Неточные совпадения
Самгин вышел на крыльцо, оглянулся, прислушался, — пустынно и тихо, только где-то во дворе колют дрова. День уже догорал, в небе расположились полосы красных облаков, точно гигантская лестница
от горизонта к зениту. Это напоминало безлюдную площадь и фигуру Дьякона, в красных лохмотьях крови на мостовой вокруг него.
В это время солнце только что скрылось за
горизонтом.
От гор
к востоку потянулись длинные тени. Еще не успевшая замерзнуть вода в реке блестела как зеркало; в ней отражались кусты и прибрежные деревья. Казалось, что там, внизу, под водой, был такой же мир, как и здесь, и такое же светлое небо…
В горах расстояния очень обманчивы. Мы шли целый день, а горный хребет, служащий водоразделом между реками Сандагоу и Сыдагоу, как будто тоже удалялся
от нас. Мне очень хотелось дойти до него, но вскоре я увидел, что сегодня нам это сделать не удастся. День приближался
к концу; солнце стояло почти у самого
горизонта. Нагретые за день камни сильно излучали теплоту. Только свежий ветер мог принести прохладу.
Багровая заря вечером и мгла на
горизонте перед рассветом были верными признаками того, что утром будет мороз. Та
к оно и случилось. Солнце взошло мутное, деформированное. Оно давало свет, но не тепло.
От диска его кверху и книзу шли яркие лучи, а по сторонам были светящиеся радужные пятна, которые на языке полярных народов называются «ушами солнца».
Под конец моего пребывания в пансионе добродушный француз как-то исчез с нашего
горизонта. Говорили, что он уезжал куда-то держать экзамен. Я был в третьем классе гимназии, когда однажды, в начале учебного года, в узком коридоре я наткнулся вдруг на фигуру, изумительно похожую на Гюгенета, только уже в синем учительском мундире. Я шел с другим мальчиком, поступившим в гимназию тоже
от Рыхлинского, и оба мы радостно кинулись
к старому знакомому.
Вихров больше и говорить с ним не стал, видя, что какого-нибудь совета полезного
от него получить не было возможности; чем более они потом начали приближаться
к месту их назначения, тем лесистее делались окрестности; селений было почти не видать, а все пошли какие-то ровные поляны, кругом коих по всему
горизонту шел лес, а сверху виднелось небо.
От горизонта к берегу тянулась узкая, дрожащая серебряная дорожка; среди моря она пропадала, лишь кое-где изредка вспыхивали ее блестки, — и вдруг у самой земли широко расплескивалась живым, сверкающим металлом, опоясывая берег.
Андрей Ефимыч отошел
к окну и посмотрел в поле. Уже становилось темно, и на
горизонте с правой стороны восходила холодная, багровая луна. Недалеко
от больничного забора, в ста саженях, не больше, стоял высокий белый дом, обнесенный каменною стеной. Это была тюрьма.
Заря между тем, чуть-чуть занимавшаяся на
горизонте, не предвещала ничего особенно печального: напротив того, небо, в котором начинали тухнуть звезды, было чистоты и ясности необыкновенной; слегка зарумяненное восходом, оно приветливо улыбалось и спешило, казалось, освободиться
от туч, которые, как последние морщинки на повеселевшем челе, убегали
к востоку длинными, постепенно бледнеющими полосками.
На небе садился ранний зимний вечер с одним из тех странных закатов, которые можно видеть в северных широтах зимою, — закат желтый, как отблеск янтаря, и сухой. По этому янтарному фону, снизу,
от краев
горизонта, клубится словно дым курений, возносящийся
к таинственному престолу, сокрытому этим удивительным светом.
Между стволов и ветвей просвечивали багровые пятна
горизонта, и на его ярком фоне деревья казались ещё более мрачными, истощёнными. По аллее, уходившей
от террасы в сумрачную даль, медленно двигались густые тени, и с каждой минутой росла тишина, навевая какие-то смутные фантазии. Воображение, поддаваясь чарам вечера, рисовало из теней силуэт одной знакомой женщины и его самого рядом с ней. Они молча шли вдоль по аллее туда, вдаль, она прижималась
к нему, и он чувствовал теплоту её тела.
Барак стоял далеко за городом, среди длинной, зелёной равнины, с одной стороны ограниченной тёмной полосой леса, с другой — линией городских зданий; на севере поле уходило вдаль и там, зелёное, сливалось с мутно-голубым
горизонтом; на юге его обрезывал крутой обрыв
к реке, а по обрыву шёл тракт и стояли на равном расстоянии друг
от друга старые, ветвистые деревья.
Потом месяц стал углом на последнюю из досок, постоял на ней с полминуты и скрылся из моего тесного
горизонта, оставив меня в моей конурке с сердцем, преисполненным тоской, разнеженностью
от воспоминаний и сожалением о себе…
К глазам в этой темноте подступали слезы. Мне хотелось кинуться на свою кровать, уткнуться лицом в подушку и, пожалуй, заплакать, как я плакал когда-то ребенком.
В сторону
от моей деревеньки темнела железнодорожная станция с дымком
от локомотива, а позади нас, по другую сторону Каменной Могилы, расстилалась новая картина. У подножия Могилы шла дорога, по бокам которой высились старики-тополи. Дорога эта вела
к графскому лесу, тянувшемуся до самого
горизонта.
Под вечер, когда заходящее солнце обливало пурпуром небо, а золотом землю, по бесконечной степной дороге
от села
к далекому
горизонту мчались, как бешеные, стрелковские кони…
Мы все ужасно страдали
от мошки, ее особенно много появлялось во вторую половину дня, когда солнце начинало склоняться
к горизонту. С радостью мы встречали вечерний закат; сумерки и ночная тьма давали отдых
от ужасного «гнуса». [Так называют сибиряки мошку.]
Часов в десять утра, когда дневное светило поднялось над
горизонтом градусов на десять, справа и слева
от него появилось два радужных светящихся пятна, и
от них в сторону протянулись длинные лучи, суживающиеся
к концам. Одновременно над солнцем появилась радуга, обращенная выпуклой частью
к горизонту, а концами —
к зениту. День был морозный, тихий, небо безоблачное, деревья сильно заиндевели.
Когда мы подходили
к реке Адими, солнце только что скрылось за
горизонтом. Лесистые горы, мысы, расположенные один за другим, словно кулисы в театре, и величаво спокойный океан озарились розовым сиянием, отраженным
от неба. Все как-то изменилось. Точно это был другой мир — угасающий, мир безмолвия и тишины.
Через дорогу, за канавою, засаженною лозинами, желтела зреющая рожь.
Горизонт над рожью был свинцового цвета, серые тучи сплошь покрывали небо. Но тучи эти не грозили дождем, и
от них только чувствовалось уютнее и ближе
к земле. С востока слабо дул прохладный, бодрящий ветер.
Мы подошли
к окну.
От самой стены дома до карниза начиналось ровное огненно-красное небо, без туч, без звезд, без солнца, и уходило за
горизонт. А внизу под ним лежало такое же ровное темно-красное поле, и было покрыто оно трупами. Все трупы были голы и ногами обращены
к нам, так что мы видели только ступни ног и треугольники подбородков. И было тихо, — очевидно, все умерли, и на бесконечном поле не было забытых.
Когда Юрий Михайлович с женой подъезжали на извозчике
к аэродрому, голубая пустыня неба ожила своею жизнью:
от горизонта поднимались и, развертываясь, точно ставя все новые паруса, медленно проплывали в зените округлые, сверкающие белизной, торжественные облака.
Народничество есть отказ
от всяких сложных мировых задач, выходящих за пределы видимого
горизонта, оно стремится
к облегчению через упрощение.
Охотник на полугорке стоял с поднятым арапником, господа шагом подъезжали
к нему; гончие, шедшие на самом
горизонте, заворачивали прочь
от зайца; охотники, не господа, тоже отъезжали. Всё двигалось медленно и степенно.