Неточные совпадения
— Покойник
отец учил меня: «Работник должен ходить пред тобой, как монах пред
игуменом». Н-да… А теперь он, работник, — разбойник, все чтобы бить да ломать, а кроме того — жрать да спать.
— Конечно, тебе, — крикнул Федор Павлович. — А то кому же? Не
отцу же
игумену быть фон Зоном!
«По крайней мере монахи-то уж тут не виноваты ни в чем, — решил он вдруг на крыльце
игумена, — а если и тут порядочный народ (этот
отец Николай
игумен тоже, кажется, из дворян), то почему же не быть с ними милым, любезным и вежливым?..
Оттуда людей послали на мост, а граф там с
игуменом переговорили, и по осени от нас туда в дары целый обоз пошел с овсом, и с мукою, и с сушеными карасями, а меня
отец кнутом в монастыре за сараем по штанам продрал, но настояще пороть не стали, потому что мне, по моей должности, сейчас опять верхом надо было садиться.
— Сын мой, — продолжал
игумен, — я тебе не верю; ты клевещешь на себя. Не верю, чтобы сердце твое отвратилось от царя. Этого быть не может. Подумай сам: царь нам более чем
отец, а пятая заповедь велит чтить
отца. Скажи мне, сын мой, ведь ты следуешь заповеди?
— Святой
игумен, — зарыдал Басманов, тащась на коленях от
отца своего к игумну, — святой
игумен, умоли за меня государя!
Он говорил
игумену и братье:
«
Отцы мои, желанный день придет,
Предстану здесь алкающий спасенья.
— Ну, ладно, потом разберем, — ответил воевода. — Кабы не вырастил такую вострую дочь, так отведать бы тебе у Кильмяка лапши… А ты, отецкая дочь, уводи
отца, пока
игумен не нагнал, в город.
Воевода подождал, пока расковали Арефу, а потом отправился в судную избу. Охоня повела
отца на монастырское подворье, благо там
игумена не было, хотя его и ждали с часу на час. За ними шла толпа народу, точно за невиданными зверями: все бежали посмотреть на девку, которая
отца из тюрьмы выкупила. Поравнявшись с соборною церковью, стоявшею на базаре, Арефа в первый раз вздохнул свободнее и начал усердно молиться за счастливое избавление от смертной напасти.
— Прости, святой
отец!.. Вконец меня испортил проклятый дьячок… Прости,
игумен… Из ума выступил… осатанел…
Отец Асаф, хитренький и злобненький старичок, шпион
игумена, должность Христа ради юродивого исполнявший в обители, начал поносить меня гнуснейшими словами, так что я даже сказал ему...
Как-то раз прошу келаря,
отца Исидора, допустить меня до
игумена для беседы.
На другой день после разговора моего с
игуменом явился этот Гриша в пекарню, — Михайла на доклад к
отцу казначею пошёл, — явился, тихо поздоровался, спрашивает...
Так он стоял, кланялся, крестился там, где это нужно было, и боролся, отдаваясь то холодному осуждению, то сознательно вызываемому замиранию мыслей и чувств, когда ризничий,
отец Никодим, тоже великое искушение для
отца Сергия, — Никодим, которого он невольно упрекал в подделыванье и лести к игумну, — подошел к нему и, поклонившись перегибающимся надвое поклоном, сказал, что
игумен зовет его к себе в алтарь.
Отец Сергий обдернул мантию, надел клобук и пошел осторожно через толпу.
Игумен стоял в облачении у стены, выпростав короткие пухлые ручки из-под ризы над толстым телом и животом, и, растирая галун ризы, улыбаясь, говорил что-то с военным в генеральском свитском мундире с вензелями и аксельбантами, которые сейчас рассмотрел
отец Сергий своим привычным военным глазом.
Теперь он, очевидно, занимал важное положение, и
отец Сергий тотчас же заметил, что
игумен знает это и рад этому, и оттого так сияет его красное толстое лицо с лысиной.
Отец Сергий уже несколько недель жил с одной неотступною мыслью: хорошо ли он делал, подчиняясь тому положению, в которое он не столько сам стал, сколько поставили его архимандрит и
игумен. Началось это после выздоровевшего четырнадцатилетнего мальчика, с тех пор с каждым месяцем, неделей, днем Сергий чувствовал, как уничтожалась его внутренняя жизнь и заменялась внешней. Точно его выворачивали наружу.
Меня очень любили два старичка:
игумен П—ской пустыни и
отец казначей Л—ской пустыни.
Окончилось вечернее моление. Феодор пошел к игумну, не обратив на нее ни малейшего внимания, сказал ему о причине приезда и просил дозволения переночевать.
Игумен был рад и повел Феодора к себе… Первое лицо, встретившее их, была женщина, стоявшая близ Феодора, дочь игумна, который удалился от света, лишившись жены, и с которым был еще связан своею дочерью; она приехала гостить к
отцу и собиралась вскоре возвратиться в небольшой городок близ Александрии, где жила у сестры своей матери.
Игумен ждал с нетерпением оправдания, ободрял его взглядом, улыбкой; и каково же было удивление старика, когда Феодор, преклоняя колена, трепещущий, прерывающимся голосом от слез едва произнес: «Прости,
отец святой, прости… я обманул тебя, ужасно обманул».
Но вот обедня отошла;
Гудят, ревут колокола;
Вот слышно пенье — из дверей
Мелькает длинный ряд свечей;
Вослед игумену-отцу
Монахи сходят по крыльцу
И прямо в трапезу идут:
Там грозный суд, последний суд
Произнесет
отец святой
Над бедной грешной головой!
Часа через полтора
игумен и гости проснулись.
Отец Спиридоний притащил огромный медный кунган с холодным игристым малиновым медом, его не замедлили опорожнить. После того
отец Михаил стал показывать Патапу Максимычу скит свой…
— «Так я пóд вечер наряжу, святый отче…» А
игумен опять то же слово: «Как знаешь!..» На другой день поу́тру опять к нему
отец Парфений приходит, глядит, а
игумен так и рыдает, так и разливается-плачет…
— Ах ты, любезненькой мой!.. — говорил
игумен, обнимая Патапа Максимыча. — Касатик ты мой!.. Клопы-то не искусали ли?.. Давно гостей-то не бывало, поди, голодны, собаки… Да не мало ль у вас сугреву в келье-то было!.. Никак студено?..
Отец Спиридоний, вели-ка мальцу печи поскорее вытопить, да чтобы скутал их вовремя, угару не напустил бы.
Поплыли назад в Россию, добрели до
отца игумна, обо всем ему доложили: «Нет, мол, за Египтом никакой Емакани, нет, мол, в Фиваиде древлей веры…» И опять велел
игумен служить соборную панихиду, совершить поминовенье по усопшим, ради Божия дела в чуждых странах живот свой скончавших…
— Коням-то засыпал ли овсеца-то,
отец казначей? — спрашивал
игумен, переходя из келарни в гостиницу.
— Э-эх! все мы грешники перед Господом! — наклоняя голову, сказал
игумен. — Ох, ох, ох! грехи наши тяжкие!.. Согрешил и я, окаянный, — разрешил!.. Что станешь делать?.. Благослови и ты,
отец Спиридоний, на рюмочку — ради дорогих гостей Господь простит…
— Ну, так видишь ли… Игумен-от красноярский,
отец Михаил, мне приятель, — сказал Патап Максимыч. — Человек добрый, хороший, да стар стал — добротой да простотой его мошенники, надо полагать, пользуются. Он, сердечный, ничего не знает — молится себе да хозяйствует, а тут под носом у него они воровские дела затевают… Вот и написал я к нему, чтобы он лихих людей оберегался, особенно того проходимца, помнишь, что в Сибири-то на золотых приисках живал?.. Стуколов…
— В пути и в морском плавании святые
отцы пост разрешали, — молвил
игумен. — Благослови рыбку приготовить, — прибавил он, понизив голос. — А рыбка по милости Господней хорошая: осетринки найдется и белужинки.
Беги-ка ты, Трофимушка, — молвил
игумен проходившему мимо бельцу, — беги в гостиницу, поставь фонарь на лестнице, да молви, самовар бы на стол ставили, да
отец келарь медку бы сотового прислал, да клюковки, да яблочков, что ли, моченых…
Это был сам
игумен —
отец Михаил.
Поднялись ранехонько, на заре, часу в шестом. Только узнал
игумен, что гости поднимаются, сам поспешил в гостиницу, а там
отец Спиридоний уж возится вкруг самовара.
Переглядев бумажки,
игумен заговорил было с паломником, назвал его и любезненьким и касатиком; но «касатик», не поднимая головы, махнул рукой, и среброкудрый Михаил побрел из кельи на цыпочках, а в сенях строго-настрого наказал
отцу Спиридонию самому не входить и никого не пускать в гостиную келью, не помешать бы Якиму Прохорычу.
— Ах ты, касатик мой! Ох ты, мой любезненькой!.. — молвил
игумен и, подозвав
отца Спиридония, велел ему шепнуть Стуколову и Дюкову, чтоб и они не очень налегали на лапшу да на кашу.
Положив уставные поклоны и простившись с игумном и гостями, пошли
отцы вон из кельи. Только что удалились они, Стуколов на леса свел речь. Словоохотливый
игумен рассказывал, какое в них всему изобилие: и грибов-то как много, и ягод-то всяких, помянул и про дрова и про лыки, а потом тихонько, вкрадчивым голосом, молвил...
— Говорю тебе, что святые
отцы в пути сущим и в море плавающим пост разрешали, — настаивал
игумен. — Хочешь, в книгах покажу?.. Да что тут толковать, касатик ты мой, со своим уставом в чужой монастырь не ходят… Твори, брате, послушание!
— Рядом с паломником к пруту прикован, — отвечал Алексей. — Я ведь в лицо-то его не знаю, да мне сказали: «Вот этот высокий, ражий, седой — ихний
игумен,
отец Михаил»; много их тут было, больше пятидесяти человек — молодые и старые. Стуколова сам я признал.
—
Отец Михаил, да сам-то ты что же? — спросил Патап Максимыч, заметив, что
игумен не выпил водки.
— Ин подите в самом деле,
отцы, успокойтесь, Бог благословит, — молвил
игумен.
— Про Иргиз-от, матушка, давеча мы поминали, — подхватил Василий Борисыч. — А там у
отца Силуяна [Силуян —
игумен Верхнего Преображенского монастыря в Иргизе, сдавший его единоверцам в 1842 году.] в Верхнем Преображенском завсегда по большим праздникам за трапезой духовные псальмы, бывало, поют. На каждый праздник особые псальмы у него положены. И в Лаврентьеве за трапезой псальмы распевали, в Стародубье и доныне поют… Сам не раз слыхал, певал даже с
отцами…
Трапеза кончилась,
отец будильник с
отцом чашником собрали посуду, оставшиеся куски хлеба и соль.
Игумен ударил в кандию, все встали и, стоя на местах, где кто сидел, в безмолвии прослушали благодарные молитвы, прочитанные канонархом.
Отец Михаил благословил братию, и все попарно тихими стопами пошли вон из келарни.
Задумался Патап Максимыч. Не клеится у него в голове, чтоб
отец Михаил стал обманом да плутнями жить, а он ведь тоже уверял… «Ну пущай Дюков, пущай Стуколов — кто их знает, может, и впрямь нечистыми делами занимаются, — раздумывал Патап Максимыч, — а отец-то Михаил?.. Нет, не можно тому быть… старец благочестивый,
игумен домовитый… Как ему на мошенстве стоять?..»
— Да… Вот красноярский
игумен есть,
отец Михаил… Он, брат, вместил… Да еще как вместил-то!.. В крепкий дом на казенну квартиру попал, — с усмешкой молвил московскому уставщику Патап Максимыч.
— Постой, друг, погоди. Дай маленько сообразиться с мыслями, — сказал
игумен Пахому, не подавая благословения. — Как бы это нам обладить по-хорошему?
Отец Анатолий, как бы это?
Высокий, плотный из себя старец, с красным, как переспелая малина, лицом, с сизым объемистым носом, сидел на диване за самоваром и потускневшими глазами глядел на другого, сидевшего против него тучного, краснолицего и сильно рябого монаха. Это были сам
игумен и казначей,
отец Анатолий.
За обедом, по иноческим правилам, все трое сидели молча. Один лишь
игумен изредка говорил, потчуя гостей каждым кушаньем и наливая им в стаканы «виноградненького», не забывая при том и себя. После обеда перешли в прежнюю комнату, бывшую у
отца Тарасия приемною. Здесь
игумен подробно рассказывал петербургскому гостю о скитах керженских и чернораменских, о том, как он жил, будучи в расколе, и как обратился из него в единоверие вследствие поучительных бесед с бывшим архиепископом Иаковом.
Поутру, отстояв обедню, петербургский чиновник распрощался с
отцом Тарасием.
Игумен даже расплакался на прощанье со своим нежданным гостем.
— Как посоветуешь,
отец Анатолий? — молвил ему
игумен. — Не отпустить ли уж отца-то Софрония?..
Доложи господам,
отец, мол,
игумен рад бы всей душой, да опасается — в ответ не попасть бы.
— Ишь ты! — качнув головой, молвил
игумен отцу Анатолию. — Для пчелы сеют особые травы, особые цветы разводят. Вот бы тебе,
отец Анатолий, поучиться…