Неточные совпадения
Растворялись окна
в комнатах, и часто владетель картинного поместья долго ходил по темным излучинам своего
сада и
останавливался по часам перед пленительными видами на отдаленья.
Я вспомнил луг перед домом, высокие липы
сада, чистый пруд, над которым вьются ласточки, синее небо, на котором
остановились белые прозрачные тучи, пахучие копны свежего сена, и еще много спокойных радужных воспоминаний носилось
в моем расстроенном воображении.
Иногда он
останавливался перед какою-нибудь изукрашенною
в зелени дачей, смотрел
в ограду, видел вдали, на балконах и на террасах, разряженных женщин и бегающих
в саду детей.
Одинцова раза два — прямо, не украдкой — посмотрела на его лицо, строгое и желчное, с опущенными глазами, с отпечатком презрительной решимости
в каждой черте, и подумала: «Нет… нет… нет…» После обеда она со всем обществом отправилась
в сад и, видя, что Базаров желает заговорить с нею, сделала несколько шагов
в сторону и
остановилась.
Ехали
в тумане осторожно и медленно,
остановились у одноэтажного дома
в четыре окна с парадной дверью; под новеньким железным навесом,
в медальонах между окнами, вылеплены были гипсовые птицы странного вида, и весь фасад украшен аляповатой лепкой, гирляндами цветов. Прошли во двор; там к дому примыкал деревянный флигель
в три окна с чердаком;
в глубине двора, заваленного сугробами снега, возвышались снежные деревья
сада. Дверь флигеля открыла маленькая старушка
в очках,
в коричневом платье.
К собору, где служили молебен, Самгин не пошел, а
остановился в городском
саду и оттуда посмотрел на площадь; она была точно огромное блюдо, наполненное салатом из овощей, зонтики и платья женщин очень напоминали куски свеклы, моркови, огурцов.
Сад был тоже набит людями, образовав тесные группы, они тревожно ворчали; на одной скамье стоял длинный, лысый чиновник и кричал...
Он был как будто один
в целом мире; он на цыпочках убегал от няни, осматривал всех, кто где спит;
остановится и осмотрит пристально, как кто очнется, плюнет и промычит что-то во сне; потом с замирающим сердцем взбегал на галерею, обегал по скрипучим доскам кругом, лазил на голубятню, забирался
в глушь
сада, слушал, как жужжит жук, и далеко следил глазами его полет
в воздухе; прислушивался, как кто-то все стрекочет
в траве, искал и ловил нарушителей этой тишины; поймает стрекозу, оторвет ей крылья и смотрит, что из нее будет, или проткнет сквозь нее соломинку и следит, как она летает с этим прибавлением; с наслаждением, боясь дохнуть, наблюдает за пауком, как он сосет кровь пойманной мухи, как бедная жертва бьется и жужжит у него
в лапах.
И вдруг
остановился, вспомнив сцену с Марфенькой
в саду, и сильно почесал свои густые волосы.
Она с ужасом отворотилась от деревни и вошла
в сад,
остановилась, озираясь вокруг, не узнавая домов, двора.
В одну минуту она вырвала руку, бросилась опрометью назад, сама перескочила канаву и, едва дыша, пробежала аллею
сада, вбежала на ступени крыльца и
остановилась на минуту перевести дух.
Она, миновав аллею, умерила шаг и
остановилась на минуту перевести дух у канавы, отделявшей
сад от рощи. Потом перешла канаву, вошла
в кусты, мимо своей любимой скамьи, и подошла к обрыву. Она подобрала обеими руками платье, чтоб спуститься…
Они шли молча по аллее от дома, свернули
в другую, прошли
сад, наконец,
остановились у обрыва. Тут была лавка. Они сели.
Дорогой навязавшийся нам
в проводники малаец принес нам винограду. Мы пошли назад все по
садам, между огромными дубами, из рытвины
в рытвину, взобрались на пригорок и, спустившись с него, очутились
в городе. Только что мы вошли
в улицу, кто-то сказал: «Посмотрите на Столовую гору!» Все оглянулись и
остановились в изумлении: половины горы не было.
Проехали мы Цепной мост, Летний
сад и завернули
в бывший дом Кочубея; там во флигеле помещалась светская инквизиция, учрежденная Николаем; не всегда люди, входившие
в задние вороты, перед которыми мы
остановились, выходили из них, то есть, может, и выходили, но для того, чтоб потеряться
в Сибири, погибнуть
в Алексеевском равелине.
Тюрьма стояла на самом перевале, и от нее уже был виден город, крыши домов, улицы,
сады и широкие сверкающие пятна прудов… Грузная коляска покатилась быстрее и
остановилась у полосатой заставы шлагбаума. Инвалидный солдат подошел к дверцам, взял у матери подорожную и унес ее
в маленький домик, стоявший на левой стороне у самой дороги. Оттуда вышел тотчас же высокий господин, «команду на заставе имеющий»,
в путейском мундире и с длинными офицерскими усами. Вежливо поклонившись матери, он сказал...
Она сама
остановилась, постояла с минуту, прислушиваясь к задушевным напевам малорусской песни, и, совершенно успокоенная, ушла
в темную аллею
сада к дяде Максиму.
Специфический запах конюшни смешивался с ароматом сухой травы и острым запахом сыромятных ремней. Лошади тихо жевали, шурша добываемыми из-за решетки клочьями сена; когда дударь
останавливался для передышки,
в конюшню явственно доносился шепот зеленых буков из
сада. Петрик сидел, как очарованный, и слушал.
Войдя
в свой дом, Лизавета Прокофьевна
остановилась в первой же комнате; дальше она идти не могла и опустилась на кушетку, совсем обессиленная, позабыв даже пригласить князя садиться. Это была довольно большая зала, с круглым столом посредине, с камином, со множеством цветов на этажерках у окон и с другою стеклянною дверью
в сад,
в задней стене. Тотчас же вошли Аделаида и Александра, вопросительно и с недоумением смотря на князя и на мать.
В белом платье, с нерасплетенными косами по плечам, она тихонько подошла к столу, нагнулась над ним, поставила свечку и чего-то поискала; потом, обернувшись лицом к
саду, она приблизилась к раскрытой двери и, вся белая, легкая, стройная,
остановилась на пороге.
Марфа Тимофеевна отправилась к себе наверх с Настасьей Карповной; Лаврецкий и Лиза прошлись по комнате,
остановились перед раскрытой дверью
сада, взглянули
в темную даль, потом друг на друга — и улыбнулись; так, кажется, взялись бы они за руки, наговорились бы досыта.
Лиза покраснела и подумала: какой он странный. Лаврецкий
остановился на минуту
в передней. Лиза вошла
в гостиную, где раздавался голос и хохот Паншина; он сообщал какую-то городскую сплетню Марье Дмитриевне и Гедеоновскому, уже успевшим вернуться из
сада, и сам громко смеялся тому, что рассказывал. При имени Лаврецкого Марья Дмитриевна вся всполошилась, побледнела и пошла к нему навстречу.
Лаврецкий очутился
в саду, сделал несколько шагов по липовой аллее и вдруг
остановился в изумлении: он узнал
сад Калитиных.
Глафира Петровна, которая только что выхватила чашку бульону из рук дворецкого,
остановилась, посмотрела брату
в лицо, медленно, широко перекрестилась и удалилась молча; а тут же находившийся сын тоже ничего не сказал, оперся на перила балкона и долго глядел
в сад, весь благовонный и зеленый, весь блестевший
в лучах золотого весеннего солнца.
Суета на балконе затихла. Барыня с мальчиком и господин
в золотых очках подошли к самым перилам; остальные почтительно
остановились на заднем плане. Из глубины
сада пришел садовник
в фартуке и стал неподалеку от дедушки. Откуда-то вылезший дворник поместился позади садовника. Это был огромный бородатый мужчина с мрачным, узколобым, рябым лицом. Одет он был
в новую розовую рубашку, по которой шли косыми рядами крупные черные горошины.
Пробежав несколько аллей, набоб едва не задохся и должен был
остановиться, чтобы перевести дух. Он был взбешен, хотя не на ком было сорвать своей злости. Хорошо еще, что Прейн не видал ничего, а то проходу бы не дал своими остротами. Набоб еще раз ошибся: Прейн и не думал спать, а сейчас же за набобом тоже отправился
в сад, где его ждала Луша. Эта счастливая парочка сделалась невольной свидетельницей позорного бегства набоба, притаившись
в одной из ниш.
Ромашов, который теперь уже не шел, а бежал, оживленно размахивая руками, вдруг
остановился и с трудом пришел
в себя. По его спине, по рукам и ногам, под одеждой, по голому телу, казалось, бегали чьи-то холодные пальцы, волосы на голове шевелились, глаза резало от восторженных слез. Он и сам не заметил, как дошел до своего дома, и теперь, очнувшись от пылких грез, с удивлением глядел на хорошо знакомые ему ворота, на жидкий фруктовый
сад за ними и на белый крошечный флигелек
в глубине
сада.
Александр прошел по всем комнатам, потом по
саду,
останавливаясь у каждого куста, у каждой скамьи. Ему сопутствовала мать. Она, вглядываясь
в его бледное лицо, вздыхала, но плакать боялась; ее напугал Антон Иваныч. Она расспрашивала сына о житье-бытье, но никак не могла добиться причины, отчего он стал худ, бледен и куда девались волосы. Она предлагала ему и покушать и выпить, но он, отказавшись от всего, сказал, что устал с дороги и хочет уснуть.
Джемма молчала почти все время, но никогда ее лицо не было прекраснее и светлее. После обеда она отозвала Санина на минуту
в сад и,
остановившись около той самой скамейки, где она третьего дня отбирала вишни, сказала ему...
Я прислушался,
остановившись на дорожке, и уже двинулся из
сада, как вдруг
в кустах, именно там, где скрылась фигура, услыхал детский плач.
Сделав несколько шагов по этому переулку, Ваня услышал как словно знакомый голос. Он поспешно приложил глаза к щелям плетня; но
в этом месте зелень совершенно заслонила внутренность
сада. Он прошел еще несколько шагов — и вдруг
остановился. Сердце его сильно забилось, краска заиграла на загоревших щеках его.
Два огромных черных крыла взмахнули над шляпой, и косматое чудовище раскрыло обросшую волосами пасть с белыми зубами. Что-то рявкнуло, а затем захохотало раскатами грома. Пара свиней, блаженствовавших
в луже посередине улицы, сперва удивленно хрюкнули, а потом бросились безумным бегом во двор полицейского квартала, с десяток кур, как будто и настоящие птицы, перелетело с улицы
в сад, прохожие
остановились, а приставиха вскрикнула — и хлоп
в обморок.
Проходя мимо шляпного магазина, я зашел и купил чесучовый картуз военного образца, конечно без кокарды, и, довольный своим видом,
остановился перед входом
в сад, откуда доносились до меня звуки репетировавшего оркестра.
Кручинина. Родных у меня нет; жила я скромно, почти не имела знакомства, так и узнать меня некому. Вчера я проезжала мимо того дома, где жила, велела
остановиться и подробно осмотрела все: крыльцо, окна, ставни, забор, даже заглядывала
в сад. Боже мой! Сколько у меня
в это время разных воспоминаний промелькнуло
в голове. У меня уж слишком сильно воображение и, кажется,
в ущерб рассудку.
Совершенно опустевший омнибус
остановился у Одеона. Пассажир от св. Магдалины посмотрел вслед Доре с ее сестрою. Они вошли
в ворота Люксембургского
сада. Пассажир встал последний и, выходя, поднял распечатанное письмо с московским почтовым штемпелем. Письмо было адресовано
в Париж, госпоже Прохоровой, poste restante. [До востребования (Франц.)] Он взял это письмо и бегом бросился по прямой аллее Люксембургского
сада.
Как-то вечером я тихо шел
садом, возвращаясь с постройки. Уже начинало темнеть. Не замечая меня, не слыша моих шагов, сестра ходила около старой, широкой яблони, совершенно бесшумно, точно привидение. Она была
в черном и ходила быстро, все по одной линии, взад и вперед, глядя
в землю. Упало с дерева яблоко, она вздрогнула от шума,
остановилась и прижала руки к вискам.
В это самое время я подошел к ней.
Было около часу ночи, и дононовский
сад был погружен
в тьму. Но киоски ярко светились, и
в них громко картавили молодые служители Марса и звенели женские голоса. Лакеи-татары, как тени, бесшумно сновали взад и вперед по дорожкам. Нагибин
остановился на минуту на балконе ресторана и, взглянув вперед, сказал...
Какие сладкие мгновения переживала Наталья, когда, бывало,
в саду, на скамейке,
в легкой, сквозной тени ясеня, Рудин начнет читать ей гётевского «Фауста», Гофмана, или «Письма» Беттины, или Новалиса, беспрестанно
останавливаясь и толкуя то, что ей казалось темным!
Путеводитель мой
останавливается у забора какого-то
сада за духовной академией, я торопливо догоняю его. Молча перелезаем через забор, идем густо заросшим
садом, задевая ветви деревьев, крупные капли воды падают на нас. Остановясь у стены дома, тихо стучим
в ставень наглухо закрытого окна, — окно открывает кто-то бородатый, за ним я вижу тьму и не слышу ни звука.
С такого рода намерением он соскочил с балкона, пробрался
садом на крыльцо и вошел
в лакейскую; но тут мысли его пришли несколько
в порядок, и он
остановился: вся сцена между хозяйкой и Мановским показалась ему гадка.
— Посмотрите, что за ночь! — сказал он из гостиной,
останавливаясь перед открытою
в сад балконною дверью…
Тут мельник вышел уже на самый гребень дороги, откуда начинался пологий спуск к реке. Впереди уже слышно было, — так, чуть-чуть, когда подыхивал ночной ветерок, — как сонная вода звенит
в потоках. А сзади, оглянувшись еще раз, мельник увидел спящее
в садах село и под высокими тополями маленькую вдовину хатку… Он
остановился и подумал немного, почесываясь
в голове.
Из
сада поехали дальше, на ферму Шелестовых. Здесь
остановились около ворот, вызвали жену приказчика Прасковью и потребовали парного молока. Молока никто не стал пить, все переглянулись, засмеялись и поскакали назад. Когда ехали обратно,
в загородном
саду уже играла музыка; солнце спряталось за кладбище, и половина неба была багрова от зари.
У нас, мальчиков, дело шло труднее: некоторое время мы ходили по аллеям смущенные и неловкие. Не знаю, как обошлось бы это первое знакомство и не кончилось ли бы оно охлаждением и скукой, если бы его не облегчило постороннее вмешательство. Из
сада нашего соседа, г-на Дробыша, внезапно перескочил через забор единственный его сын, Степа Дробыш, мой одноклассник, и
остановился в удивлении при виде незнакомых посетителей. Но долго удивляться было не
в обычае этого моего развязного приятеля.
Ах, я скотина неловкая!» Он
остановился и прислушался: сторож через калитку прошел
в сад, волоча палку по песчаной дорожке.
Но когда мы дошли почти до того места, где я поднял письмо и где кончалась дорожка, m-me M* вдруг
остановилась и слабым, замиравшим от тоски голосом сказала, что ей хуже, что она пойдет домой. Но, дойдя до решетки
сада, она
остановилась опять, подумала с минуту; улыбка отчаяния показалась на губах ее, и, вся обессиленная, измученная, решившись на все, покорившись всему, она молча воротилась на первый путь,
в этот раз позабыв даже предупредить меня…
В саду,
в начале его, они
остановились.
Надев мундир и старательно обчистившись веничком, Кузьма Васильевич отправлялся степенным шагом вдоль заборов фруктовых
садов, часто
останавливался, любовался красотами природы, срывал цветок на память и чувствовал некоторое удовольствие; но особенное наслаждение испытывал он только тогда, когда ему случалось встретить «купидончика», то есть хорошенькую мещаночку, спешившую домой
в накинутой на плечи душегрейке, с узелком
в голенькой ручке и с пестрым платочком на голове.
Но было за этим ужином шумно и весело и раздавались еще после него оживленные речи, которые не все переговорились под кровлей Евангела до поздней ночи, и опять возобновились
в саду, где гости и провожавший их хозяин
остановились на минуту полюбоваться тихим покоем деревьев, трав и цветов, облитых бледно-желтым светом луны.
Я
остановился у окна. Над
садом в дымчато-голубой дали блестели кресты городских церквей; солнце садилось, небо было синее, глубокое… Как там спокойно и тихо!.. И опять эта неприятная дрожь побежала по спине. Я повел плечами, засунул руки
в карманы и снова начал ходить.
Ну, произошел наконец разговор… После ужина Вера с Лидой играли
в четыре руки какой-то испанский танец Сарасате. Я сидел
в гостиной, потом вышел на балкон. Наташа стояла, прислонясь к решетке, и смотрела
в сад. Ночь была безлунная и звездная, из темной чащи несло росою. Я
остановился в дверях и закурил папиросу.