Неточные совпадения
В то время как Степан Аркадьич приехал
в Петербург для исполнения самой естественной, известной всем служащим, хотя и непонятной для неслужащих, нужнейшей обязанности, без которой нет возможности служить, — напомнить о себе
в министерстве, — и при исполнении этой обязанности, взяв почти все деньги из дому, весело и приятно
проводил время и на скачках и на дачах, Долли с детьми переехала
в деревню, чтоб уменьшить сколько возможно расходы.
— Мы здесь не умеем жить, — говорил Петр Облонский. — Поверишь ли, я
провел лето
в Бадене; ну, право, я чувствовал себя совсем молодым человеком. Увижу женщину молоденькую, и мысли… Пообедаешь, выпьешь слегка — сила, бодрость. Приехал
в Россию, — надо было к жене да еще
в деревню, — ну, не поверишь, через две недели надел халат, перестал одеваться к обеду. Какое о молоденьких думать! Совсем стал старик. Только душу спасать остается. Поехал
в Париж — опять справился.
Он говорил, что очень сожалеет, что служба мешает ему
провести с семейством лето
в деревне, что для него было бы высшим счастием, и, оставаясь
в Москве, приезжал изредка
в деревню на день и два.
— Вы всегда
в деревне проводите время? — сделал наконец,
в свою очередь, вопрос Чичиков.
— А вот другой Дон-Кишот просвещенья:
завел школы! Ну, что, например, полезнее человеку, как знанье грамоты? А ведь как распорядился? Ведь ко мне приходят мужики из его
деревни. «Что это, говорят, батюшка, такое? сыновья наши совсем от рук отбились, помогать
в работах не хотят, все
в писаря хотят, а ведь писарь нужен один». Ведь вот что вышло!
Выдумали, что
в деревне тоска… да я бы умер от тоски, если бы хотя один день
провел в городе так, как
проводят они!
В глуши что делать
в эту пору?
Гулять?
Деревня той порой
Невольно докучает взору
Однообразной наготой.
Скакать верхом
в степи суровой?
Но конь, притупленной подковой
Неверный зацепляя лед,
Того и жди, что упадет.
Сиди под кровлею пустынной,
Читай: вот Прадт, вот Walter Scott.
Не хочешь? — поверяй расход,
Сердись иль пей, и вечер длинный
Кой-как пройдет, а завтра то ж,
И славно зиму
проведешь.
Зато, поселившись однажды
в деревне, он уже не покидал ее, даже и
в те три зимы, которые Николай Петрович
провел в Петербурге с сыном.
Когда Самгин восхищался развитием текстильной промышленности, Иноков указывал, что
деревня одевается все хуже и по качеству и по краскам материи, что хлопок
возят из Средней Азии
в Москву, чтоб, переработав его
в товар, отправить обратно
в Среднюю Азию. Указывал, что, несмотря на обилие лесов на Руси, бумагу миллионами пудов покупают
в Финляндии.
Поверенный распорядился и насчет постройки дома: определив, вместе с губернским архитектором, количество нужных материалов, он оставил старосте приказ с открытием весны
возить лес и велел построить сарай для кирпича, так что Обломову оставалось только приехать весной и, благословясь, начать стройку при себе. К тому времени предполагалось собрать оброк и, кроме того, было
в виду заложить
деревню, следовательно, расходы было из чего покрыть.
— Да, если это так, конечно, мало проку, — заметил Штольц. — А ты заведи-ка школу
в деревне…
И опять, как прежде, ему захотелось вдруг всюду, куда-нибудь далеко: и туда, к Штольцу, с Ольгой, и
в деревню, на поля,
в рощи, хотелось уединиться
в своем кабинете и погрузиться
в труд, и самому ехать на Рыбинскую пристань, и дорогу
проводить, и прочесть только что вышедшую новую книгу, о которой все говорят, и
в оперу — сегодня…
Захар не старался изменить не только данного ему Богом образа, но и своего костюма,
в котором ходил
в деревне. Платье ему шилось по вывезенному им из
деревни образцу. Серый сюртук и жилет нравились ему и потому, что
в этой полуформенной одежде он видел слабое воспоминание ливреи, которую он носил некогда,
провожая покойных господ
в церковь или
в гости; а ливрея
в воспоминаниях его была единственною представительницею достоинства дома Обломовых.
Этот долг можно заплатить из выручки за хлеб. Что ж он так приуныл? Ах, Боже мой, как все может переменить вид
в одну минуту! А там,
в деревне, они распорядятся с поверенным собрать оброк; да, наконец, Штольцу напишет: тот даст денег и потом приедет и устроит ему Обломовку на славу, он всюду дороги
проведет, и мостов настроит, и школы
заведет… А там они, с Ольгой!.. Боже! Вот оно, счастье!.. Как это все ему
в голову не пришло!
«Правду говорит Штольц, что надо
завести школу
в деревне!» — подумал Обломов.
Счеты
в деревне сводил староста. «Что ж тут было делать науке?» — рассуждал он
в недоумении.
— Когда-нибудь… мы
проведем лето
в деревне, cousin, — сказала она живее обыкновенного, — приезжайте туда, и… и мы не велим пускать ребятишек ползать с собаками — это прежде всего. Потом попросим Ивана Петровича не посылать… этих баб работать… Наконец, я не буду брать своих карманных денег…
— Нет, приедет — я ему велела! — кокетливо возразила Марфенька. — Нынче крестят девочку
в деревне, у Фомы: я обещала прийти, а он меня
проводит…
— Вообразите, я его уже четыре дня
вожу с собою, — продолжал он, немного как бы растягивая лениво слова, но безо всякого фатовства, а совершенно натурально. — Помните, с тех пор, как ваш брат его тогда из коляски вытолкнул и он полетел. Тогда он меня очень этим заинтересовал, и я взял его
в деревню, а он все теперь врет, так что с ним стыдно. Я его назад везу…
«Пять лет тому назад я женился. Первый месяц, the honey-moon, [медовый месяц (англ.)]
провел я здесь,
в этой
деревне. Этому дому обязан я лучшими минутами жизни и одним из самых тяжелых воспоминаний.
В деревнях и маленьких городках у станционных смотрителей есть комната для проезжих.
В больших городах все останавливаются
в гостиницах, и у смотрителей нет ничего для проезжающих. Меня привели
в почтовую канцелярию. Станционный смотритель показал мне свою комнату;
в ней были дети и женщины, больной старик не сходил с постели, — мне решительно не было угла переодеться. Я написал письмо к жандармскому генералу и просил его
отвести комнату где-нибудь, для того чтоб обогреться и высушить платье.
Попадется ли мертвое тело исправнику со становым, они его
возят две недели, пользуясь морозом, по вотским
деревням, и
в каждой говорят, что сейчас подняли и что следствие и суд назначены
в их
деревне. Вотяки откупаются.
Старосты и его missi dominici [господские сподручные (лат.).] грабили барина и мужиков; зато все находившееся на глазах было подвержено двойному контролю; тут береглись свечи и тощий vin de Graves [сорт белого вина (фр.).] заменялся кислым крымским вином
в то самое время, как
в одной
деревне сводили целый лес, а
в другой ему же продавали его собственный овес.
После этого он садился за свой письменный стол, писал отписки и приказания
в деревни,
сводил счеты, между делом журил меня, принимал доктора, а главное — ссорился с своим камердинером.
Я уехал
в 1907 году из Петербурга, сначала
в деревню, а потом
в Париж, где
провел зиму.
Лето мы
проводили в течение ряда лет
в деревне, принадлежавшей матери Лидии,
в Харьковской губернии, около Люботина.
Законных жен съемщики оставляли
в деревне, а здесь
заводили сожительниц, аборигенок Хитровки, нередко беспаспортных…
— А затем, сватушка, что три сына у меня. Хотел каждому по меленке оставить, чтобы родителя поминали… Ох, нехорошо!.. Мучники наши
в банк закладываются, а мужик весь хлеб на базары
свез. По
деревням везде ситцы да самовары пошли… Ослабел мужик. А тут водкой еще его накачивают… Все за легким хлебом гонятся да за своим лакомством. Что только и будет!..
Впоследствии времени заключение мое подтвердил мне тот же достоверный охотник: у него
в деревне,
в Симбирской губернии, болотные куры
водили детей несколько лет сряду около одних и тех же озерков, обросших вокруг камышом и поросших лопухами и водяными кувшинчиками.
На другой день вечером я отправился
в Урик.
Провел там
в беспрестанной болтовне два дня, и. теперь я
в городе. Насчет Гымылямоего все усердно расхлопотались, и я уже был переведен
в деревню Грановщину близ Урика, как
в воскресенье с почтою пришло разрешение о Туринске.
Гроб между тем подняли. Священники запели, запели и певчие, и все это пошло
в соседнюю приходскую церковь. Шлепая по страшной грязи, Катишь шла по средине улицы и вела только что не за руку с собой и Вихрова; а потом, когда гроб поставлен был
в церковь, она отпустила его и велела приезжать ему на другой день часам к девяти на четверке, чтобы после службы
проводить гроб до
деревни.
Он все почти время
проводил один; из друзей его никого не было
в городе: Кнопов жил
в деревне; прокурор вместе с совестным судьей (и вряд ли не затем, чтоб помочь тому подшибить губернатора) уехал
в Петербург.
— Вероятно! — отвечала Фатеева, как-то судорожно передернув плечами. — Он здесь, ко всем для меня удовольствиям, возлюбленную еще
завел… Все же при мне немножко неловко… Сам мне даже как-то раз говорил, чтобы я ехала
в деревню.
Это еще последнее дело, а знаешь ли ты, Наташа… (о боже, да ведь ты все это знаешь!) знаешь ли, что князь заподозрил твоего отца и мать, что они сами, нарочно,
сводили тебя с Алешей, когда Алеша гостил у вас
в деревне?
День он шел, а на ночь десятский
отводил его на очередную квартиру. Хлеб ему везде давали, а иногда и сажали за стол ужинать.
В одной
деревне Орловской губернии, где он ночевал, ему сказали, что купец, снявший у помещика сад, ищет молодцов караульных. Василью надоело нищенствовать, а домой итти не хотелось, и он пошел к купцу-садовнику и нанялся караульщиком за пять рублей
в месяц.
Дело было зимнее; мертвое-то тело надо было оттаять; вот и повезли мы его
в что ни на есть большую
деревню, ну, и начали, как водится, по домам
возить да отсталого собирать.
В деревню он заглядывает недели на две
в течение года: больше разживаться некогда. Но жена с детьми
проводит там каникулы, и — упаси бог, ежели что заметит! А впрочем, она не ошиблась
в старосте: хозяйство идет хоть и не так красиво, как прежде, но стоит дешевле. Дохода очищается триста рублей.
Ради них он обязывается урвать от своего куска нечто, считающееся «лишним», и
свезти это лишнее на продажу
в город; ради них он лишает семью молока и отпаивает теленка, которого тоже везет
в город; ради них он,
в дождь и стужу, идет за тридцать — сорок верст
в город пешком с возом «лишнего» сена; ради них его обсчитывает, обмеривает и ругает скверными словами купец или кулак; ради них
в самой
деревне его держит
в ежовых рукавицах мироед.
Выглянет солнышко —
деревня оживет. Священник со всею семьей спешит
возить снопы, складывать их
в скирды и начинает молотить. И все-таки оказывается, что дожди свое дело сделали; и зерно вышло легкое, и меньше его. На целых двадцать пять процентов урожай вышел меньше против прошлогоднего.
Иван Петрович Артасьев, у которого, как мы знаем, жил
в деревне Пилецкий, прислал
в конце фоминой недели Егору Егорычу письмо, где благодарил его за оказанное им участие и гостеприимство Мартыну Степанычу, который действительно, поправившись
в здоровье, несколько раз приезжал
в Кузьмищево и прогащивал там почти по неделе,
проводя все время
в горячих разговорах с Егором Егорычем и Сверстовым о самых отвлеченных предметах по части морали и философии.
— Александр Яковлич пишет, что нежно любимый им Пьер возвратился
в Москву и страдает грудью, а еще более того меланхолией, и что врачи ему предписывают
провести нынешнее лето непременно
в деревне, но их усадьба с весьма дурным климатом; да и живя
в сообществе одной только матери, Пьер, конечно, будет скучать, а потому Александр Яковлич просит, не позволим ли мы его милому повесе приехать к нам погостить месяца на два, что, конечно, мы позволим ему с великою готовностью.
Музе Николаевне пришлось ехать
в Кузьмищево, конечно, мимо знакомой нам
деревни Сосунцы, откуда повез ее тоже знакомый нам Иван Дорофеев, который уже не торговлей занимался, а
возил соседних бар, купцов, а также переправлял
в Петербург по зимам сало, масло, мед, грибы и от всего этого, по-видимому, сильно раздышался: к прежней избе он пристроил еще другую — большую; обе они у него были обшиты тесом и выкрашены на деревенский, разумеется, вкус, пестровато и глуповато, но зато краска была терта на чудеснейшем льняном масле и блестела, как бы покрытая лаком.
— Мне, во времена моей еще ранней юности, — продолжал владыко, — мы ведь, поповичи, ближе живем к народу, чем вы, дворяне; я же был бедненький сельский семинарист, и нас, по обычаю, целой ватагой
возили с нашей вакации
в училище
в город на лодке, и раз наш кормчий вечером пристал к одной
деревне и всех нас
свел в эту
деревню ночевать к его знакомому крестьянину, и когда мы поели наших дорожных колобков, то были уложены спать
в небольшой избенке вповалку на полу.
Беспрестанно скакали по ней царские гонцы; толпы людей всех сословий шли пешком на богомолье; отряды опричников спешили взад и вперед; сокольники отправлялись из Слободы
в разные
деревни за живыми голубями; купцы тащились с товарами, сидя на возах или
провожая верхом длинные обозы.
Как цветок из семени, занесенного вихрем на чуждую почву, — она как-то неожиданно для рассеянного Семена Афанасьевича родилась
в швейцарском отеле, первые годы жизни
провела за границей, потом попала
в отель на Малой Морской, откуда ее мать вынесли
в белом гробу, чтобы увезти на кладбище
в деревню.
А она знала цену этим «кускам», ибо,
проведя всю жизнь
в деревне,
в общении с крестьянским людом, вполне усвоила себе крестьянское представление об ущербе, который наносит «лишний рот» хозяйству, и без того уже скудному.
Господин Бахчеев,
проведя самую скверную ночь, на рассвете выехал из своего дома, чтоб поспеть к ранней обедне
в монастырь, находящийся верстах
в пяти от его
деревни.
Воздух, кумыс, сначала
в малом количестве, ежедневные прогулки
в карете вместе с Алексеем Степанычем
в чудные леса, окружавшие
деревню, куда
возил их Ефрем, сделавшийся любимцем Софьи Николавны и исправлявший на это время должность кучера, — леса, где лежала больная целые часы
в прохладной тени на кожаном тюфяке и подушках, вдыхая
в себя ароматный воздух, слушая иногда чтение какой-нибудь забавной книги и нередко засыпая укрепляющим сном; всё вместе благотворно подействовало на здоровье Софьи Николавны и через две, три недели она встала и могла уже прохаживаться сама.
Часа через три он возвратился с сильной головной болью, приметно расстроенный и утомленный, спросил мятной воды и примочил голову одеколоном; одеколон и мятная вода привели немного
в порядок его мысли, и он один, лежа на диване, то морщился, то чуть не хохотал, — у него
в голове шла репетиция всего виденного, от передней начальника губернии, где он очень приятно
провел несколько минут с жандармом, двумя купцами первой гильдии и двумя лакеями, которые здоровались и прощались со всеми входящими и выходящими весьма оригинальными приветствиями, говоря: «С прошедшим праздничком», причем они, как гордые британцы, протягивали руку, ту руку, которая имела счастие ежедневно подсаживать генерала
в карету, — до гостиной губернского предводителя,
в которой почтенный представитель блестящего NN-ского дворянства уверял, что нельзя нигде так научиться гражданской форме, как
в военной службе, что она дает человеку главное; конечно, имея главное, остальное приобрести ничего не значит; потом он признался Бельтову, что он истинный патриот, строит у себя
в деревне каменную церковь и терпеть не может эдаких дворян, которые, вместо того чтоб служить
в кавалерии и заниматься устройством имения, играют
в карты, держат француженок и ездят
в Париж, — все это вместе должно было представить нечто вроде колкости Бельтову.
Сердечно посожалели они меня, накормили пустыми щами, переночевал я у них
в теплой избе, а утром чуть рассвело, напоив горячей водой с хлебом, старик
отвел меня по чуть протоптанной им же стежке через глубокий овраг, который выходил на Волгу,
в деревню Яковлевское, откуда была дорога
в Ковалево.