Затем только, чтоб сообщить весть страшную, подавляющую? Спала бы душа твоя в неразвитости, и великий талант, неизвестный тебе самой, не мучил бы тебя; может быть, подчас и поднималась бы
с дна твоей души непонятная
грусть, зато она осталась бы непонятной».
(
С грустью думаю, что последние деревья до него так и не узнали, какое у него лицо.)
При наших же стихотворных чтениях нередко
с грустью думал я: умрет Державин, этот великий лирический талант, и все читаемое теперь мною, иногда при нескольких слушателях, восхищающихся из уважения к прежним произведениям писателя или из чувств родственных и дружеских, — все будет напечатано для удовлетворения праздного любопытства публики, между тем как не следует печатать ни одной строчки.
Я во всю жизнь мою не переставал
грустить о том, что детство мое не было обставлено иначе, — и
думаю, что безудержная погоня за семейным счастием, которой я впоследствии часто предавался
с таким безрассудным азартом, имела первою своею причиною сожаление о том, что мать моя не была счастливее, — что в семье моей не было того, что зовут «совет и любовь». Я не знал, что слово «увлечение» есть имя какого-то нашего врага.
«Как она прекрасна, и о чем она может так
грустить и плакать? Матушка непременно должна все это знать», —
думал я и тоже во что бы то ни стало хотел это узнать,
с тем чтобы, если можно, сделаться другом этой девушки. Ведь она сама же просила меня об этом. А я хотел умереть за нее, лишь бы она так не
грустила и не плакала.
Но всякому, читавшему повести в журнале «Семья и школа», хорошо известно, что выдающимся людям приходилось в молодости упорно бороться
с родителями за право отдаться своему призванию, часто им даже приходилось покидать родительский кров и голодать. И я шел на это. Помню: решив окончательно объясниться
с папой, я в гимназии, на большой перемене,
с грустью ел рыжий треугольный пирог
с малиновым вареньем и
думал: я ем такой вкусный пирог в последний раз.
— О! ты не ждал этого, бедный разиня! — И
с этими словами он повернул к себе деревянного гернгутера, сильно хлопнул его по плечу и произнес: — Ну, ничего, не
грусти, Офенберг, не
грусти, я и о тебе
подумал — я тебя не оставлю, и ты будешь со мною, а теперь отправляйся сейчас в город и привези оттуда много шампанского и все то, что я купил по этой записке.
Сквозь отверстие едва раскрытого окна Анастасия взорами следит незнакомца. Она не знает, что
подумать о появлении его на место Антона-лекаря. Вот он остановился на крыльце, скинул шелом свой, украшенный веткою и пером попугая, утер платком лицо свое и остановился на крыльце, смотря
с грустью на окно светлицы.