Неточные совпадения
Привалов бывал
у них довольно часто, при посторонних молчал, а когда
оставался один с Надеждой Васильевной, начинал говорить с полной откровенностью, как с
сестрой.
Могила отца была обнесена решеткой и заросла травой. Над ней стоял деревянный крест, и краткая надпись передавала кратчайшее содержание жизни: родился тогда-то, был судьей, умер тогда-то… На камень не было денег
у осиротевшей семьи. Пока мы были в городе, мать и
сестра каждую весну приносили на могилу венки из цветов. Потом нас всех разнесло по широкому свету. Могила стояла одинокая, и теперь, наверное, от нее не
осталось следа…
В первый же раз, когда я
остался без пары, — с концом песни я протянул руку Мане Дембицкой. Во второй раз, когда
осталась Лена, — я подал руку ее
сестре раньше, чем она успела обнаружить свой выбор, и когда мы, смеясь, кружились с Соней,
у меня в памяти
осталось лицо Лены, приветливо протягивавшей мне обе руки. Увидев, что опоздала, она слегка покраснела и
осталась опять без пары. Я пожалел, что поторопился… Теперь младшая
сестра уже не казалась мне более приятной.
Харитона Артемьевича не было дома, — он уехал куда-то по делам в степь. Агния уже третий день гостила
у Харитины. К вечеру она вернулась, и Галактион удивился, как она постарела за каких-нибудь два года. После выхода замуж Харитины
у нее не
осталось никакой надежды, — в Заполье редко старшие
сестры выходили замуж после младших. Такой уж установился обычай. Агния, кажется, примирилась с своею участью христовой невесты и мало обращала на себя внимания. Не для кого было рядиться.
Нам всем жаль, что нашего народу никого не придется угостить. Разве удастся залучить фотографа, но и то еще не верно.
Сестра останется у нас, пока я не соберусь в Нижний, куда должна заехать за мной жена, осмотревши костромское именье. — Это уже будет в половине июня. Так предполагается навестить Калугу и Тулу с окрестностями… [В Калуге жили Оболенский и Свистунов, в Туле — Г. С. Батеньков. В письме еще — о болезни Ф. М. Башмакова в Тобольске (Пущину сообщили об этом его сибирские корреспонденты).]
Начнем с Викторыча. От него я не имею писем, но знаю от
сестер Бестужевых, что он и не думает возвращаться, а хочет действовать на каком-то прииске в Верхнеудинском округе. Что-то не верится. Кажется, это
у него маленькое сумасшествие. Бестужевы видели его в Иркутске — они приехали в Москву в конце октября, простились совсем с Селенгинском, где без Николая уже не приходилось им
оставаться. Брат их Михайло покамест там, но, может быть, со временем тоже с семьей своей переселится в Россию.
…Сегодня известие: А. И. Давыдова получила разрешение ехать на родину. Летом со всей семьей будет в доме Бронникова. Таким образом, в Сибири из приехавших жен
остается одна Александра Васильевна. Ей тоже был вопрос вместе с нами. Я не знаю даже, куда она денется, если вздумают отпустить. Отвечала, что никого родных не имеет, хотя я знаю, что
у нее есть
сестра и замужняя дочь.
Сергей Сергеевич Богатырев Христом Богом умолял
сестру и Егора Николаевича не возвращаться домой, а прожить лето
у него в подмосковной и потом на зиму
остаться опять в Москве.
В Одессе
у него
оставались старушка мать и горбатая
сестра, и он неуклонно высылал им то большие, то маленькие суммы денег, не регулярно, но довольно часто, почти из всех городов: от Курска до Одессы и от Варшавы до Самары.
Нередко, когда я сидел
у Крутицына, подъезжала в щегольской коляске к дому, в котором он жил, красивая женщина и делала движение, чтобы выйти из экипажа; но всякий раз навстречу ей торопливо выбегал камердинер Крутицына и что-то объяснял, после чего
сестра опять усаживалась в коляску и
оставалась ждать брата.
Утром в Химках прощание с
сестрой Зиной,
у которой он гостил в летние каникулы. Здесь же, по соседству, визит семье Синельниковых. С большим трудом удалось ему улучить минуту, чтобы
остаться наедине с богоподобной Юленькой, но когда он потянулся к ней за знакомым, сладостным, кружащим голову поцелуем, она мягко отстранила его загорелой рукой и сказала...
Но и
оставаясь у себя дома, он всегда имел пару в лице старшей
сестры Зины, такой же страстной танцорки, причем музыку он изображал голосом.
Они оба такие же, как были: старший, горбоносый, с длинными волосами, приятен и, кажется, добрый; младший, Виктор,
остался с тем же лошадиным лицом и в таких же веснушках. Их мать —
сестра моей бабушки — очень сердита и криклива. Старший — женат, жена
у него пышная, белая, как пшеничный хлеб,
у нее большие глаза, очень темные.
Он опустился на колени
у сестриных ног и положил голову на ее колени. Она ласкала и щекотала его. Миша смеялся, ползая коленями по полу. Вдруг
сестра отстранила его и пересела на диван. Миша
остался один. Он постоял немного на коленях, вопросительно глядя на
сестру. Она уселась поудобнее, взяла книгу, словно читать, а сама посматривала на брата.
А три
сестры порядком струхнули. Они еще не знали,
осталось ли тайною Сашино ряженье. Но их ведь было трое, и все они дружно одна за другую. Это сделало их более храбрыми. Они все три собрались
у Людмилы и шопотом совещались. Валерия сказала...
— Да. Инсарову в то время пошел восьмой год. Он
остался на руках
у соседей.
Сестра узнала об участи братниного семейства и пожелала иметь племянника
у себя. Его доставили в Одессу, а оттуда в Киев. В Киеве он прожил целых двенадцать лет. Оттого он так хорошо говорит по-русски.
Итак, через день назначено было ехать к Александре Степановне и она с своим башкиролюбивым супругом отправилась накануне в свою Каратаевку и пригласила, с позволенья отца, старшую и младшую
сестру; а Елизавета Степановна
осталась дома под предлогом, что
у ней больной муж лежит в Бугуруслане, а собственно для назидательных бесед с стариками.
Пока Анна Петровна поселилась
у сестры, а Пепко
остался у меня. Очевидно, это было последствие какой-нибудь дорожной размолвки, которую оба тщательно скрывали. Пепко повесил свою амуницию на стенку, облекся в один из моих костюмов и предался сладкому ничегонеделанию. Он по целым дням валялся на кровати и говорил в пространство.
— Да надо завернуть в Хотьковскую обитель за Настенькой: она уж четвертый месяц живет там
у своей тетки,
сестры моей, игуменьи Ирины. Не век ей
оставаться невестою, пора уж быть и женою пана Гонсевского; а к тому ж если нам придется уехать в Польшу, то как ее после выручить? Хоть, правду сказать, я не в тебя, Андрей Никитич, и верить не хочу, чтоб этот нижегородский сброд устоял против обученного войска польского и такого знаменитого воеводы, каков гетман Хоткевич.
Оставаясь в праздники дома, я замечал, что жена и
сестра скрывают от меня что-то и даже как будто избегают меня. Жена была нежна со мною по-прежнему, но были
у нее какие-то свои мысли, которых она не сообщала мне. Было несомненно, что раздражение ее против крестьян росло, жизнь для нее становилась все тяжелее, а между тем она уже не жаловалась мне. С доктором теперь она говорила охотнее, чем со мною, и я не понимал, отчего это так.
Мало-помалу он перешел на другие темы, заговорил о науке, о своей диссертации, которая понравилась в Петербурге; он говорил с увлечением и уже не помнил ни о моей
сестре, ни о своем горе, ни обо мне. Жизнь увлекала его.
У той — Америка и кольцо с надписью, думал я, а
у этого — докторская степень и ученая карьера, и только я и
сестра остались при старом.
Бабушка и для архиерейского служения не переменила своего места в церкви: она стояла слева за клиросом, с ней же рядом
оставалась и maman, а сзади,
у ее плеча, помещался приехавший на это торжество дядя, князь Яков Львович, бывший тогда уже губернским предводителем. Нас же, маленьких детей, то есть меня с
сестрою Nathalie и братьев Аркадия и Валерия, бабушка велела вывесть вперед, чтобы мы видели «церемонию».
Сестра моя и брат, оба меня моложе,
остались в Симбирской губернии, в богатом селе Чуфарове,
у двоюродной тетки моего отца, от которой в будущем ожидали мы наследства; но в настоящее время она не помогала моему отцу ни одной копейкой и заставляла его с семейством терпеть нередко нужду: даже взаймы не давала ни одного рубля.
— Молчать! — крикнул Костик и, оттолкнув
сестру ногою в угол чулана, вышел вон. А Настя, как толкнул ее брат, так и
осталась на том месте, оперлася рукой о кадушечку с мукой и все плакала и плакала; даже глаза
у нее покраснели.
Дня три спустя она получила известие, что муж ее
сестры скончался, и, взяв меня с собою, отправилась к ней в деревню. Матушка располагала провесть
у ней месяц, но
осталась до поздней осени — и мы только в конце сентября вернулись в нашу деревню.
— Мне
сестра говорила, — возразил Павел, не могши снести этой лжи, — что
у вас имение
осталось только в здешней губернии.
Гоголь сказал нам, что на другой день он перевозит
сестер своих к княгине Репниной (бывшей Балабиной),
у которой они
останутся до отъезда.
При хладнокровном взгляде на письма Гоголя можно теперь видеть, что большое письмо его о путешествии в Иерусалим, а равно вышеприведенное письмецо к Ольге Семеновне содержат в себе семена и даже всходы того направления, которое впоследствии выросло до неправильных и огромных размеров. Письмо к
сестре, о котором упоминает Гоголь,
осталось нам неизвестным. Но письма к другой
сестре его, Анне Васильевне, написанные, без сомнения, в том же духе, находятся теперь
у Кулиша, и мы их читали.
Когда Касатский вышел в полк, мать его переехала с дочерью сначала в Москву, а потом в деревню. Касатский отдал
сестре половину состояния. То, что
оставалось у него, было только достаточно для того, чтобы содержать себя в том роскошном полку, в котором он служил.
Вы, вероятно, догадываетесь, о ком я говорю, и надеюсь, что мы
останемся друзьями. Как благородный человек, вы сами понимаете, что дворянка… девица,
у которой есть брат… зачем же забывать совершенно?
Сестра мне чистосердечно во всем раскаялась… Я ее не мог укорять, потому что все женщины имеют слабости.
1-й лакей. То-то я слышу дух такой тяжелый. (С оживлением.) Ни на что не похоже, какие грехи с этими заразами. Скверно совсем! Даже бога забыли. Вот
у нашего барина
сестры, княгини Мосоловой, дочка умирала. Так что же? Ни отец, ни мать и в комнату не вошли, так и не простились. А дочка плакала, звала проститься, — не вошли! Доктор какую-то заразу нашел. А ведь ходили же за нею и горничная своя и сиделка — и ничего, обе живы
остались.
Она стояла близко к брату, лицом к лицу, и он изумился, что она так красива и что раньше он точно не замечал этого; и то, что его
сестра, похожая лицом на мать, изнеженная, изящная, жила
у Власича и с Власичем, около оцепенелой горничной, около стола на шести ногах, в доме, где засекли живого человека, что она сейчас не поедет с ним домой, а
останется тут ночевать, — это показалось ему невероятным абсурдом.
Они уехали, а мы
остались одни с няней Анной Трофимовной, и все жили внизу, в одной комнате. Помню я, сидим мы вечером, няня качает
сестру и носит по комнате:
у нее животик болел, а я куклу одеваю. А Параша, девушка наша, и дьячиха сидят
у стола, пьют чай и разговаривают; и всё про Пугачева. Я куклу одеваю, а сама все слушаю, какие страсти дьячиха рассказывает.
Старуха ощупала его сумы и, узнав, что они наполнены монетами, отпустила его; проводив его до богатого дома, где шумел свадебный пир,
сестра осталась у дверей слушать, что будет.
Когда же
у отца зашел разговор с Дмитрием Петровичем про цены на тюлений жир и вспомнила она, как Марко Данилыч хотел обмануть и Меркулова, и Зиновья Алексеича и какие обидные слова говорил он тогда про Веденеева, глаза
у ней загорелись полымем, лицо багрецом подернулось, двинулась она, будто хотела встать и вмешаться в разговор, но, взглянув на Дуню, опустила глаза,
осталась на месте и только кидала полные счастья взоры то на отца, то на мать, то на
сестру.
Оставшись вдвоем с
сестрой, стала она раздеваться. Наташа все
у столика сидела, облокотясь на него и положа на ладонь горевшую щеку.
— Прекрасно сделал, что пригласил их, и я очень рад познакомиться с приятелями твоей
сестры, но только два условия: сейчас мне дома нужно написать маленькую цидулочку, и потом не сердись, что я долее половины двенадцатого ни за что
у вас не
останусь.
Я смутно почувствовала, что это друг настоящий, верный, что смеющаяся и мечтательная Ирочка — только фея и
останется феей моих мыслей, а эту смешную, милую девочку я точно давно уже люблю и знаю, буду любить долго, постоянно, всю жизнь, как любила бы
сестру, если б она была
у меня.
— Смущаться тебе нечего, Сима, — успокоенным тоном сказал Теркин и повернул к ней лицо. — Ни тебя, ни двоюродной твоей
сестры отец не обидит. И вы с матерью в полном праве порадеть о ваших кровных достатках. Та госпожа — отрезанный ломоть. Дом и капитал держались отцом твоим, а не братом… Всего бы лучше матери узнать
у старика, какие именно деньги
остались после дяди, и сообразно с этим и распорядиться.
Живя
у матушки моей, еще в январе 1863 года, я предлагал ей поселиться в Нижнем. Тогда
сестра моя
оставалась подолгу в деревне с своим мужем, и мне искренно хотелось
остаться на неопределенное время при моей старушке.
На рождественские праздники он ездил к ней в Москву. Воротился оттуда оживленный и приподнятый. С веселою улыбкою насмешливых своих губ он рассказывал, как ошарашивал своими речами собиравшихся
у сестры московских богачей, как высмеивал их и приводил в бешенство, так что
сестра, наконец, поругалась с ним, и он от нее уехал раньше времени. Поссорились основательно: ее обычный месячный присыл он отправил ей обратно. И, таким образом,
остался сам без гроша.
— Давайте на пари, что эта
сестра останется у нас!
— Это будет мой последний прогулька с вами, — сказал он, когда дети
остались с ним наедине, без отца и
сестры, ничего не подозревавших о вчерашнем происшествии, — завтра я буду уезжаль, а сегодня я еще служиль
у вас.
У порога дома офицеров встретил сам фон Раббек, благообразный старик лет шестидесяти, одетый в штатское платье. Пожимая гостям руки, он сказал, что он очень рад и счастлив, но убедительно, ради бога, просит господ офицеров извинить его за то, что он не пригласил их к себе ночевать; к нему приехали две
сестры с детьми, братья и соседи, так что
у него не
осталось ни одной свободной комнаты.
На место Султанова был назначен новый главный врач, суетливый, болтливый и совершенно ничтожный старик. Султановские традиции
остались при нем в полной целости. Граф Зарайский продолжал ездить к своей
сестре, госпитальное начальство лебезило перед графом.
У его
сестры был отдельный денщик. Она завела себе корову, — был назначен солдат пасти корову. Солдат заявил
сестре...
— Он палач… но я… я не жертва! — не дав ему договорить, вскрикнула она. — Я связана лишь словом, которое вымолила
у меня
сестра, — не оказывать решительного сопротивления отцу, пока я нахожусь под кровлей дома ее и ее мужа. Когда же мы с ним
останемся вдвоем, то поборемся.
Пахомыч
остался один. Перед ним, повторяем, восстало далекое прошлое. Вспомнил он свою
сестру Екатерину Пахомовну, — он да она только и были
у матери, — он уж в казачках служил при отце Петра Александровича Корсакова, когда она на свет появилась, лет на одиннадцать старше ее был.
— Im Raum [В пространстве-то]
у меня
остался отец, и сын, и
сестра в Лысых Горах.