Неточные совпадения
Две недели назад я ровно четыре дня просидел над
работой, которую он же мне и передал:
переписать с черновой, а вышло почти пересочинить.
Вдруг дама вздумала, что каталог не нужен, вошла в библиотеку и говорит: «не трудитесь больше, я передумала; а вот вам за ваши труды», и подала Кирсанову 10 р. — «Я ваше ***, даму назвал по титулу, сделал уже больше половины
работы: из 17 шкапов
переписал 10».
Брат на время забросил даже чтение. Он достал у кого-то несколько номеров трубниковской газеты, перечитал их от доски до доски, затем запасся почтовой бумагой, обдумывал, строчил, перемарывал, считал буквы и строчки, чтобы втиснуть написанное в рамки газетной корреспонденции, и через несколько дней упорной
работы мне пришлось
переписывать новое произведение брата. Начиналось оно словами...
Вихров между тем окончательно дописал свои сочинения; Добров
переписал ему их, и они отправлены уже были в одну из редакций. Герой мой остался таким образом совершенно без занятий и в полнейшем уединении, так как Добров отпросился у него и ушел в село к священнику, помочь тому в
работе.
Мы ходили,
переписывали бумаги, даже почерк наш стал совершенствоваться, как вдруг от высшего начальства последовало немедленное повеление поворотить нас на прежние
работы: кто-то уж успел донести!
Гулять на улицу меня не пускали, да и некогда было гулять, —
работа все росла; теперь, кроме обычного труда за горничную, дворника и «мальчика на посылках», я должен был ежедневно набивать гвоздями на широкие доски коленкор, наклеивать на него чертежи,
переписывать сметы строительных
работ хозяина, проверять счета подрядчиков, — хозяин работал с утра до ночи, как машина.
Гельфрейх достал где-то для Надежды Николаевны огромную рукопись, содержавшую в себе проект какого-то важного лица, — проект, по которому Россия должна была быть облагодетельствована в самом непродолжительном времени, и она
переписывала ее щегольским крупным почерком. Так как облагодетельствование России требовало большой
работы мысли, то проект исправлялся и дополнялся без конца и, кажется, и до сих пор не приведен к окончанию. Кто-то
переписывает его теперь, после Надежды Николаевны?
Это задало ему такую
работу, что он вспотел совершенно, тер лоб и, наконец, сказал: «Нет, лучше дайте я
перепишу что-нибудь».
— А может быть, у вас нет времени? Заняты другой
работой? Тогда — и ну их к черту, эти воспоминания. Всего не
перепишешь, что было. Как говорится: жизнь пережить — не поле перейти. Что? Не правду я говорю? Ха-ха-ха!
— Да, я работал. Зимою я назвался
переписывать книги. Уставом и полууставом писать наловчился скоро. Только все книги черт их знает какие давали. Не такие, каких я надеялся. Жизнь пошла скучная.
Работа да моленное пение, и только. А больше ничего. Потом стали всё звать меня: «Иди, говорят, совсем к нам!» Я говорю: «Все одно, я и так ваш». — «Облюбуй девку и иди к кому-нибудь во двор». Знаете, как мне не по нутру! Однако, думаю, не из-за этого же бросить дело. Пошел во двор.
Пряли лен и шерсть, ткали новины, пестряди, сукна; занимались и белоручными
работами: ткали шелковые пояски, лестовки, вышивали по канве шерстями, синелью и шелком, шили золотом, искусно
переписывали разные тетради духовного содержания, писали даже иконы.
Проскакав с большой отвагой, хотя и с малым умением ездить верхом, несколько верст, моряки вернулись в город, и Володя тотчас же отправился на корвет оканчивать свой труд. Оставалось
переписать несколько страниц… Того и гляди, нагрянет адмирал, а у Ашанина
работа еще не готова.
Василий Фадеев, узнав, что Патап Максимыч был у городничего и виделся с городским головой и со стряпчим, почуял недоброе, и хоть больно ему не хотелось
переписывать рабочих, но, делать нечего, присел за
работу и, боясь чиновных людей, писал верно, без подделок и подлогов. Утром работники собрались на широкой луговине, где летом пеньковую пряжу сучáт. Вышел к ним Патап Максимыч с листом бумаги; за ним смиренным, неровным шагом выступал Василий Фадеев, сзади шли трое сторонних мещан.
— Да ведь я, кажется, не задерживаю
работы. Вот ведь и вам надо время
переписать…