Неточные совпадения
Я
думал уж
о форме
планаИ как героя назову;
Покамест моего романа
Я кончил первую главу;
Пересмотрел всё это строго;
Противоречий очень много,
Но их исправить не хочу;
Цензуре долг свой заплачу
И журналистам на съеденье
Плоды трудов моих отдам;
Иди же к невским берегам,
Новорожденное творенье,
И заслужи мне славы дань:
Кривые толки, шум и брань!
—
О свадьбе ближе года и
думать нельзя, — боязливо сказал он, — да, да, через год, не прежде! Ему еще надо дописать свой
план, надо порешить с архитектором, потом… потом… — Он вздохнул.
Легко ли? предстояло
думать о средствах к принятию каких-нибудь мер. Впрочем, надо отдать справедливость заботливости Ильи Ильича
о своих делах. Он по первому неприятному письму старосты, полученному несколько лет назад, уже стал создавать в уме
план разных перемен и улучшений в порядке управления своим имением.
Было ровно двенадцать часов; я прошел в следующую комнату,
подумал, сообразил
о новом
плане и, воротясь, разменял у банка мои кредитки на полуимпериалы.
Тем не менее я часто
думал о нем; мало того:
думал не только без отвращения, не только с любопытством, но даже с участием, как бы предчувствуя тут что-то новое и выходное, соответствующее зарождавшимся во мне новым чувствам и
планам.
— Все это время я серьезно
думал о ваших
планах…
Знаете, я
думала о ваших
планах несколько раз…
„Еще там не успели, —
думает он, — еще можно что-нибудь подыскать,
о, еще будет время сочинить
план защиты, сообразить отпор, а теперь, теперь — теперь она так прелестна!“ Смутно и страшно в душе его, но он успевает, однако же, отложить от своих денег половину и где-то их спрятать — иначе я не могу объяснить себе, куда могла исчезнуть целая половина этих трех тысяч, только что взятых им у отца из-под подушки.
План его состоял в том, чтобы захватить брата Дмитрия нечаянно, а именно: перелезть, как вчера, через тот плетень, войти в сад и засесть в ту беседку «Если же его там нет, —
думал Алеша, — то, не сказавшись ни Фоме, ни хозяйкам, притаиться и ждать в беседке хотя бы до вечера. Если он по-прежнему караулит приход Грушеньки, то очень может быть, что и придет в беседку…» Алеша, впрочем, не рассуждал слишком много
о подробностях
плана, но он решил его исполнить, хотя бы пришлось и в монастырь не попасть сегодня…
Просыпаясь, она нежится в своей теплой постельке, ей лень вставать, она и
думает и не
думает, и полудремлет и не дремлет;
думает, — это, значит,
думает о чем-нибудь таком, что относится именно к этому дню, к этим дням, что-нибудь по хозяйству, по мастерской, по знакомствам, по
планам, как расположить этот день, это, конечно, не дремота; но, кроме того, есть еще два предмета, года через три после свадьбы явился и третий, который тут в руках у ней, Митя: он «Митя», конечно, в честь друга Дмитрия; а два другие предмета, один — сладкая мысль
о занятии, которое дает ей полную самостоятельность в жизни, другая мысль — Саша; этой мысли даже и нельзя назвать особою мыслью, она прибавляется ко всему,
о чем думается, потому что он участвует во всей ее жизни; а когда эта мысль, эта не особая мысль, а всегдашняя мысль, остается одна в ее думе, — она очень, очень много времени бывает одна в ее думе, — тогда как это назвать? дума ли это или дремота, спится ли ей или Не спится? глаза полузакрыты, на щеках легкий румянец будто румянец сна… да, это дремота.
С своей стороны, Бурмакин с ужасом заметил, что взятые им на прожиток в Москве деньги исчезали с изумительной быстротой. А так как по заранее начертанному
плану предстояло прожить в Москве еще недели три, то надобно было серьезно
подумать о том, как выйти из затруднения.
Ведь он всю жизнь
думал только
о себе и своих
планах, а женщины для него являлись только печальною необходимостью.
Все наперерыв строили
планы нового образа жизни и советовали друг другу что-нибудь. Меньше всего каждый
думал, кажется, только
о самом себе. Товарищеское великодушие выразилось в самой яркой форме. В портерной стоял шум и говор.
«Ну и фигура! —
думал очень довольный Саша, вспоминая длинные ноги, велосипедную шапочку и круглые наивные глаза нового знакомого, — я ведь предположил, что он не из важных, а он вот какой!» В одном, наиболее осведомленном месте к Колесникову отнеслись резко отрицательно, даже с явной враждебностью, и упомянули
о каком-то чрезвычайно широком, но безумном и даже нелепом
плане, который он предложил комитету; в чем, однако, заключался
план, говоривший не знал, а может быть, и не хотел говорить.
Таким образом, до открытия впредь новых достоверных сведений
о юности Петра, мы должны считать еще не разрешенным вопрос
о том, задумывал ли Петр сам собою свои великие
планы ранее, чем узнал Лефорта, даже ранее, чем стал учиться арифметике у Тиммермана (так
думает г. Устрялов); или эти
планы появились уже впоследствии времени, при влиянии Лефорта и других иноземцев (как полагал Карамзин)?
Мы вовсе не
думаем запрещать поэту описывать любовь; но эстетика должна требовать, чтобы поэт описывал любовь только тогда, когда хочет именно ее описывать: к чему выставлять на первом
плане любовь, когда дело идет, собственно говоря, вовсе не
о ней, а
о других сторонах жизни?
Теперь он перечел этот
план, переделал,
думал о нем, читал, рылся и, наконец, отверг идею свою, не построив ничего на развалинах.
Так вот. Наследственность и припадки свидетельствуют
о моем предрасположении к психической болезни. И она началась, незаметно для самого меня, много раньше, чем я придумал
план убийства. Но, обладая, как все сумасшедшие, бессознательной хитростью и способностью приноравливать безумные поступки к нормам здравого мышления, я стал обманывать, но не других, как я
думал, а себя. Увлекаемый чуждой мне силой, я делал вид, что иду сам. Из остального доказательства можно лепить, как из воска. Не так ли?
Не
думайте, что все эти дни, проведенные дома в четырех стенах, я размышлял только
о своем
плане.
Пока мое «я» находилось в моей ярко освещенной голове, где все движется и живет в закономерном порядке, я понимал и знал себя, размышлял
о своем характере и
планах, и был, как
думал, господином.
О плане этом никто не высказал никакого мнения, да едва ли
о нем не все тотчас же и позабыли. Что же касается до генеральши, то она даже совсем не обращала внимания на эту перемолвку. Ее занимал другой вопрос: где же Лариса? Она глядела на все стороны и видела всех: даже, к немалому своему удивлению, открыла в одном угле Ворошилова, который сидел, утупив свои золотые очки в какой-то кипсек, но Лары между гостями не было. Это смутило Синтянину, и она
подумала...
Она стала
думать о своем замужестве не как
о гадательном
плане ее матери, а как
о чем-то уже решенном и определенном. Ее суженый должен существовать. Ее мать его знает, она сама избрала его для нее. Какое-то необъяснимое предчувствие, пробуждавшее в ней целый рой неведомых доселе ощущений, подсказывало ей, что он недалеко, что она его увидит, и увидит скоро.
— Господа, теперь сведя счеты с прошлым, нужно
подумать о настоящем, — возбужденным, ненатуральным голосом начала Надежда Александровна. — Надо забыть все, что было, и приняться за новое. Искусство должно быть у нас на первом
плане, нашей единственной целью! Мы должны отрешиться от наших личных интересов и желаний, работая для общего дела. Для этой цели все надо принести в жертву. Что теперь делать? Кого выбирать? — вот вопросы.
Но и после этого Сергей Дмитриевич не позаботился
о плане дальнейших действий, надеясь на случай, тем более, что ему было не до того. Он только что продал без ведома Бахметьевой ее маленькое имение, и в его кармане были деньги, а с деньгами разве
думают о делах?
О том, что муж ее пробирается в предводители, она еще ни разу не
подумала, как
о близком факте. С ней он уже давно не мечтал вслух, не сообщал ей своих
планов, избегал всяких разговоров
о личных интересах.
Ненависть и злоба кипели в сердце, теперь уже смирившейся в ожидании решения ее участи, этой «женщины-зверя», и вместо того, чтобы
думать о том, как бы выпутаться из производившегося над ней следствия, она обдумывала лишь свой
план:
план мести Маше…
Так
думала княжна Людмила, когда совещание
о выборе платья было окончено и Таня ловко и легко причесала голову княжны. Мысль
о матери, остающейся в скором времени совершенно одинокой в Зиновьеве, заставила, однако, княжну Людмилу Васильевну отказаться от этого
плана.
Что значит пятьдесят шестой год! Три года тому назад никто не
думал о Лабазовых, и ежели вспоминал
о них, то с тем безотчетным чувством страха, с которым говорят
о новоумерших; теперь же как живо вспоминались все прежние отношения, все прекрасные качества, и каждая из дам уже придумывала
план, как бы получить монополию Лабазовых и ими угащивать других гостей.
Когда на другой день после своего вечера, губернаторша приехала к Мальвинцевой и, переговорив с теткой
о своих
планах (сделав оговорку
о том, что хотя при теперешних обстоятельствах нельзя и
думать о формальном сватовстве, всё-таки можно свести молодых людей, дать им узнать друг друга), и когда, получив одобрение тетки, губернаторша при княжне Марье заговорила
о Ростове, хваля его и рассказывая, как он покраснел при упоминании
о княжне, княжна Марья испытала не радостное, но болезненное чувство: внутреннее согласие ее не существовало более, и опять поднялись желания, сомнения, упреки и надежды.
Для тех людей, которые привыкли
думать, что
планы войн и сражений составляются полководцами таким же образом, как каждый из нас, сидя в своем кабинете над картой, делает соображения
о том, как и как бы он распорядился в таком-то и таком-то сражении, представляются вопросы, почему Кутузов при отступлении не поступил так-то и так-то, почему он не занял позиции прежде Филей, почему он не отступил сразу на Калужскую дорогу, оставив Москву и т. д.