Неточные совпадения
И, в свою
очередь, интересно рассказывала, что еще пятилетним
ребенком Клим трогательно ухаживал за хилым цветком, который случайно вырос в теневом углу сада, среди сорных трав; он поливал его, не обращая внимания на цветы в клумбах, а когда цветок все-таки погиб, Клим долго и горько плакал.
Он должен закалиться в рабстве, чтоб, в свою
очередь, сделаться тираном
детей, рожденных без любви, по долгу, для продолжения семьи.
По окончании всенощной все подходят к хозяевам с поздравлениями, а
дети по
очереди целуют у старой полковницы ручку. Старушка очень приветлива, всякому найдет доброе слово сказать, всякого спросит: «Хорошо ли, душенька, учишься? слушаешься ли папеньку с маменькой?» — и, получив утвердительный ответ, потреплет по щеке и перекрестит.
Это щебечут внуки и внучки Сашеньки (и она, в свою
очередь, овдовела),
дети двоих ее сыновей, которые сами устроились в Петербурге, а
детей покинули на руки бабушке.
Пораженная внезапностью печального открытия, маленькая женщина не удержалась на высоте своей солидности, и, превратившись вдруг в огорченного и беспомощного в своем огорчении
ребенка, она, в свою
очередь, горько и неутешно заплакала.
Два дня ухаживали за ней одни
дети, забегая по
очереди, но потом, когда в деревне прослышали, что Мари уже в самом деле умирает, то к ней стали ходить из деревни старухи сидеть и дежурить.
— Однако в двенадцатом году они служили не себе в карман, — сказал ему, в свою
очередь, Абреев, — они отдавали на службу
детей своих, своих крестьян, сами жгли свое имущество.
Кормилицу мою, семидесятилетнюю старуху Домну, бог благословил семейством. Двенадцать человек
детей у нее, всё — сыновья, и все как на подбор — один другого краше. И вот, как только, бывало, пройдет в народе слух о наборе, так старуха начинает тосковать. Четырех сынов у нее в солдаты взяли, двое послужили в ополченцах. Теперь
очередь доходит до внуков. Плачет старуха, убивается каждый раз, словно по покойнике воет.
— Хорошая! — кивнул головой Егор. — Вижу я — вам ее жалко. Напрасно! У вас не хватит сердца, если вы начнете жалеть всех нас, крамольников. Всем живется не очень легко, говоря правду. Вот недавно воротился из ссылки мой товарищ. Когда он ехал через Нижний — жена и
ребенок ждали его в Смоленске, а когда он явился в Смоленск — они уже были в московской тюрьме. Теперь
очередь жены ехать в Сибирь. У меня тоже была жена, превосходный человек, пять лет такой жизни свели ее в могилу…
Сверстов понял его и встал на четвереньки; мгновенно же на спину к нему влезли маленький Лябьев, два дворовые мальчика и девочка, которая была посмелее. Сверстов провез их кругом всей залы и, наконец, в свою
очередь, скомандовал им: «Долой!»
Дети соскочили с него и все-таки побежали было за ним, но он им сказал...
Великим постом меня заставили говеть, и вот я иду исповедоваться к нашему соседу, отцу Доримедонту Покровскому. Я считал его человеком суровым и был во многом грешен лично перед ним: разбивал камнями беседку в его саду, враждовал с его
детьми, и вообще он мог напомнить мне немало разных поступков, неприятных ему. Это меня очень смущало, и, когда я стоял в бедненькой церкви, ожидая
очереди исповедоваться, сердце мое билось трепетно.
Выпустив из присутственной комнаты последних лиц, за которыми наступала
очередь разобрать дело старушки, он помедлил некоторое время и сидел молча, с целью восстановить в себе все свои духовные силы и призвать спокойную ясность своему рассудку, и затем велел ввести мать и
детей, которые стали в ряд перед зерцалом закона, портретом царя и освещенным лампадою ликом небесного судии, под которым внизу помещался судия земной.
Герой наш не шел, а летел, опрокидывая всех на дороге, — мужиков, и баб, и
детей, и сам в свою
очередь отскакивая от баб, мужиков и
детей.
Тогда обыкновенно наступала
очередь тети Сони утешать сестру — когда-то весьма красивую, веселую женщину, но теперь убитую горем после потери четверых
детей и страшно истощенную частыми родами, как вообще бывает с женами меланхоликов.
Потом производилось то же действие с каждым учеником поодиночке, до последнего. И как Б иной год учеников бывало до пятнадцати благородных и низко-родных (кроме нас, панычей, были и еще
дети помещиков, нашего же прихода), то мы, граматники, как последние, нетерпеливо ожидали
очереди, чтобы отбыть неминуемое и скорее бежать к играм, шалостям и ласкам матерей. Ожидая
очереди, мы, все должное расслабив, поддерживали руками, чтобы не затрудняться при наступлении действия.
— Пусть каждый из вас,
дети, прочитает «Мартышку и очки». Все по
очереди. Наизусть. Валяйте.
«Бог дал мне руки, чтобы работать, — говорила Лиза, — ты кормила меня своею грудью и ходила за мною, когда я была
ребенком; теперь пришла моя
очередь ходить за тобою.
Среди орочей было несколько стариков. Поджав под себя ноги, они сидели на корье и слушали с большим вниманием. Потом я, в свою
очередь, стал расспрашивать их о том, как жили они раньше, когда были еще
детьми. Старики оживились, начали вспоминать свою молодость — время, давно прошедшее, почти забытое, былое… Вот что они рассказывали.
A вот другой запасный, фабричный мастеровой, несет на руках грудного
ребенка; за тятькину куртку уцепилась в свою
очередь подросток-девочка. За ними шагает с поникшей головой их еще совсем молодая мать.
Тася делала вид, что она решительно равнодушна к спелым вкусным ягодам и преспокойно в это время катала по тарелке хлебные шарики, или под шумок представляла своей соседке Тарочке по
очереди всех
детей Извольцевых.
— Но я не могу отпустить мальчика, он мне доверен родными! — горячился в свою
очередь старый фокусник. — Вот,
дети, докажите, что он мой родственник и что его зовут Анатолий Злыбин.
— Ну, и отлично! — обрадовался, в свою
очередь, отец. — Ты умная девочка и не будешь слишком скучать… Ведь учиться необходимо,
дитя… да и потом — семь лет институтской жизни пролетят так быстро, что ты и не заметишь.
На позициях были холод, лишения, праздное стояние с постоянным нервным напряжением от стерегущей опасности. За позициями, на отдыхе, шло беспробудное пьянство и отчаянная карточная игра. То же самое происходило и в убогих мукденских ресторанах. На улицах Мукдена китайские ребята зазывали офицеров к «китайска мадама», которые, как уверяли
дети, «шибко шанго». И кандидаты на дворе фанзы часами ждали своей
очереди, чтоб лечь на лежанку с грязной и накрашенной четырнадцатилетней китаянкой.
— Куда прете, сукины
дети?! Ждите своей
очереди!
— Постой, Дмитрий, ты задушишь меня, как слабого
ребенка, — заговорил Чурчила (это был он) в свою
очередь дружески обнимая прибывшего, — я и так насилу дышу: у меня на сердце камень, а в душе — сиротство бессчастное!
— Бедное
дитя! Ты его не знала… Ты не знаешь людей… мужчин… Теперь моя
очередь говорить.
— Постой, Димитрий, ты задушил меня, как слабого
ребенка, — заговорил Чурчило (это был он), в свою
очередь дружески обнимая прибывшего, — я и так насилу дышу, у меня на сердце камень, а в душе — сиротство бессчастное!
Работая уже несколько недель над приисканием безопасного способа исполнить страшное поручение своего барина, и работая безуспешно, осенившая его мысль при виде мертвого
ребенка, разрешающая все сомнения и долженствовавшая привести все дело к счастливому концу, до того поразила его, что он тотчас полез с предложением уступить ему мертвого младенца к Фаддею Емельяновичу, не приняв во внимание, что подобное предложение, в свою
очередь, должно было поразить старика своею необычайностью, и последний, несмотря на соблазнительный куш, не только откажется, но доведет этот разговор до сведения своей барыни.
Графиня Марья выслушала его, сделала замечания и начала в свою
очередь думать вслух свои мысли. Ее мысли были о
детях.