Неточные совпадения
Все это у П. И. Шаблыкина было к
сезону — ничего не пропустит. А когда, бывало, к новому году с Урала везут багряную икру зернистую и рыбу —
первым делом ее пробуют в Английском клубе.
Одета была
первая любовь в черное шелковое платье и черную накидку; черная шляпа, черные перчатки и черный зонтик дополняли этот костюм не по
сезону.
Окончив благополучно
сезон, мы поехали втроем в Пензу: Далматов и Свободина в купе
первого класса, а я один в третьем, без всякого багажа, потому что единственный чемодан пошел вместе с далматовским багажом.
Закончив пензенский
сезон 1880/81 года, я приехал в конце поста в Москву для ангажемента. В пасхальную заутреню я в
первый раз отправился в Кремль. Пробился к соборам… Народ заполнил площадь…
При воспоминании о Васе всегда передо мной встают яркие картины и типы моего
первого театрального
сезона в 1875 году.
В Тамбове он останавливался у Абакумыча и был рад, когда ему удавалось «загнать Абакумыча в валеные сапоги» и выиграть у него гривенник на бильярде.
Первый раз он снял театр на зиму у Григорьева, получив откуда-то наследство, которое и ухлопал в один
сезон. Потом еще два наследства потерял на антрепризе: несмотря на то, что тамбовская публика охотно посещала театр, расходов не окупали даже полные сборы.
Это было на
первой неделе поста, когда актеры уже уехали в Москву заключать контракты на следующий
сезон, кроме тех, которые остались служить у Далматова на будущую зиму.
Я не говорю уже о спертом воздухе в помещениях, снабженных двойными рамами и нагреваемых усиленной топкой печей, — этого одного достаточно, чтобы при
первом удобном случае бежать на простор; но кроме того у каждого культурного человека есть особливое занятие, специальная задача, которую он преследует во время зимнего
сезона и выполнение которой иногда значительно подкашивает силы его.
Из городов балтийского побережья я жил четыре
сезона в Ревеле, четыре в окрестностях Риги и три в Аренсбурге, на острове Эзеле. В одну из моих побывок в Ревеле, — помнится, в
первый год, когда там губернаторствовал М. Н. Галкин-Врасский, — я нанял себе домик в аллее «Под каштанами». Это в самом Екатеринентале, близко парка, близко купален, близко «салона» и недалеко от дома губернатора, к которому я тогда был вхож.
В этот
сезон в цирке «работал» в качестве гастролера клоун Менотти, — не простой, дешевый бедняга-клоун, валяющийся по песку, получающий пощечины и умеющий, ничего не евши со вчерашнего дня, смешить публику целый вечер неистощимыми шутками, — а клоун-знаменитость,
первый соло-клоун и подражатель в свете, всемирно известный дрессировщик, получивший почетные призы и так далее и так далее.
И тут были тоже свои официальные танцоры и танцорки, были свои известности и знаменитости, между которыми блистали громадный Фокин и так называемая Катька-Ригольбош. Этот Фокин был в своем роде
первый лев
сезона, его слава росла, о нем говорили, его поили, им занимались, ему рукоплескали, фельетонисты разных газет посвящали ему плоды своих вдохновений.
Наташу повезли в Женеву, показали ей театр марионеток… потом отправились в Париж, возили ее в оперу, в знаменитую Comedie Francaise, в
первые же дни открытия
сезона… Оттуда прокатились до Ниццы… И только когда горе девочки притупилось среди массы разнородных впечатлений, Маковецкая вернулась в Россию.
А их были и тогда тысячи в Латинском квартале. Они ходили на медицинские лекции, в анатомический театр, в кабинеты, в клиники. Ходили — но далеко не все — на курсы юридического факультета. Но Сорбонна, то есть главное ядро парижского Университета с целыми тремя факультетами, была предоставлена тем, кто из любопытства заглянет к тому или иному профессору. И в
первый же мой
сезон в «Латинской стране» я, ознакомившись с тамошним бытом студенчества, больше уже не удивлялся.
Попал я через одного француза с
первых же дней моего житья в этот
сезон в пансиончик с общим столом, где сошелся с русским отставным моряком Д. — агентом нашего"Общества пароходства и торговли", образованным и радушным холостяком, очень либеральных идей и взглядов, хорошо изучившим лондонскую жизнь. Он тоже не мало водил и возил меня по Лондону, особенно по части экскурсий в мир всякого рода курьезов и публичных увеселений, где"нравы"с их отрицательной стороны всего легче и удобнее изучать.
Париж еще сильно притягивал меня. Из всех сторон его литературно-художественной жизни все еще больше остального — театр. И не просто зрелища, куда я мог теперь ходить чаще, чем в
первый мой парижский
сезон, а вся организация театра, его художественное хозяйство и преподавание. «Театральное искусство» в самом обширном смысле стало занимать меня, как никогда еще. Мне хотелось выяснить и теоретически все его основы, прочесть все, что было писано о мимике, дикции, истории сценического дела.
Рядом с Шекспиром можно было в один
сезон видеть решительно все вещи немецкого классического репертуара — от Лессинга до Геббеля. Только в Вене я увидал гетевского"Геца фон Берлихингена" — эту
первую более художественную попытку немецкой сцены в шекспировском театре, сыгравшую такую же роль, как наш"Борис Годунов", также продукт поклонения Пушкина великому Уильяму.
В Париж я только заглянул после лондонского
сезона, видел народное гулянье и день St.Napoleon, который считался днем именин императора (хотя св. Наполеона совсем нет в католических святцах), и двинулся к сентябрю в
первый раз в Баден-Баден — по дороге в Швейцарию на Конгресс мира и свободы. Мне хотелось навестить И.С.Тургенева. Он тогда только что отстроил и отделал свою виллу и жил уже много лет в Бадене, как всегда, при семье Виардо.
И не для меня одного театральная Масленица
сезона 1852–1853 года была прощальной. На
первой же неделе поста сгорел Большой театр, когда мы были на обратном пути в Нижний.
Кажется,
первые годы после переезда Герцена на континент вряд ли осталась в Лондоне какая-нибудь политическая приманка; по крайней мере ни в 1867 году, ни в 1868 году (я жил тогда целый
сезон в Лондоне) никто мне не говорил о русских эмигрантах; а я познакомился с одним отставным моряком, агентом нашего пароходного общества, очень общительным и образованным холостяком, и он никогда не сообщал мне ни о каком эмигранте, с которым стоило бы познакомиться.
Передо мною прошел целый петербургский
сезон 1861–1862 года, очень интересный и пестрый. Переживая настроения, заботы и радости моих
первых постановок в обеих столицах, я отдавался и всему, что Петербург давал мне в тогдашней его общественной жизни.
Еще в
первый мой приезд Рольстон водил меня в уличку одного из самых бедных кварталов Лондона. И по иронии случая она называлась Golden Lane, то есть золотой переулок. И таких Голден-Лэнов я в
сезон 1868 года видел десятки в Ost End'e, где и до сих пор роится та же непокрытая и неизлечимая нищета и заброшенность, несмотря на всевозможные виды благотворительности и обязательное призрение бедных.
Первого из них я уже не застал в Ницце (где я прожил несколько зимних
сезонов с конца 80-х годов); там он приобрел себе имя как практикующий врач и был очень популярен в русской колонии. Он когда-то бежал из России после польского восстания, где превратился из артиллерийского офицера русской службы в польского"довудца"; ушел, стало быть, от смертной казни.
Литературные сферы Вены специально не привлекали меня после Парижа. И с газетным миром я познакомился уже позднее, в зиму 1869 года, через двоих видных сотрудников"Tagblatt'a"и"Neue Freie Presses". А в
первый мой
сезон (с октября 1868 года по апрель 1869) я не искал особенно писательских связей.
Живя почти что на самом Итальянском бульваре, в Rue Lepelletier, я испытал особого рода пресноту именно от бульваров. В
первые дни и после венской привольной жизни было так подмывательно очутиться опять на этой вечно живой артерии столицы мира. Но тогда весенние
сезоны совсем не бывали такие оживленные, как это начало входить в моду уже с 80-х годов. В мае, к концу его,
сезон доживал и пробавлялся кое-чем для приезжих иностранцев, да и их не наезжало и на одну десятую столько, сколько теперь.
Первые шесть недель моего венского
сезона я едва ли не каждый вечер ходил в Бург-театр.
Нашел я ее в небольшой, изящно обставленной квартире, где-то далеко, отрекомендовался ей как друг театра и большой ее почитатель, отсоветовал ей брать для
первого появления перед петербургской публикой роль Адриенны Лекуврер, которую она, может, играла (я этого не помню), но, во всяком случае, не в ней так выдвинулась в «Gymnase» в каких-нибудь два-три
сезона, и после такой актрисы, как уже тогда покойная Дескле, которую в Брюсселе открыл все тот же Дюма.
Разовая плата поощряла актеров в вашей пьесе, и
первые сюжеты не отказывались участвовать, а что еще выгоднее, в
сезоне надо было поставить до двадцати (и больше) пьес в четырех и пяти действиях; стало быть, каждый бенефициант и каждая бенефициантка сами усердно искали пьес, и вряд ли одна мало-мальски сносная пьеса (хотя бы и совершенно неизвестного автора) могла проваляться под сукном.
Публика оценила его талант в
первый же
сезон, и он сделался соперником если не прямо Самойлова, то тогдашнего"бытовика", приятеля Островского, взявшего его репертуар точно на откуп.
Через Балакирева я ознакомился на
первых же порах с этим русским музыкальным движением; но больше присматривался к нему во второй
сезон и в отдельности поговорю об этом дальше.
Другой толкователь Шекспира и немецких героических лиц, приезжавший в Россию в те же
сезоны, тогда уже немецкая знаменитость — актер Дависон считался одной из
первых сил в Германии наряду с Девриеном.
Евгении Алексеевич Поджаров, jeune premier, [
первый любовник (франц.)] стройный, изящный, с овальным лицом и с мешочками под глазами, приехав на
сезон в один из южных городов,
первым делом постарался познакомиться с несколькими почтенными семействами.
Дождливым, ненастным сентябрьским днем бегу в
первый раз после летнего
сезона на курсы. Редкие пешеходы, шлепающие по лужам, пролетки, открытые зонты — какая печальная картина!
Зимний
сезон уже давно окончился, балы, приемы и выезды прекратились, жизнь Натальи Федоровны после шумного медового месяца потекла более однообразно. Начался и прошел апрель, наступили
первые числа мая, и граф Алексей Андреевич приказал готовиться к переезду на лето в Грузино.
Рассеянно поздоровался он с ним, рассеянно слушал его рассказы о том, что Александра Яковлевна недели через две переезжает на постоянное жительство в Петербург, что Матвей Иванович Писателев принять на петербургскую казенную сцену и она надеется, при его протекции, не только играть на клубных сценах, но даже пробраться на казенную, что Адам Федорович Корн, поддев артистов на удочку контрактов с артельными началами, по окончании
первого же
сезона заиграл в открытую и обсчитал их хуже всякого антрепренера.
Отставной корнет Николай Герасимович Савин, действительно, после довольно продолжительной отлучки появился в Петербурге и в
первый раз присутствовал на балетном спектакле
сезона 1876 года.
Уже пять лет прошло с тех пор, как она в
первый раз вступила на сценические подмостки. Четыре года провела она
сезоны на провинциальных сценах и лишь
первый год выступила в столице.