Неточные совпадения
Колымага, сделавши несколько поворотов из улицы
в улицу, наконец поворотила
в темный переулок мимо небольшой приходской церкви Николы на Недотычках и
остановилась пред
воротами дома протопопши.
В сей утомительной прогулке
Проходит час-другой, и вот
У Харитонья
в переулке
Возок пред домом у
воротОстановился. К старой тетке,
Четвертый год больной
в чахотке,
Они приехали теперь.
Им настежь отворяет дверь,
В очках,
в изорванном кафтане,
С чулком
в руке, седой калмык.
Встречает их
в гостиной крик
Княжны, простертой на диване.
Старушки с плачем обнялись,
И восклицанья полились.
В контору надо было идти все прямо и при втором повороте взять влево: она была тут
в двух шагах. Но, дойдя до первого поворота, он
остановился, подумал, поворотил
в переулок и пошел обходом, через две улицы, — может быть, безо всякой цели, а может быть, чтобы хоть минуту еще протянуть и выиграть время. Он шел и смотрел
в землю. Вдруг как будто кто шепнул ему что-то на ухо. Он поднял голову и увидал, что стоит у тогодома, у самых
ворот. С того вечера он здесь не был и мимо не проходил.
Он
остановился в раздумье под
воротами.
Самгин вернулся домой и, когда подходил к
воротам, услышал первый выстрел пушки, он прозвучал глухо и не внушительно, как будто хлопнуло полотнище
ворот, закрытое порывом ветра. Самгин даже
остановился, сомневаясь — пушка ли? Но вот снова мягко и незнакомо бухнуло. Он приподнял плечи и вошел
в кухню. Настя, работая у плиты, вопросительно обернулась к нему, открыв рот.
Уроки Томилина становились все более скучны, менее понятны, а сам учитель как-то неестественно разросся
в ширину и осел к земле. Он переоделся
в белую рубаху с вышитым
воротом, на его голых, медного цвета ногах блестели туфли зеленого сафьяна. Когда Клим, не понимая чего-нибудь, заявлял об этом ему, Томилин, не сердясь, но с явным удивлением,
останавливался среди комнаты и говорил почти всегда одно и то же...
На пороге одной из комнаток игрушечного дома он
остановился с невольной улыбкой: у стены на диване лежал Макаров, прикрытый до груди одеялом, расстегнутый
ворот рубахи обнажал его забинтованное плечо; за маленьким, круглым столиком сидела Лидия; на столе стояло блюдо, полное яблок; косой луч солнца, проникая сквозь верхние стекла окон, освещал алые плоды, затылок Лидии и половину горбоносого лица Макарова.
В комнате было душисто и очень жарко, как показалось Климу. Больной и девушка ели яблоки.
В ту же минуту, из
ворот, бородатый мужик выкатил пустую бочку; золотой конь взметнул головой, взвился на задние ноги, ударил передними по булыжнику, сверкнули искры, — Иноков
остановился и нелепо пробормотал...
В бумаге еще правительство, на французском, английском и голландском языках, просило
остановиться у так называемых Ковальских
ворот, на первом рейде, и не ходить далее,
в избежание больших неприятностей, прибавлено
в бумаге, без объяснения, каких и для кого. Надо думать, что для губернаторского брюха.
Вандик молча завернул
в узенькую аллею и
остановился у
ворот какой-то хижины.
Мы
остановились в нерешительности у мостика, подле большого каменного европейского дома с настежь отворенными
воротами.
Подходя к перевозу, мы
остановились посмотреть прелюбопытную машину, которая качала из бассейна воду вверх на террасы для орошения полей. Это — длинная, движущаяся на своей оси лестница, ступеньки которой загребали воду и тащили вверх. Машину приводила
в движение корова, ходя по
вороту кругом. Здесь, как
в Японии, говядину не едят: недостало бы мест для пастбищ; скота держат столько, сколько нужно для работы, от этого и коровы не избавлены от ярма.
За небольшим прудом, из-за круглых вершин яблонь и сиреней, виднеется тесовая крыша, некогда красная, с двумя трубами; кучер берет вдоль забора налево и при визгливом и сиплом лае трех престарелых шавок въезжает
в настежь раскрытые
ворота, лихо мчится кругом по широкому двору мимо конюшни и сарая, молодецки кланяется старухе ключнице, шагнувшей боком через высокий порог
в раскрытую дверь кладовой, и
останавливается, наконец, перед крылечком темного домика с светлыми окнами…
Много глаз смотрели, как дивный феномен
остановился у запертых
ворот одноэтажного деревянного домика
в 7 окон, как из удивительной кареты явился новый, еще удивительнейший феномен, великолепная дама с блестящим офицером, важное достоинство которого не подлежало сомнению.
Мы спустились
в город и, свернувши
в узкий, кривой переулочек,
остановились перед домом
в два окна шириною и вышиною
в четыре этажа. Второй этаж выступал на улицу больше первого, третий и четвертый еще больше второго; весь дом с своей ветхой резьбой, двумя толстыми столбами внизу, острой черепичной кровлей и протянутым
в виде клюва
воротом на чердаке казался огромной, сгорбленной птицей.
Чрез низкие
ворота города (старинная стена из булыжника окружала его со всех сторон, даже бойницы не все еще обрушились) мы вышли
в поле и, пройдя шагов сто вдоль каменной ограды,
остановились перед узенькой калиткой.
Пименов хватал
в подобных случаях шляпу и хохотал до Арбатских
ворот,
останавливаясь на перекрестках и опираясь на фонарные столбы.
Проехали мы Цепной мост, Летний сад и завернули
в бывший дом Кочубея; там во флигеле помещалась светская инквизиция, учрежденная Николаем; не всегда люди, входившие
в задние
вороты, перед которыми мы
остановились, выходили из них, то есть, может, и выходили, но для того, чтоб потеряться
в Сибири, погибнуть
в Алексеевском равелине.
Ехали мы, ехали часа полтора, наконец проехали Симонов монастырь и
остановились у тяжелых каменных
ворот, перед которыми ходили два жандарма с карабинами. Это был Крутицкий монастырь, превращенный
в жандармские казармы.
У
ворот мы
остановились, наблюдали их игру. Они выбросили, прячась
в кустах, серебряный гривенник на нитке на тротуар и ждали.
«Горелые оглобли», — острили москвичи, но все-таки подавали. Когда у
ворот какого-нибудь дома
в глухом переулке
останавливались сани, ребятишки вбегали
в дом и докладывали...
Перед самым мостом ямщик круто повернул лошадей, наша «карета» качнулась, заскрипела,
остановилась, как будто
в раздумьи,
в покосившихся
воротах и поплыла вниз по двору, поросшему зеленой муравкой.
Я
останавливался на углах, садился на скамейки, где они были у
ворот, машинально подымался и опять брел дальше, уткнувшись
в книгу.
Наконец я подошел к
воротам пансиона и
остановился…
Остановился лишь затем, чтобы продлить ощущение особого наслаждения и гордости, переполнявшей все мое существо. Подобно Фаусту, я мог сказать этой минуте: «
Остановись, ты прекрасна!» Я оглядывался на свою короткую еще жизнь и чувствовал, что вот я уже как вырос и какое, можно сказать, занимаю
в этом свете положение: прошел один через две улицы и площадь, и весь мир признает мое право на эту самостоятельность…
Кошевая
остановилась у большой новой избы.
В волоковое окно выглянула мужская голова и без опроса скрылась. Распахнулись сами собой шатровые
ворота, и кошевая очутилась
в темном крытом дворе. Встречать гостей вышел сам хозяин, лысый и седой старик. Это и был Спиридон, известный всему Заполью.
В самый разгар этой оглушительной потехи к
воротам подъехал загрязненный тарантас, и человек лет сорока пяти,
в дорожном платье, вылез из него и
остановился в изумленье.
Не заметил он, как чрез Никольские
ворота вступили они
в Кремль, обошли Ивана Великого и
остановились над кремлевским рвом, где тонула
в тени маленькая церковь, а вокруг извивалась зубчатая стена с оригинальными азиатскими башнями, а там тихая Москва-река с перекинутым через нее Москворецким мостом, а еще дальше облитое лунным светом Замоскворечье и сияющий купол Симонова монастыря.
— Все это так и есть, как я предполагал, — рассказывал он, вспрыгнув на фундамент перед окном, у которого работала Лиза, — эта сумасшедшая орала, бесновалась, хотела бежать
в одной рубашке по городу к отцу, а он ее удержал. Она выбежала на двор кричать, а он ей зажал рукой рот да впихнул назад
в комнаты, чтобы люди у
ворот не
останавливались; только всего и было.
Они
останавливались, снимали шапки, крестились перед Спасскими
воротами, и над Кремлем по-прежнему сияло солнце, башенные часы играли «Коль славен наш Господь
в Сионе», бронзовый Минин поднимал под руку бронзового Пожарского, купцы Ножевой линии, поспешно крестясь, отпирали лавки.
Прекрасным осенним вечером, когда румяная заря ярким полымем догорала на золоченых кремлевских вышках, Розанов с Райнером выехали из одного переулка
в Чистые Пруды и
остановились у
ворот дома полковника Сте—цкого.
Вслед за тем небольшие
ворота тихо растворились, и Куля ушел за Бачинским. Оставленные ими два всадника с четырьмя лошадьми
в это же мгновение приблизились и
остановились под деревьями, наблюдая
ворота и хату.
Анатомический театр представлял из себя длинное, одноэтажное темно-серое здание, с белыми обрамками вокруг окон и дверей. Было
в самой внешности его что-то низкое, придавленное, уходящее
в землю, почти жуткое. Девушки одна за другой
останавливались у
ворот и робко проходили через двор
в часовню, приютившуюся на другом конце двора,
в углу, окрашенную
в такой же темно-серый цвет с белыми обводами.
Мы приехали и
остановились у ресторации; но человека, называвшегося Митрошкой, там не было. Приказав извозчику нас дожидаться у крыльца ресторации, мы пошли к Бубновой. Митрошка поджидал нас у
ворот.
В окнах разливался яркий свет, и слышался пьяный, раскатистый смех Сизобрюхова.
Я поехал. Но, проехав по набережной несколько шагов, отпустил извозчика и, воротившись назад
в Шестую линию, быстро перебежал на другую сторону улицы. Я увидел ее; она не успела еще много отойти, хотя шла очень скоро и все оглядывалась; даже
остановилась было на минутку, чтоб лучше высмотреть: иду ли я за ней или нет? Но я притаился
в попавшихся мне
воротах, и она меня не заметила. Она пошла далее, я за ней, все по другой стороне улицы.
Я стал на тротуаре против
ворот и глядел
в калитку. Только что я вышел, баба бросилась наверх, а дворник, сделав свое дело, тоже куда-то скрылся. Через минуту женщина, помогавшая снести Елену, сошла с крыльца, спеша к себе вниз. Увидев меня, она
остановилась и с любопытством на меня поглядела. Ее доброе и смирное лицо ободрило меня. Я снова ступил на двор и прямо подошел к ней.
Я же пришел именно
в то мгновение, когда коляска Кати
остановилась у наших
ворот.
Дедушка собирался было пройти мимо, но, заглянув
в ворота,
остановился в недоумении.
— Знаю!.. — ответила ей мать не без гордости. Выйдя из
ворот, она
остановилась на минуту, поправляя платок, и незаметно, но зорко оглянулась вокруг. Она уже почти безошибочно умела отличить шпиона
в уличной толпе. Ей были хорошо знакомы подчеркнутая беспечность походки, натянутая развязность жестов, выражение утомленности и скуки на лице и плохо спрятанное за всем этим опасливое, виноватое мерцание беспокойных, неприятно острых глаз.
Было жарко, она задыхалась от усталости и, когда дошла до лестницы
в квартиру Егора,
остановилась, не имея сил идти дальше, обернулась и, удивленно, тихонько крикнув, на миг закрыла глаза — ей показалось, что
в воротах стоит Николай Весовщиков, засунув руки
в карманы. Но когда она снова взглянула — никого не было…
Ромашов, который теперь уже не шел, а бежал, оживленно размахивая руками, вдруг
остановился и с трудом пришел
в себя. По его спине, по рукам и ногам, под одеждой, по голому телу, казалось, бегали чьи-то холодные пальцы, волосы на голове шевелились, глаза резало от восторженных слез. Он и сам не заметил, как дошел до своего дома, и теперь, очнувшись от пылких грез, с удивлением глядел на хорошо знакомые ему
ворота, на жидкий фруктовый сад за ними и на белый крошечный флигелек
в глубине сада.
Александров согласен. Но
в эту секунду молчавший до сих пор военный оркестр Невского полка вдруг начинает играть бодрый, прелестный, зажигающий марш Шуберта. Зеленые большие
ворота широко раскрываются, и
в их свободном просвете вдруг появляются и тотчас же
останавливаются две стройные девичьи фигуры.
Но уже показался дом-дворец с огромными ярко сияющими окнами. Фотоген въехал сдержанной рысью
в широкие старинные
ворота и
остановился у подъезда.
В ту минуту, когда Рихтер передавал ему юнкерскую складчину, он спросил...
Он
остановился. Лиза летела как птица, не зная куда, и Петр Степанович уже шагов на пятьдесят отстал от нее. Она упала, споткнувшись о кочку.
В ту же минуту сзади,
в стороне, раздался ужасный крик, крик Маврикия Николаевича, который видел ее бегство и падение и бежал к ней чрез поле. Петр Степанович
в один миг отретировался
в ворота ставрогинского дома, чтобы поскорее сесть на свои дрожки.
У
ворот он
остановился, помолился на образ
в часовне и, надев свою шляпу, еще раз оглянулся назад и изумился: перед ним стоял карлик Николай Афанасьевич, следовавший за ним от самой могилы
в двух шагах расстояния.
Приятели
в это время подошли к Рутиловскому дому и
остановились у
ворот.
Но открыв незапертую калитку, он
остановился испуганный, и сердце его упало: по двору встречу ему шёл Максим
в новой синей рубахе, причёсанный и чистенький, точно собравшийся к венцу. Он взглянул
в лицо хозяина, приостановился, приподнял плечи и волком прошёл
в дом, показав Кожемякину широкую спину и крепкую шею, стянутую
воротом рубахи.
Сдерживая лошадь, — точно на воровство ехал, — он тихо
остановился у
ворот дома, вылез из шарабана и стал осторожно стучать железным кольцом калитки.
В темноте бросились
в глаза крупно написанные мелом на
воротах бесстыдные слова.
Та же пустота везде; разумеется, ему и тут попадались кой-какие лица; изнуренная работница с коромыслом на плече, босая и выбившаяся из сил, поднималась
в гору по гололедице, задыхаясь и
останавливаясь; толстой и приветливой наружности поп,
в домашнем подряснике, сидел перед
воротами и посматривал на нее; попадались еще или поджарые подьячие, или толстый советник — и все это было так засалено, дурно одето, не от бедности, а от нечистоплотности, и все это шло с такою претензией, так непросто: титулярный советник выступал так важно, как будто он сенатор римский… а коллежский регистратор — будто он титулярный советник; проскакал еще на санках полицеймейстер; он с величайшей грацией кланялся советникам, показывая озабоченно на бумагу, вдетую между петлиц, — это значило, что он едет с дневным к его превосходительству…
Самойло Михеич долго стучался
в ворота, грозил судом и проклинал Гордея Евстратыча на чем свет стоит.
В окнах пазухинского дома мелькали любопытные лица;
останавливались прохожие; двое мальчишек, перескакивая с ноги на ногу, указывали пальцами на окна брагинского дома.
— Да слышишь ли ты, голова! он на других-то людей вовсе не походит. Посмотрел бы ты, как он сел на коня, как подлетел соколом к войску, когда оно, войдя
в Москву,
остановилось у Арбатских
ворот, как показал на Кремль и соборные храмы!.. и что тогда было
в его глазах и на лице!.. Так я тебе скажу: и взглянуть-то страшно! Подле его стремени ехал Козьма Минич Сухорукий… Ну, брат, и этот молодец! Не так грозен, как князь Пожарский, а нашего поля ягода — за себя постоит!