Неточные совпадения
Поплыли назад в Россию, добрели до
отца игумна, обо всем ему доложили: «Нет, мол, за Египтом никакой Емакани, нет, мол, в Фиваиде древлей веры…» И опять велел
игумен служить соборную панихиду, совершить поминовенье по усопшим, ради Божия дела в чуждых странах живот свой скончавших…
Это был сам
игумен —
отец Михаил.
— В пути и в морском плавании святые
отцы пост разрешали, — молвил
игумен. — Благослови рыбку приготовить, — прибавил он, понизив голос. — А рыбка по милости Господней хорошая: осетринки найдется и белужинки.
— Говорю тебе, что святые
отцы в пути сущим и в море плавающим пост разрешали, — настаивал
игумен. — Хочешь, в книгах покажу?.. Да что тут толковать, касатик ты мой, со своим уставом в чужой монастырь не ходят… Твори, брате, послушание!
— Ах ты, касатик мой! Ох ты, мой любезненькой!.. — молвил
игумен и, подозвав
отца Спиридония, велел ему шепнуть Стуколову и Дюкову, чтоб и они не очень налегали на лапшу да на кашу.
Трапеза кончилась,
отец будильник с
отцом чашником собрали посуду, оставшиеся куски хлеба и соль.
Игумен ударил в кандию, все встали и, стоя на местах, где кто сидел, в безмолвии прослушали благодарные молитвы, прочитанные канонархом.
Отец Михаил благословил братию, и все попарно тихими стопами пошли вон из келарни.
— Коням-то засыпал ли овсеца-то,
отец казначей? — спрашивал
игумен, переходя из келарни в гостиницу.
Беги-ка ты, Трофимушка, — молвил
игумен проходившему мимо бельцу, — беги в гостиницу, поставь фонарь на лестнице, да молви, самовар бы на стол ставили, да
отец келарь медку бы сотового прислал, да клюковки, да яблочков, что ли, моченых…
—
Отец Михаил, да сам-то ты что же? — спросил Патап Максимыч, заметив, что
игумен не выпил водки.
— Э-эх! все мы грешники перед Господом! — наклоняя голову, сказал
игумен. — Ох, ох, ох! грехи наши тяжкие!.. Согрешил и я, окаянный, — разрешил!.. Что станешь делать?.. Благослови и ты,
отец Спиридоний, на рюмочку — ради дорогих гостей Господь простит…
— Ин подите в самом деле,
отцы, успокойтесь, Бог благословит, — молвил
игумен.
Положив уставные поклоны и простившись с игумном и гостями, пошли
отцы вон из кельи. Только что удалились они, Стуколов на леса свел речь. Словоохотливый
игумен рассказывал, какое в них всему изобилие: и грибов-то как много, и ягод-то всяких, помянул и про дрова и про лыки, а потом тихонько, вкрадчивым голосом, молвил...
Поднялись ранехонько, на заре, часу в шестом. Только узнал
игумен, что гости поднимаются, сам поспешил в гостиницу, а там
отец Спиридоний уж возится вкруг самовара.
— Ах ты, любезненькой мой!.. — говорил
игумен, обнимая Патапа Максимыча. — Касатик ты мой!.. Клопы-то не искусали ли?.. Давно гостей-то не бывало, поди, голодны, собаки… Да не мало ль у вас сугреву в келье-то было!.. Никак студено?..
Отец Спиридоний, вели-ка мальцу печи поскорее вытопить, да чтобы скутал их вовремя, угару не напустил бы.
Часа через полтора
игумен и гости проснулись.
Отец Спиридоний притащил огромный медный кунган с холодным игристым малиновым медом, его не замедлили опорожнить. После того
отец Михаил стал показывать Патапу Максимычу скит свой…
Переглядев бумажки,
игумен заговорил было с паломником, назвал его и любезненьким и касатиком; но «касатик», не поднимая головы, махнул рукой, и среброкудрый Михаил побрел из кельи на цыпочках, а в сенях строго-настрого наказал
отцу Спиридонию самому не входить и никого не пускать в гостиную келью, не помешать бы Якиму Прохорычу.
Задумался Патап Максимыч. Не клеится у него в голове, чтоб
отец Михаил стал обманом да плутнями жить, а он ведь тоже уверял… «Ну пущай Дюков, пущай Стуколов — кто их знает, может, и впрямь нечистыми делами занимаются, — раздумывал Патап Максимыч, — а отец-то Михаил?.. Нет, не можно тому быть… старец благочестивый,
игумен домовитый… Как ему на мошенстве стоять?..»
— Ну, так видишь ли… Игумен-от красноярский,
отец Михаил, мне приятель, — сказал Патап Максимыч. — Человек добрый, хороший, да стар стал — добротой да простотой его мошенники, надо полагать, пользуются. Он, сердечный, ничего не знает — молится себе да хозяйствует, а тут под носом у него они воровские дела затевают… Вот и написал я к нему, чтобы он лихих людей оберегался, особенно того проходимца, помнишь, что в Сибири-то на золотых приисках живал?.. Стуколов…
— Рядом с паломником к пруту прикован, — отвечал Алексей. — Я ведь в лицо-то его не знаю, да мне сказали: «Вот этот высокий, ражий, седой — ихний
игумен,
отец Михаил»; много их тут было, больше пятидесяти человек — молодые и старые. Стуколова сам я признал.
— Про Иргиз-от, матушка, давеча мы поминали, — подхватил Василий Борисыч. — А там у
отца Силуяна [Силуян —
игумен Верхнего Преображенского монастыря в Иргизе, сдавший его единоверцам в 1842 году.] в Верхнем Преображенском завсегда по большим праздникам за трапезой духовные псальмы, бывало, поют. На каждый праздник особые псальмы у него положены. И в Лаврентьеве за трапезой псальмы распевали, в Стародубье и доныне поют… Сам не раз слыхал, певал даже с
отцами…
— Да… Вот красноярский
игумен есть,
отец Михаил… Он, брат, вместил… Да еще как вместил-то!.. В крепкий дом на казенну квартиру попал, — с усмешкой молвил московскому уставщику Патап Максимыч.
— «Так я пóд вечер наряжу, святый отче…» А
игумен опять то же слово: «Как знаешь!..» На другой день поу́тру опять к нему
отец Парфений приходит, глядит, а
игумен так и рыдает, так и разливается-плачет…
Неточные совпадения
— Покойник
отец учил меня: «Работник должен ходить пред тобой, как монах пред
игуменом». Н-да… А теперь он, работник, — разбойник, все чтобы бить да ломать, а кроме того — жрать да спать.
— Конечно, тебе, — крикнул Федор Павлович. — А то кому же? Не
отцу же
игумену быть фон Зоном!
«По крайней мере монахи-то уж тут не виноваты ни в чем, — решил он вдруг на крыльце
игумена, — а если и тут порядочный народ (этот
отец Николай
игумен тоже, кажется, из дворян), то почему же не быть с ними милым, любезным и вежливым?..
Оттуда людей послали на мост, а граф там с
игуменом переговорили, и по осени от нас туда в дары целый обоз пошел с овсом, и с мукою, и с сушеными карасями, а меня
отец кнутом в монастыре за сараем по штанам продрал, но настояще пороть не стали, потому что мне, по моей должности, сейчас опять верхом надо было садиться.
— Сын мой, — продолжал
игумен, — я тебе не верю; ты клевещешь на себя. Не верю, чтобы сердце твое отвратилось от царя. Этого быть не может. Подумай сам: царь нам более чем
отец, а пятая заповедь велит чтить
отца. Скажи мне, сын мой, ведь ты следуешь заповеди?