Неточные совпадения
А уж какой был головорез, проворный на что хочешь:
шапку ли
поднять на всем скаку, из ружья ли стрелять.
Сам с своими козаками производил над ними расправу и положил себе правилом, что в трех случаях всегда следует взяться за саблю, именно: когда комиссары [Комиссары — польские сборщики податей.] не уважили в чем старшин и стояли пред ними в
шапках, когда поглумились над православием и не почтили предковского закона и, наконец, когда враги были бусурманы и турки, против которых он считал во всяком случае позволительным
поднять оружие во славу христианства.
Но люди, стоявшие прямо против фронта, все-таки испугались, вся масса их опрокинулась глубоко назад, между ею и солдатами тотчас образовалось пространство шагов пять, гвардии унтер-офицер нерешительно
поднял руку к
шапке и грузно повалился под ноги солдатам, рядом с ним упало еще трое, из толпы тоже, один за другим, вываливались люди.
Ему протянули несколько
шапок, он взял две из них, положил их на голову себе близко ко лбу и, придерживая рукой, припал на колено. Пятеро мужиков,
подняв с земли небольшой колокол, накрыли им голову кузнеца так, что края легли ему на
шапки и на плечи, куда баба положила свернутый передник. Кузнец закачался, отрывая колено от земли, встал и тихо, широкими шагами пошел ко входу на колокольню, пятеро мужиков провожали его, идя попарно.
— Кого же будут судить, — позвольте! Кто начал? Они. Зачем дразнят? Флаг
подняли больше нашего,
шапок не снимают. Какие их права?
Самгин видел, как лошади казаков, нестройно, взмахивая головами, двинулись на толпу, казаки
подняли нагайки, но в те же секунды его приподняло с земли и в свисте, вое, реве закружило, бросило вперед, он ткнулся лицом в бок лошади, на голову его упала чья-то
шапка, кто-то крякнул в ухо ему, его снова завертело, затолкало, и наконец, оглушенный, он очутился у памятника Скобелеву; рядом с ним стоял седой человек, похожий на шкаф, пальто на хорьковом мехе было распахнуто, именно как дверцы шкафа, показывая выпуклый, полосатый живот; сдвинув
шапку на затылок, человек ревел басом...
Он чувствовал себя в силе сказать много резкостей, но Лютов
поднял руку, как для удара, поправил
шапку, тихонько толкнул кулаком другой руки в бок Самгина и отступил назад, сказав еще раз, вопросительно...
Не
поднимая головы, Клим посмотрел вслед им. На ногах Дронова старенькие сапоги с кривыми каблуками, на голове — зимняя
шапка, а Томилин — в длинном, до пят, черном пальто, в шляпе с широкими полями. Клим усмехнулся, найдя, что костюм этот очень характерно подчеркивает странную фигуру провинциального мудреца. Чувствуя себя достаточно насыщенным его философией, он не ощутил желания посетить Томилина и с неудовольствием подумал о неизбежной встрече с Дроновым.
— Н-да, чудим, — сказал Стратонов, глядя в лицо Варвары, как на циферблат часов. — Представь меня, Максим, — приказал он,
подняв над головой бобровую
шапку и как-то глупо, точно угрожая, заявил Варваре: — Я знаком с вашим мужем.
Повар отвернулся от него, сел и,
подняв с пола
шапку, хлопнув ею по колену, надел на голову. Медник угрюмо ответил...
Перед дамой никогда не сядет, и даже на улице говорит без
шапки, прежде всех
поднимет платок и подвинет скамеечку.
И он вдруг поспешно вышел из комнаты, опять через кухню (где оставалась шуба и
шапка). Я не описываю подробно, что сталось с мамой: смертельно испуганная, она стояла,
подняв и сложив над собою руки, и вдруг закричала ему вслед...
Одного только шатающегося длинного старика в ножных кандалах офицер пустил на подводу, и Нехлюдов видел, как этот старик, сняв свою блинообразную
шапку, крестился, направляясь к подводам, и кок потом долго не мог влезть от кандалов, мешавших
поднять слабую старческую закованную ногу, и как сидевшая уже на телеге баба помогла ему, втащив его за руку.
Околоточный оглянулся и, увидав на мостовой блинообразную
шапку арестанта,
поднял ее и надел на завалившуюся назад мокрую голову.
Солдаты брякнули ружьями, арестанты, сняв
шапки, некоторые левыми руками, стали креститься, провожавшие что-то прокричали, что-то прокричали в ответ арестанты, среди женщин поднялся вой, и партия, окруженная солдатами в белых кителях, тронулась,
подымая пыль связанными цепями ногами.
Из города донесся по воде гул и медное дрожание большого охотницкого колокола. Стоявший подле Нехлюдова ямщик и все подводчики одни за другими сняли
шапки и перекрестились. Ближе же всех стоявший у перил невысокий лохматый старик, которого Нехлюдов сначала не заметил, не перекрестился, а,
подняв голову, уставился на Нехлюдова. Старик этот был одет в заплатанный òзям, суконные штаны и разношенные, заплатанные бродни. За плечами была небольшая сумка, на голове высокая меховая вытертая
шапка.
Тут же из зарослей
поднимала свою красивую головку пышная ятрышниковая любка, а рядом с нею — ядовитая чемерица, которую легко узнать по плойчатым грубым листьям и
шапке белых цветов, теперь уже побуревших и засохших.
— Коли ты царь, — промолвил с расстановкой Чертопханов (а он отроду и не слыхивал о Шекспире), — подай мне все твое царство за моего коня — так и того не возьму! — Сказал, захохотал,
поднял Малек-Аделя на дыбы, повернул им на воздухе, на одних задних ногах, словно волчком или юлою — и марш-марш! Так и засверкал по жнивью. А охотник (князь, говорят, был богатейший)
шапку оземь — да как грянется лицом в
шапку! С полчаса так пролежал.
В улицах, образованных телегами, толпились люди всякого звания, возраста и вида: барышники, в синих кафтанах и высоких
шапках, лукаво высматривали и выжидали покупщиков; лупоглазые, кудрявые цыгане метались взад и вперед, как угорелые, глядели лошадям в зубы,
поднимали им ноги и хвосты, кричали, бранились, служили посредниками, метали жребий или увивались около какого-нибудь ремонтера в фуражке и военной шинели с бобром.
Снегурочка сидит на скамье перед домом Бобыля и прядет. Из улицы идет Бирюч, надевает
шапку на длинный шест и
поднимает высоко; со всех сторон сходятся слобожане. Бобыль и Бобылиха выходят из дому.
— Смотрите, братцы! — говорил другой,
поднимая черепок из горшка, которого одна только уцелевшая половина держалась на голове Черевика, — какую
шапку надел на себя этот добрый молодец!
— Нет, этого мало! — закричал дед, прихрабрившись и надев
шапку. — Если сейчас не станет передо мною молодецкий конь мой, то вот убей меня гром на этом самом нечистом месте, когда я не перекрещу святым крестом всех вас! — и уже было и руку
поднял, как вдруг загремели перед ним конские кости.
Дед не любил долго собираться: грамоту зашил в
шапку; вывел коня; чмокнул жену и двух своих, как сам он называл, поросенков, из которых один был родной отец хоть бы и нашего брата; и
поднял такую за собою пыль, как будто бы пятнадцать хлопцев задумали посереди улицы играть в кашу.
Говорили, что протоиерей — обруситель возбудил уже вопрос о снятии богородицы — католички… Теперь опальная статуя, освещенная утренними лучами, реяла над шумной и пестрой бестолочью базара. Было в ней что-то такое, отчего я сразу остановился, а через минуту стоял на коленях, без
шапки, и крестился,
подняв глаза на мадонну.
Писарь сделал Вахрушке выразительный знак, и неизвестный человек исчез в дверях волости. Мужики все время стояли без
шапок, даже когда дроги исчезли,
подняв облако пыли. Они постояли еще несколько времени, погалдели и разбрелись по домам, благо уже солнце закатилось и с реки потянуло сыростью. Кое-где в избах мелькали огоньки. С ревом и блеяньем прошло стадо, возвращавшееся с поля. Трудовой крестьянский день кончался.
На двор ворвался верховой в медной
шапке с гребнем. Рыжая лошадь брызгала пеной, а он, высоко
подняв руку с плеткой, орал, грозя...
Они останавливались, снимали
шапки, крестились перед Спасскими воротами, и над Кремлем по-прежнему сияло солнце, башенные часы играли «Коль славен наш Господь в Сионе», бронзовый Минин
поднимал под руку бронзового Пожарского, купцы Ножевой линии, поспешно крестясь, отпирали лавки.
Василий приподнимается с козел и
поднимает верх брички; кучера надевают армяки и при каждом ударе грома снимают
шапки и крестятся; лошади настораживают уши, раздувают ноздри, как будто принюхиваясь к свежему воздуху, которым пахнет от приближающейся тучи, и бричка скорее катит по пыльной дороге.
Наконец лодка была совсем нагружена и плотно закрыта рогожками сверху, парус на ней
подняли, четверо гребцов сели в подмогу ему грести, а голова, в черном суконном, щеголеватом полушубке и в поярковой
шапке, стал у руля.
Человек медленно снял меховую куртку,
поднял одну ногу, смахнул
шапкой снег с сапога, потом то же сделал с другой ногой, бросил
шапку в угол и, качаясь на длинных ногах, пошел в комнату. Подошел к стулу, осмотрел его, как бы убеждаясь в прочности, наконец сел и, прикрыв рот рукой, зевнул. Голова у него была правильно круглая и гладко острижена, бритые щеки и длинные усы концами вниз. Внимательно осмотрев комнату большими выпуклыми глазами серого цвета, он положил ногу на ногу и, качаясь на стуле, спросил...
Все чаще по вечерам являлись незнакомые люди, озабоченно, вполголоса беседовали с Андреем и поздно ночью,
подняв воротники, надвигая
шапки низко на глаза, уходили во тьму, осторожно, бесшумно.
Он поставил чемодан около нее на лавку, быстро вынул папиросу, закурил ее и, приподняв
шапку, молча ушел к другой двери. Мать погладила рукой холодную кожу чемодана, облокотилась на него и, довольная, начала рассматривать публику. Через минуту она встала и пошла на другую скамью, ближе к выходу на перрон. Чемодан она легко держала в руке, он был невелик, и шла,
подняв голову, рассматривая лица, мелькавшие перед нею.
Дверь отворили. Сначала в комнату всунулась голова в большой мохнатой
шапке, потом, согнувшись, медленно пролезло длинное тело, выпрямилось, не торопясь
подняло правую руку и, шумно вздохнув, густым, грудным голосом сказало...
Два дня уже тащился на сдаточных знакомый нам тарантас по тракту к Москве. Калинович почти не
подымал головы от подушки. Купец тоже больше молчал и с каким-то упорством смотрел вдаль; но что его там занимало — богу известно. В Серповихе, станций за несколько от Москвы, у них ямщиком очутилась баба, в мужицких только рукавицах и
шапке, чтоб не очень уж признавали и забижали на дороге. Купец заметил было ей...
Одна из пристяжных пришла сама. Дворовый ямщик, как бы сжалившись над ней, положил ее постромки на вальки и, ударив ее по спине, чтоб она их вытянула, проговорил: «Ладно! Идет!» У дальней избы баба, принесшая хомут,
подняла с каким-то мужиком страшную брань за вожжи. Другую пристяжную привел, наконец, сам извозчик, седенький, сгорбленный старичишка, и принялся ее припутывать. Между тем старый извозчик, в ожидании на водку, стоял уже без
шапки и обратился сначала к купцу.
Она не могла говорить дальше. Евсей взобрался на козлы. Ямщик, наскучивший долгим ожиданием, как будто ожил; он прижал
шапку, поправился на месте и
поднял вожжи; лошади тронулись сначала легкой рысью. Он хлестнул пристяжных разом одну за другой, они скакнули, вытянулись, и тройка ринулась по дороге в лес. Толпа провожавших осталась в облаке пыли безмолвна и неподвижна, пока повозка не скрылась совсем из глаз. Антон Иваныч опомнился первый.
Петр Васильев, не глядя в его сторону, что-то говорил, строго и веско, а он судорожным движением правой руки все сдвигал
шапку:
подымает руку, точно собираясь перекреститься, и толкнет
шапку вверх, потом — еще и еще, а сдвинув ее почти до темени, снова туго и неловко натянет до бровей. Этот судорожный жест заставил меня вспомнить дурачка Игошу Смерть в Кармане.
— Нет, — многозначительно говорил Никон, высоко
подняв туго сжатый кулак, — я, понимаешь, такого бы человека хотел встретить, чтобы снять мне перед ним
шапку и сказать: покорнейше вас благодарю, что родились вы и живёте! Вот как!
Шакир шагал стороной, без
шапки, в тюбетейке одной, она взмокла, лоснилась под дождём, и по смуглому лицу татарина текли струи воды. Иногда он,
подняв руки к лицу, наклонял голову, мокрые ладони блестели и дрожали; ничего не видя перед собою, Шакир оступался в лужи, и это вызывало у людей, провожавших гроб, неприятные усмешки. Кожемякин видел, что горожане смотрят на татарина косо, и слышал сзади себя осуждающее ворчание...
Он сунул трубку в карман,
поднял пилу, нахлобучил
шапку и, не заботясь о товарищах, которые прощались с рыбаком, покинул площадку; минуту спустя толпа прохожих последовала за своим предводителем, который, успев догнать шерстобита, показался на тропинке крутого берега, высоко подымавшегося над избами рыбака.
Гости поняли и стали собираться. Помню, Грузин, охмелевший от вина, одевался в этот раз томительно долго. Он надел свое пальто, похожее на те капоты, какие шьют детям в небогатых семьях,
поднял воротник и стал что-то длинно рассказывать; потом, видя, что его не слушают, перекинул через плечо свой плед, от которого пахло детской, и с виноватым, умоляющим лицом попросил меня отыскать его
шапку.
Люди толкались, забегая один вперёд другого, размахивали руками, кидали в воздух
шапки, впереди всех, наклонив голову, точно бык, шёл Мельников с тяжёлою палкой в руках и национальным флагом на ней. Он смотрел в землю, ноги
поднимал высоко и, должно быть, с большой силою топал о землю, — при каждом ударе тело его вздрагивало и голова качалась. Его рёв густо выделялся из нестройного хаоса жидких, смятённых криков обилием охающих звуков.
Среди толпы вьюном вился Яков Зарубин, вот он подбежал к Мельникову и, дёргая его за рукав, начал что-то говорить, кивая головой на вагон. Климков быстро оглянулся на человека в
шапке, тот уже встал и шёл к двери, высоко
подняв голову и нахмурив брови. Евсей шагнул за ним, но на площадку вагона вскочил Мельников, он загородил дверь, втиснув в неё своё большое тело, и зарычал...
За ним, подпрыгивая и вертя шеями, катились по мостовой какие-то тёмные и серые растрёпанные люди, они
поднимали головы и руки кверху, глядя в окна домов, наскакивали на тротуары, сбивали
шапки с прохожих, снова подбегали к Мельникову и кричали, свистели, хватались друг за друга, свиваясь в кучу, а Мельников, размахивая флагом, охал и гудел, точно большой колокол.
— Может быть-с, но дело не в людях, — возразил он, — а в том, что силу дает этим господам, и какую еще силу: совесть людей становится в руках Таганки и Якиманки; разные ваши либералы и демагоги,
шапки обыкновенно не хотевшие
поднять ни перед каким абсолютизмом, с наслаждением, говорят, с восторгом приемлют разные субсидии и службишки от Таганки!
Носков
поднял глаза и, снова опустив их в
шапку, сказал внушительно...
Гордо
поднимали свои пирамидальные вершины столетние поседевшие ели; воздушными стрелками, как готические башенки, летели прямо в небо молодые бархатные ели, и, широко раскинув свои могучие ветви, светло-зелеными
шапками поднимались над всем лесом старые листвени.
Петя, следуя за гробом между бабушкой и прачкой Варварой, чувствовал, как нестерпимо щемят пальцы на руках и на ногах; ему, между прочим, и без того было трудно поспевать за спутницами; одежда на нем случайно была подобрана: случайны были сапоги, в которых ноги его болтались свободно, как в лодках; случайным был кафтанишко, которого нельзя было бы надеть, если б не
подняли ему фалды и не приткнули их за пояс, случайной была
шапка, выпрошенная у дворника; она поминутно сползала на глаза и мешала Пете видеть дорогу.
Все это явилось и исчезло, как освещенное на мгновение молнией, когда я, задыхаясь не от бега, а от нечеловеческого, яростного восторга, пробежал мимо него,
подняв высоко винтовку одной рукой, а другой — махая над головой
шапкой и крича оглушительное, но от общего вопля не слышное самому мне «ура!».
Он осклабился, как идиот, сплюнул и утер нос рукой. Но вдруг в глаза ему бросилась белая нервная собачка, которая, дрожа, терлась около Сашки. Быстро наклонившись, он поймал ее за задние ноги, высоко
поднял, ударил головой о плиты тротуара и побежал. Сашка молча глядел на него. Он бежал, весь наклонившись вперед, с протянутыми руками, без
шапки, с раскрытым ртом и глазами, круглыми и белыми от безумия.