Неточные совпадения
О подарках они
сказали, что их не могут принять ни губернаторы, ни баниосы, ни
переводчики: «Унмоглик!» — «Из Едо, — начал давиться Кичибе, — на этот счет не получено… разрешения». — «Ну, не надо. И мы никогда не примем, —
сказали мы, — когда нужно будет иметь дело с вами».
Баниосы тоже, за исключением некоторых, Бабы-Городзаймона, Самбро, не лучше: один
скажет свой вопрос или ответ и потом сонно зевает по сторонам, пока
переводчик передает. Разве ученье, внезапный шум на палубе или что-нибудь подобное разбудит их внимание: они вытаращат глаза, навострят уши, а потом опять впадают в апатию. И музыка перестала шевелить их. Нет оживленного взгляда, смелого выражения, живого любопытства, бойкости — всего, чем так сознательно владеет европеец.
На фрегате ничего особенного: баниосы ездят каждый день выведывать о намерениях адмирала. Сегодня были двое младших
переводчиков и двое ондер-баниосов: они просили, нельзя ли нам не кататься слишком далеко, потому что им велено следить за нами, а их лодки не угоняются за нашими. «Да зачем вы следите?» — «Велено», —
сказал высокий старик в синем халате. «Ведь вы нам помешать не можете». — «Велено, что делать! Мы и сами желали бы, чтоб это скорее изменилось», — прибавил он.
Нечего было делать: его превосходительство прислал
сказать, что
переводчики перепутали — это обыкновенная их отговорка, когда они попробуют какую-нибудь меру и она не удастся, — что он согласен на доставку провизии голландцами по-прежнему и просит только принять некоторое количество ее в подарок, за который он готов взять контр-презент.
После этого перевязал узел снурком, достал из-за пазухи маленькую печать и приложил к снурку и отдал ящик своему чиновнику,
сказав что-то
переводчику.
Он не прочь и покутить: часто просил шампанского и один раз, при Накамуре, так напился с четырех бокалов, что вздумал было рассуждать сам, не переводить того, что ему говорили; но ему
сказали, что возьмут другого
переводчика.
С баниосами были
переводчики Льода и Cьоза. Я вслушивался в японский язык и нашел, что он очень звучен. В нем гласные преобладают, особенно в окончаниях. Нет ничего грубого, гортанного, как в прочих восточных языках. А баниосы
сказали, что русский язык похож будто на китайский, — спасибо! Мы заказали привезти много вещей, вееров, лакированных ящиков и тому подобного. Не знаем, привезут ли.
Сегодня явился опять новый старший
переводчик Кичибе и
сказал, что будто сейчас получили ответ.
Они извинились, что не ехали долго, сваливая все на
переводчика, который будто не так растолковал, и
сказали, что этого вперед уже не случится.
«Извольте же принимать», —
сказал переводчик.
На другой день, 5-го января, рано утром, приехали
переводчики спросить о числе гостей, и когда
сказали, что будет немного, они просили пригласить побольше, по крайней мере хоть всех старших офицеров. Они
сказали, что настоящий, торжественный прием назначен именно в этот день и что будет большой обед. Как нейти на большой обед? Многие, кто не хотел ехать, поехали.
Но баниосы не обрадовались бы, узнавши, что мы идем в Едо. Им об этом не
сказали ни слова. Просили только приехать завтра опять, взять бумаги да подарки губернаторам и
переводчикам, еще прислать, как можно больше, воды и провизии. Они не подозревают, что мы сбираемся продовольствоваться этой провизией — на пути к Едо! Что-то будет завтра?
Только японцы стали садиться на лодки, как адмирал поручил К. Н. Посьету
сказать переводчикам, чтобы баниосы велели всем японским лодкам подальше отойти от фрегата: салютовать, дескать, будут.
Японцы приезжали от губернатора
сказать, что он не может совсем снять лодок в проходе; это вчера, а сегодня, то есть 29-го, объявили, что губернатор желал бы совсем закрыть проезд посредине, а открыть с боков, у берега, отведя по одной лодке. Адмирал приказал
сказать, что если это сделают, так он велит своим шлюпкам отвести насильно лодки, которые осмелятся заставить собою средний проход к корвету.
Переводчики, увидев, что с ними не шутят, тотчас убрались и чаю не пили.
Серж
сказал, что очень рад вчерашнему случаю и проч., что у его жены есть племянница и проч., что его жена не говорит по — русски и потому он
переводчик.
Полторацкий указал Хаджи-Мурату на показавшегося по дороге Воронцова. Хаджи-Мурат направился к нему и, подъехав вплоть, приложил правую руку к груди и
сказал что-то по-татарски и остановился. Чеченец-переводчик перевел...
Княгиня Марья Васильевна, нарядная, улыбающаяся, вместе с сыном, шестилетним красавцем, кудрявым мальчиком, встретила Хаджи-Мурата в гостиной, и Хаджи-Мурат, приложив свои руки к груди, несколько торжественно
сказал через
переводчика, который вошел с ним, что он считает себя кунаком князя, так как он принял его к себе, а что вся семья кунака так же священна для кунака, как и он сам.
— Спроси его, чем я могу услужить ему, —
сказал Воронцов
переводчику.
Хаджи-Мурат взглянул на Марью Дмитриевну и одобрительно кивнул головой. Потом он взял из рук Элдара шашку и подал Ивану Матвеевичу. Иван Матвеевич взял шашку и
сказал переводчику...
— И Ахмет-Хан и Шамиль, оба — враги мои, — продолжал он, обращаясь к
переводчику. —
Скажи князю: Ахмет-Хан умер, я не мог отомстить ему, но Шамиль еще жив, и я не умру, не отплатив ему, —
сказал он, нахмурив брови и крепко сжав челюсти.
— Он боится, чтобы мы не отравили его, —
сказала Марья Васильевна мужу. — Он взял, где я взяла. — И тотчас обратилась к Хаджи-Мурату через
переводчика, спрашивая, когда он теперь опять будет молиться. Хаджи-Мурат поднял пять пальцев и показал на солнце.
—
Скажи, что я верный друг ему, никогда не забуду, — ответил он через
переводчика и, несмотря на свою кривую ногу, только что дотронулся до стремени, как быстро и легко перенес свое тело на высокое седло и, оправив шашку, ощупав привычным движением пистолет, с тем особенным гордым, воинственным видом, с которым сидит горец на лошади, поехал прочь от дома Ивана Матвеевича. Ханефи и Элдар также сели на лошадей и, дружелюбно простившись с хозяевами и офицерами, поехали рысью за своим мюршидом.
— Да, да, — спокойно проговорил Воронцов. — Как же он хочет отплатить Шамилю? —
сказал он
переводчику. — Да
скажи ему, что он может сесть.
— У нас пословица есть, —
сказал он
переводчику, — угостила собака ишака мясом, а ишак собаку сеном, — оба голодные остались. — Он улыбнулся. — Всякому народу свой обычай хорош.
Жена «сардаря» тоже, несмотря на свои немолодые годы, так же полуобнаженная, ходила между гостями, приветливо улыбаясь, и
сказала через
переводчика несколько ласковых слов Хаджи-Мурату, с тем же равнодушием, как и вчера в театре, оглядывавшему гостей.
Выслушав
переводчика, Воронцов протянул руку в замшевой перчатке Хаджи-Мурату. Хаджи-Мурат взглянул на эту руку, секунду помедлил, но потом крепко сжал ее и еще
сказал что-то, глядя то на
переводчика, то на Воронцова.
—
Скажи ему, —
сказал Воронцов
переводчику (он говорил «ты» молодым офицерам), — что наш государь так же милостив, как и могуществен, и, вероятно, по моей просьбе простит его и примет в свою службу. Передал? — спросил он, глядя на Хаджи-Мурата. — До тех же пор, пока получу милостивое решение моего повелителя,
скажи ему, что я беру на себя принять его и сделать ему пребывание у нас приятным.
Адъютант передал князю, что генерал, узнав об выходе Хаджи-Мурата, очень недоволен тем, что ему не было доложено об этом, и что он требует, чтобы Хаджи-Мурат сейчас же был доставлен к нему. Воронцов
сказал, что приказание генерала будет исполнено, и, через
переводчика передав Хаджи-Мурату требование генерала, попросил его идти вместе с ним к Меллеру.
— Чтò он
сказал? — спросил Оленин у вертлявого
переводчика.
— Буде, батя, дурака ломать; ты меня простишь, а они меня повесят. Ступай, откудова пришел [Цыганок
сказал: «Буде, батя, дурака ломать; ты меня простишь, а они меня повесят. Ступай, откудова пришел». — Эти слова были вычеркнуты автором по цензурным соображениям. В настоящем издании восстановлены согласно желанию Л. Андреева видеть их в бесцензурном издании, выраженному им в письме к
переводчику Герману Бернштейну.].
Впрочем, несколько голосов начали было громко вызывать
переводчика, но, вероятно, соседи
сказали им о его болезни, и голоса замолкли.
Один раз Кокошкин, выведенный из терпенья его беспрестанными придирками, положил рукопись на стол, очень важно сложил руки и
сказал: «Да помилуйте, Алексей Федорыч, предоставьте же
переводчику пользоваться иногда стихотворной вольностью».
Решили послать Барнуму почетное приглашение. Билеты надписал по-английски Джемс Адвен, полуангличанин; он очень хорошо работал жокея. Адвен и отнес конверт в гостиницу. Барнум сам к нему не вышел, но выслал через
переводчика два сотенных билета и велел
сказать, что сегодня, ввиду усталости, быть в цирке не сможет, а посетит его непременно завтра.
— Погоди еще, — говорит Жилин
переводчику, —
скажи ты ему, чтоб он нас кормил хорошо, одел-обул, как следует, чтоб держал вместе, — нам веселей будет, и чтобы колодку снял. — Сам смотрит на хозяина и смеется. Смеется и хозяин. Выслушал и говорит...
Джигит, по-ихнему, значит «молодец». И сам смеется;
сказал что-то
переводчику, а
переводчик говорит...
Послали они
переводчика к татарам узнать, что за люди. Приходит назад
переводчик, говорит: «Это войско Кучумово собралось. А начальником над войском сам зять Кучумов — Маметкул. Он меня призывал и велел вам
сказать, чтобы вы назад шли, а то он вас перебьет».
— Теперь и многие разумеют его ничтожным лекаришкой; по мне и вся Москва затрубила про него. Без хвастовства
сказать, высокомощнейший посол, мне стоит только намекнуть, уж во всех концах города кричат: быть по сему; дворской
переводчик это
сказал. О, Русь меня знает, и я знаю Русь!
Переводчик усмехнулся и, обратясь к боярам, сделал движение рукой, как бы хотел
сказать: вот видите, я вам говорил.
— Сам Фиоравенти Аристотель, —
сказал переводчик и спешил встать с своего места.
— Поучите, поучите, господин
переводчик, —
сказал Хабар, — может статься, случай будет подраться с соседним петухом.
— Всемогущий ведает, кого почтить столь высокими милостями, —
сказал переводчик.
— Так поди,
скажи ты, всесветный
переводчик, своему светлейшему послу и рыцарю и барону, что он невежа; что, если желает меня видеть, пусть явится ко мне, Антону-лекарю, по прозванию Эренштейну, просто — без баронства.
«Это все от великого князя в задаток», —
сказал переводчик.
— Il n’a pas l’air d’un homme du peuple, [ — Он не похож на простолюдина,] —
сказал переводчик, оглядев Пьера.
— Ти кто? — спросил
переводчик. — Ти должно отвечать начальство, —
сказал он.
[Едва
переводчик Наполеона
сказал это казаку, как казак, охваченный каким-то остолбенением, не произнес более ни одного слова и продолжал ехать, не спуская глаз с завоевателя, имя которого достигло до него через восточные степи.
Пора,] —
сказал Наполеон и, слезши с лошади, велел разложить перед собою план этой Moscou, и подозвал
переводчика Lelorme d’Ideville.