Неточные совпадения
Атукнул на него опытный охотник — и он понесся, пустив прямой чертой
по воздуху свои ноги, весь покосившись набок всем
телом, взрывая снег и десять раз выпереживая самого зайца в жару своего
бега.
Самгин шагал мимо его, ставил ногу на каблук, хлопал подошвой
по полу, согревая ноги, и ощущал, что холод растекается
по всему
телу. Старик рассказывал: работали они в Польше на «Красный Крест», строили бараки, подрядчик — проворовался,
бежал, их порядили продолжать работу поденно, полтора рубля в день.
Видел Самгин историка Козлова, который, подпрыгивая, тыкая зонтиком в воздух,
бежал по панели, Корвина, поднявшего над головою руку с револьвером в ней, видел, как гривастый Вараксин, вырвав знамя у Корнева, размахнулся, точно цепом, красное полотнище накрыло руку и голову регента; четко и сердито хлопнули два выстрела. Над головами Корнева и Вараксина замелькали палки, десятки рук, ловя знамя, дергали его к земле, и вот оно исчезло в месиве человеческих
тел.
Не то на него нападал нервический страх: он пугался окружающей его тишины или просто и сам не знал чего — у него
побегут мурашки
по телу. Он иногда боязливо косится на темный угол, ожидая, что воображение сыграет с ним штуку и покажет сверхъестественное явление.
Когда обливаешься вечером, в темноте, водой, прямо из океана, искры сыплются,
бегут, скользят
по телу и пропадают под ногами, на палубе.
Но он только сердито шлепнул губами, мотнул головой и
побежал дальше. И тут я — мне невероятно стыдно записывать это, но мне кажется: я все же должен, должен записать, чтобы вы, неведомые мои читатели, могли до конца изучить историю моей болезни — тут я с маху ударил его
по голове. Вы понимаете — ударил! Это я отчетливо помню. И еще помню: чувство какого-то освобождения, легкости во всем
теле от этого удара.
Красота момента опьяняет его. На секунду ему кажется, что это музыка обдает его волнами такого жгучего, ослепительного света и что медные, ликующие крики падают сверху, с неба, из солнца. Как и давеча, при встрече, — сладкий, дрожащий холод
бежит по его
телу и делает кожу жесткой и приподымает и шевелит волосы на голове.
Ромашов, который теперь уже не шел, а
бежал, оживленно размахивая руками, вдруг остановился и с трудом пришел в себя.
По его спине,
по рукам и ногам, под одеждой,
по голому
телу, казалось, бегали чьи-то холодные пальцы, волосы на голове шевелились, глаза резало от восторженных слез. Он и сам не заметил, как дошел до своего дома, и теперь, очнувшись от пылких грез, с удивлением глядел на хорошо знакомые ему ворота, на жидкий фруктовый сад за ними и на белый крошечный флигелек в глубине сада.
— Знаю я эту святую любовь: в твои лета только увидят локон, башмак, подвязку, дотронутся до руки — так
по всему
телу и
побежит святая, возвышенная любовь, а дай-ка волю, так и того… Твоя любовь, к сожалению, впереди; от этого никак не уйдешь, а дело уйдет от тебя, если не станешь им заниматься.
Царь все ближе к Александрову. Сладкий острый восторг охватывает душу юнкера и несет ее вихрем, несет ее ввысь. Быстрые волны озноба
бегут по всему
телу и приподнимают ежом волосы на голове. Он с чудесной ясностью видит лицо государя, его рыжеватую, густую, короткую бороду, соколиные размахи его прекрасных союзных бровей. Видит его глаза, прямо и ласково устремленные в него. Ему кажется, что в течение минуты их взгляды не расходятся. Спокойная, великая радость, как густой золотой песок, льется из его глаз.
— Трус, трус! — опять шепчут со всех сторон. Варнава это слышит, и
по его лицу выступает холодный пот,
по телу его
бегут мурашки; он разнемогается нестерпимою, раздражающею немочью робости и в этой робости даже страшен становится.
Кожемякин задремал, и тотчас им овладели кошмарные видения: в комнату вошла Палага, оборванная и полуголая, с растрёпанными волосами, она на цыпочках подкралась к нему, погрозила пальцем и, многообещающе сказав: «подожди до света, верно говорю — до света!» перешагнула через него и уплыла в окно; потом его перебросило в поле, он лежал там грудью на земле, что-то острое кололо грудь, а
по холмам, в сумраке, к нему прыгала, хромая на левую переднюю ногу, чёрная лошадь, прыгала, всё приближаясь, он же, слыша её болезненное и злое ржание, дёргался, хотел встать,
бежать и — не мог, прикреплённый к земле острым колом, пронизавшим
тело его насквозь.
Но Олесе прямо каким-то чудом удалось выскользнуть из этого клубка, и она опрометью
побежала по дороге — без платка, с растерзанной в лохмотья одеждой, из-под которой во многих местах было видно голое
тело.
Машинально Егорушка подставил рот под струйку, бежавшую из трубочки; во рту его стало холодно, и запахло болиголовом; пил он сначала с охотой, потом через силу и до тех пор, пока острый холод изо рта не
побежал по всему
телу и пока вода не полилась
по сорочке.
Долинский хотел отойти от окна и вдруг страшно вздрогнул, и
по телу его
побежали мурашки. В комнате покойной Доры тихо и отчетливо перевернулась страница.
На другой же день,
по получении последней возможности отправить
тело Даши, он впервые вышел очень рано из дома. Выхлопотав позволение вынуть гроб и перевезя его на железную дорогу, Долинский просидел сам целую ночь на пустом, отдаленном конце длинной платформы, где поставили черный сундук, зловещая фигура которого будила в проходивших тяжелое чувство смерти и заставляла их
бежать от этого странного багажа.
На ипподроме несколько раз звонили. Мимо отворенных ворот изредка проносились молнией бегущие рысаки, люди на трибунах вдруг принимались кричать и хлопать в ладоши. Изумруд в линии других рысаков часто шагал рядом с Назаром, мотая опущенною головой и пошевеливая ушами в полотняных футлярах. От проминки кровь весело и горячо струилась в его жилах, дыхание становилось все глубже и свободнее,
по мере того как отдыхало и охлаждалось его
тело, — во всех мускулах чувствовалось нетерпеливое желание
бежать еще.
Владимир Сергеич
побежал на крик. Он нашел Ипатова на берегу пруда; фонарь, повешенный на суку, ярко освещал седую голову старика. Он ломал руки и шатался как пьяный; возле него женщина, лежа на траве, билась и рыдала; кругом суетились люди. Иван Ильич уже вошел
по колена в воду и щупал дно шестом; кучер раздевался, дрожа всем
телом; два человека тащили вдоль берега лодку; слышался резкий топот копыт
по улице деревни… Ветер несся с визгом, как бы силясь задуть фонари, а пруд плескал и шумел, чернея грозно.
Изумруд, семимесячный стригунок, носится бесцельно
по полю, нагнув вниз голову и взбрыкивая задними ногами. Весь он точно из воздуха и совсем не чувствует веса своего
тела. Белые пахучие цветы ромашки
бегут под его ногами назад, назад. Он мчится прямо на солнце. Мокрая трава хлещет
по бабкам,
по коленкам и холодит и темнит их. Голубое небо, зеленая трава, золотое солнце, чудесный воздух, пьяный восторг молодости, силы и быстрого
бега!
По разгоряченному
телу Макара
бежали целые потоки острых струек талого снега.
Почтальон снова открыл глаза, взглянул на двигающиеся ямки на лице дьячихи, вспомнил, где он, понял Савелия. Мысль, что ему предстоит ехать в холодных потемках,
побежала из головы
по всему
телу холодными мурашками, и он поежился.
До сих пор Магнус почти не выходил из тона иронии и мягкой насмешки: мое замечание вдруг переродило его. Он побледнел, его большие белые руки судорожно забегали
по телу, как бы отыскивая оружие, и все лицо стало угрожающим и немного страшным. Словно боясь силы собственного голоса, он понизил его почти до шепота; словно боясь, что слова сорвутся и
побегут сами, он старательно ровнял их.
Туман редел в голове. Непонятно было, откуда слабость в
теле, откуда хлопанье пастушьего кнута
по лесу. И вдруг все вспомнилось. Вспомнился взблеск выстрела перед усатым, широким лицом, животно-оскаленные желтые зубы — Горелова? или лошади с прикушенным языком? Но сразу же потом радостный свист пуль, упоение
бега меж кустов, гребень горы и скачущие всадники… И такой позорный конец всего!
Трясясь всем
телом, он подбежал к вербе и, не замечая Архипа, сунул в дупло почтовую сумку; потом
побежал вверх, вскочил на телегу и, странно показалось Архипу, нанес себе
по виску удар.
И тогда с диким ревом он
бежит к дверям. Но не находит их и мечется, и бьется о стены, об острые каменные углы — и ревет. С внезапно открывшеюся дверью он падает на пол, радостно вскакивает, и — чьи-то дрожащие, цепкие руки обнимают его и держат. Он барахтается и визжит, освободив руку, с железною силою бьет
по голове пытавшегося удержать его псаломщика и, отбросив ногою
тело, выскакивает наружу.