Неточные совпадения
— А что ты сам
за себя отвечаешь — это хорошо. Там господь знает, что выйдет из тебя, а пока… ничего! Дело не малое, ежели человек
за свои поступки сам
платить хочет,
своей шкурой… Другой бы, на твоем месте, сослался на товарищей, а ты говоришь — я сам… Так и надо, Фома!.. Ты в
грехе, ты и в ответе… Что, — Чумаков-то… не того… не ударил тебя? — с расстановкой спросил Игнат сына.
Точно Офелия, эта Шекспирова «божественная нимфа» со
своею просьбою не
плакать, а молиться о нем, Ульяна Петровна совсем забыла о мире. Она молилась о муже сама, заставляла молиться
за него и других, ездила исповедовать
грехи своей чистой души к схимникам Китаевской и Голосеевской пустыни, молилась у кельи известного провидца Парфения, от которой вдалеке был виден весь город, унывший под тяжелою тучею налетевшей на него невзгоды.
—
Грех плакать, Афанасий Иванович! Не грешите и Бога не гневите
своею печалью. Я не жалею о том, что умираю. Об одном только жалею я (тяжелый вздох прервал на минуту речь ее): я жалею о том, что не знаю, на кого оставить вас, кто присмотрит
за вами, когда я умру. Вы как дитя маленькое: нужно, чтобы любил вас тот, кто будет ухаживать
за вами.
—
За свои грехи — я ответчица! — говорит она, наклонясь ко мне, и вся улыбается. — Да не кажется мне велик грех-то мой… Может, это и нехорошо говорю я, а — правду! В церковь я люблю ходить; она у нас недавно построена, светлая такая, очень милая! Певчие замечательно поют. Иногда так тронут сердце, что даже
заплачешь. В церкви отдыхаешь душой от всякой суеты…
Афоня. Батюшки! Сил моих нет! Как тут жить на свете?
За грехи это над нами! Ушла от мужа к чужому. Без куска хлеба в углу сидела, мы ее призрели, нарядили на
свои трудовые деньги! Брат у себя урывает, от семьи урывает, а ей на тряпки дает, а она теперь с чужим человеком ругается над нами
за нашу хлеб-соль. Тошно мне! Смерть моя! Не слезами я
плачу, а кровью. Отогрели мы змею на
своей груди. (Прислоняется к забору.) Буду ждать, буду ждать. Я ей все скажу, все, что на сердце накипело.
И
плачет, и
плачет он, воспевая, как видит гроб
своей матери, и зовет землю к воплению
за братский
грех!..
Слушала я, и зло меня взяло, зло с любви взяло; я сердце осилила, промолвила: «Люб иль не люб ты пришелся мне, знать, не мне про то знать, а, верно, другой какой неразумной, бесстыжей, что светлицу
свою девичью в темную ночь опозорила,
за смертный
грех душу
свою продала да сердца
своего не сдержала безумного; да знать про то, верно, моим горючим слезам да тому, кто чужой бедой воровски похваляется, над девичьим сердцем насмехается!» Сказала, да не стерпела,
заплакала…
1-й лакей. То-то я слышу дух такой тяжелый. (С оживлением.) Ни на что не похоже, какие
грехи с этими заразами. Скверно совсем! Даже бога забыли. Вот у нашего барина сестры, княгини Мосоловой, дочка умирала. Так что же? Ни отец, ни мать и в комнату не вошли, так и не простились. А дочка
плакала, звала проститься, — не вошли! Доктор какую-то заразу нашел. А ведь ходили же
за нею и горничная
своя и сиделка — и ничего, обе живы остались.
Фельдшер вышел на двор поглядеть: как бы не уехал Калашников на его лошади. Метель всё еще продолжалась. Белые облака, цепляясь
своими длинными хвостами
за бурьян и кусты, носились по двору, а по ту сторону забора, в поле, великаны в белых саванах с широкими рукавами кружились и падали, и опять поднимались, чтобы махать руками и драться. А ветер-то, ветер! Голые березки и вишни, не вынося его грубых ласок, низко гнулись к земле и
плакали: «Боже,
за какой
грех ты прикрепил нас к земле и не пускаешь на волю?»
— Отцу Авраамию, что до меня в Синькове священником был. Его лишили места
за… слабость, а ведь он в Синькове и теперь живет! Куда ему деваться? Кто его кормить станет? Хоть он и стар, но ведь ему и угол, и хлеба, и одежду надо! Не могу я допустить, чтоб он, при
своем сане, пошел милостыню просить! Мне ведь
грех будет, ежели что! Мне
грех! Он… всем задолжал, а ведь мне
грех, что я
за него не
плачу.
За все,
за всякие страданья,
За всякий попранный закон,
За темные отцов деянья,
За темный
грех своих времен,
За все беды родного края, —
Пред Богом благости и сил,
Молитесь,
плача и рыдая,
Чтоб Он простил, чтоб Он простил!
Не противясь такому решению, Сафроныч решил там и остаться, куда он
за грехи свои был доставлен, и он терпел все, как его мучили холодом и голодом и напускали на него тоску от
плача и стонов дочки; но потом услыхал вдруг отрадное церковное пение и особенно многолетие, которое он любил, — и когда дьякон Савва помянул его имя, он вдруг ощутил в себе другие мысли и решился еще раз сойти хоть на малое время на землю, чтобы Савву послушать и с семьею проститься.
Это
грех, это преступление,
за которое приходится потом
платить горьким разочарованием; кто идет на сцену только с мечтою стать „известностью“ — тот обыкновенно печально кончает
свою карьеру, не достигнув цели.