Неточные совпадения
— А ей-богу, хотел повесить, —
отвечал жид, — уже было его слуги совсем схватили меня и закинули веревку на шею, но я взмолился
пану, сказал, что подожду долгу, сколько
пан хочет, и пообещал еще дать взаймы, как только поможет мне собрать долги с других рыцарей; ибо у
пана хорунжего — я все скажу
пану — нет и одного червонного в кармане.
На вопрос прокурора: где же бы он взял остальные две тысячи триста, чтоб отдать завтра
пану, коли сам утверждает, что у него было всего только полторы тысячи, а между тем заверял
пана своим честным словом, Митя твердо
ответил, что хотел предложить «полячишке» назавтра не деньги, а формальный акт на права свои по имению Чермашне, те самые права, которые предлагал Самсонову и Хохлаковой.
— Что за пропасть! в руках наших был,
пан голова! —
отвечали десятские. — В переулке окружили проклятые хлопцы, стали танцевать, дергать, высовывать языки, вырывать из рук… черт с вами!.. И как мы попали на эту ворону вместо его, Бог один знает!
— Для тебя только, моя дочь, прощаю! —
отвечал он, поцеловав ее и блеснув странно очами. Катерина немного вздрогнула: чуден показался ей и поцелуй, и странный блеск очей. Она облокотилась на стол, на котором перевязывал раненую свою руку
пан Данило, передумывая, что худо и не по-козацки сделал, просивши прощения, не будучи ни в чем виноват.
Свободный гражданин приподнимает пьяную голову и
отвечает, что теперь воля, что он хочет вот так себе лежать на дороге, а на
панов ему…
— Я еще вовек не лгала, —
ответила она с большим достоинством, — а
паны, дело известное, ничему не верят.
Hа любезности
панов он
отвечал дерзостями, а мужикам спускал своеволие и грубости, на которые самый смирный из «шляхтичей» непременно бы
отвечал оплеухами.
— А что ж? —
ответил Иохим на предложение
пана. — Пел когда-то и я не хуже людей. Только, может, и наша мужицкая песня тоже вам не по вкусу придется,
пане? — уязвил он слегка собеседника.
— Не бойтесь,
пан Валентин, — улыбаясь,
ответил на эту речь Максим, — мы не вербуем паненок для отряда Гарибальди.
— А до господского дома ходив, — вяло
ответил хохол и знаком приказал целовальничихе подать целый полуштоф водки. —
Паны гуляют у господском дому, — ну, я на исправника поглядел… Давно не видались.
— Ох! стражник,
пане, стражник, —
отвечал, вздыхая, крестьянин.
— В сей момент,
пан ротмистр, —
отвечал старик, соскочив с лошади и кидая поводья рыжему повстанцу.
— Это все,
пан каноник, —
отвечал тихо, но с достоинством Рациборский.
„Кто сии черти, и что твои мерзкие уста болотом назвали?“ — подумал я в гневе и, не удержав себя в совершенном молчании,
отвечал сему
пану, что „уважая сан свой, я даже и его на сей раз чертом назвать не хочу“.
Панов покачал головой и не
отвечал.
— Какая же скука? — неохотно
отвечал Панов.
— Да, Андрей Никитич, —
отвечал Юрий, — я за делом сюда приехал. Меня прислал из Москвы приятель мой,
пан Гонсевский.
— Не мне, последнему из граждан нижегородских, —
отвечал Минин, — быть судьею между именитых бояр и воевод; довольно и того, что вы не погнушались допустить меня, простого человека, в ваш боярский совет и дозволили говорить наряду с вами, высокими сановниками царства Русского. Нет, бояре! пусть посредником в споре нашем будет равный с вами родом и саном знаменитым, пусть решит, идти ли нам к Москве или нет, посланник и друг
пана Гонсевского.
Поляки
отвечали довольно вежливо на поклон Милославского; а
пан Тишкевич, оборотясь к Копычинскому, спросил сердитым голосом: как он смел сочинить ему такую сказку? Копычинский не
отвечал ни слова; устремя свои бездушные глаза на Юрия, он стоял как вкопанный, и только одна лихорадочная дрожь доказывала, что несчастный хвастун не совсем еще претворился в истукана.
Поляк, не
отвечая ни слова, принялся есть, а Юрий, не переменяя положения, продолжал его потчевать. Бедный
пан спешил глотать целыми кусками, давился. Несколько раз принимался он просить помилования; но Юрий оставался непреклонным, и умоляющий взор поляка встречал всякий раз роковое дуло пистолета, взведенный курок и грозный взгляд, в котором он ясно читал свой смертный приговор.
— А разве от этого тебе будет легче, —
отвечал Кирша, устремив смелый взор на боярина, — когда единородная дочь твоя зачахнет и умрет прежде, чем ты назовешь знаменитого
пана Гонсевского своим зятем?
— Да это напрасная предосторожность, —
отвечал Юрий. — Мне нечего таиться: я прислан от
пана Гонсевского не с тем, чтоб губить нижегородцев. Нет, боярин, отсеки по локоть ту руку, которая подымется на брата, а все русские должны быть братьями между собою. Пора нам вспомнить бога, Андрей Никитич, а не то и он нас совсем забудет.
— Вестимо куда! —
отвечал с приметной досадою Алексей. — В Москву, к
пану Гонсевскому.
— Он, изволишь видеть, —
отвечал служитель, — приехал месяца четыре назад из Москвы; да не поладил, что ль, с
панам Тишкевичем, который на ту пору был в наших местах с своим региментом; только говорят, будто б ему сказано, что если он назад вернется в Москву, то его тотчас повесят; вот он и приютился к господину нашему, Степану Кондратьичу Опалеву. Вишь, рожа-то у него какая дурацкая!.. Пошел к боярину в шуты, да такой задорный, что не приведи господи!
Не умел, видишь ты, Роман
пану как следует
ответить. Дворня вся от его слов засмеялась и
пан тоже.
Вот он какую загадал загадку! А козак таки сразу и понял. И
ответил козак
пану песней. Ой, кабы и
пан понял козацкую песню, то, может быть, его пани над ним не разливалась слезами.
— А с чего ж мне, — Роман ему
отвечает, — плакать? Даже, пожалуй, это нехорошо бы было. Приехал ко мне милостивый
пан поздравлять, а я бы таки и начал реветь, как баба. Слава богу, не от чего мне еще плакать, пускай лучше мои вороги плачут…
У меня, знаешь, батько с матерью давно померли, я еще малым хлопчиком был… Покинули они меня на свете одного. Вот оно как со мною было, эге! Вот громада и думает: «Что же нам теперь с этим хлопчиком делать?» Ну и
пан тоже себе думает… И пришел на этот раз из лесу лесник Роман, да и говорит громаде: «Дайте мне этого хлопца в сторожку, я его буду кормить… Мне в лесу веселее, и ему хлеб…» Вот он как говорит, а громада ему
отвечает: «Бери!» Он и взял. Так я с тех самых пор в лесу и остался.
Проводник ударил по лошадям, мы выехали из ворот, и вслед за нами пронесся громкий хохот. «Ах, черт возьми! Негодяй! осмеять таким позорным образом, одурачить русского офицера!» Вся кровь во мне кипела; но свежий ветерок расхолодил в несколько минут этот внутренний жар, и я спросил проводника: нет ли поблизости другой господской мызы? Он
отвечал мне, что с полмили от большой дороги живет богатый
пан Селява.
— А вот как выедем из лесу,
пане! —
отвечал проводник.
— То есть воля
пана, —
ответил он, пожимая плечами. — Я был очень доволен вами, милостивый государь. Я рад, когда в моем отеле проживают прекрасные, образованные люди…
Пан друг также художник? — спросил он, обращаясь ко мне с вторичным и весьма изящным поклоном. — Рекомендую себя: капитан Грум-Скжебицкий, старый солдат.
— А кто его знает! —
отвечал я с духом, помня тайные условия маменьки с
паном Кнышевским. — Трудно как-то зовут этого раскаряку.
Треба бити вас", —
отвечал важно
пан Тимофтей, а мы должны поклониться низко.
— Фекла Зиновьевна! —
отвечали батенька с важностью. — Не смущайте в сию минуту моего родительского сердца, преисполненного радостью. Я в сей момент не только рюмку вишневки, но и целую вселенную отдал бы
пану инспектору.
— Тринадцать раз, — глухо
ответил Панов.
— Будь здоров,
пан философ! —
отвечали некоторые из козаков.
— Ты молчишь, — продолжал, пытливо взглянув на него, Слопчицький, — ну, конечно, так! Молчание есть знак согласия. А что ты мне скажешь, — вдруг полновесно и с торжествующей загадочностью заговорил он, — что скажешь ты мне, если бы, например, я, твой приятель, помог тебе обделать всю эту историю так, что и деньги завтра же у тебя в кармане будут, и джентльменом ты перед женой останешься?.. Ну-те,
пане капитане,
отвечайте мне!
Но зато так же точно ровно ничего не значило ему в другой раз, столкнувшись нос к носу с тем же самым импровизированным приятелем, вдруг не узнать его или не
ответить на поклон. И ведь не то, чтобы он и в самом деле не узнал человека, нет, узнал очень хорошо, но притворился незнакомым. Иногда у него это делается по миновании надобности в человеке или по каким-либо расчетам, а иногда и вовсе без всяких расчетов, а просто так, потому лишь, что он —
пан грабя Слопчицький.
— Дома, дома! уж давно ждет
пана полковника, — радушно
ответила сдобная женщина, с удовольствием встретив гостя приветливой улыбкой.
— Знаю,
пане! Стрельчихин лес, с Стрельчихой и говорить буду. Ее лес, ей и
отвечать стану. А ты-то что? Лакей! Фициант! Тебя не знаю. Проходи, прохожий! Марш!
— Добрже,
пане, и без вас знаем, —
отвечал с сердцем слуга.
— Еду от
пана в город, —
отвечал твердым голосом Кирилл.
И я все по всей святой правде
ответил, что такая была повсеместно говурка, и я желал отличиться и получить орден, в чем мне и господин полковник хотел оказать поддержку, но
паны, мабуть, взяли это за лживое и переглянулись с улыбкой, а меня спросили: «Зачем же вы не надлежащее лицо взяли?» Я
отвечал: «По ошибке, и прошу в том помиловать, ибо он скакал в греческой шляпе».
— А это для меня безразлично,
пан трактирщик, —
отвечал шаловливо Гонорат и, вскинув на локоть свой карабин, он никому не кивнул головою и пошел встречать подходивший срочный поезд.
— А ты, высокопочтенный прусский барабанщик, если боишься замерзнуть, то все-таки постарайся говорить с уважением о моем носе, —
отвечал хриплым голосом жандарм. — Я остановился и стою потому, что хочу издали налюбоваться великим дипломатом, нашим тонким политиком,
паном Целестином, которого я видел сегодня на заре, как он сидел, глядя на копец королевы Боны.
Кто сии черти? что сие болотом твои ляшские уста назвали? — подумал я в гневе и, не удержав себя в совершенном молчании,
отвечал польскому кобелю, на Руси сидящему
паном: „Что у дурака бывает одна речь на пословицу, да и та дурацкая, и что я, уважая сан свой, даже и его, ляха, на сей раз чертом назвать не хочу, дабы сим самым не обозвать свою Русь болотом“.
Испытуемый «иновер» знал по достоверным слухам, что бы такое с ним произошло, если бы он посмел сказать, что он не уважает угодника, за которого стоит фарбованский
пан… Он бы сейчас узнал — крепки ли стулья, на которых Степан Иванович сажает своих гостей, и гибки ли лозы, которые растут, купая свои веточки в водах Супоя. А потому каждый инославец, которому посчастливилось расположить к себе Вишневского до того, что он уже заговорил о вере, —
отвечал ему как раз то, что требовалось по чину «приятия».