Неточные совпадения
Когда дорога понеслась узким оврагом в чащу огромного заглохнувшего леса и он увидел вверху, внизу, над собой и под собой трехсотлетние дубы, трем человекам в обхват, вперемежку с пихтой, вязом и осокором, перераставшим вершину тополя, и когда на вопрос: «Чей лес?» — ему сказали: «Тентетникова»; когда, выбравшись из леса, понеслась дорога лугами, мимо осиновых рощ, молодых и старых ив и лоз, в виду тянувшихся вдали возвышений, и перелетела мостами в разных местах одну и ту же реку,
оставляя ее то вправо, то влево от себя, и когда на вопрос: «Чьи луга и поемные места?» — отвечали ему: «Тентетникова»; когда поднялась потом дорога на гору и пошла по ровной возвышенности с одной стороны мимо неснятых
хлебов: пшеницы, ржи и ячменя, с другой же стороны мимо всех прежде проеханных им мест, которые все вдруг показались в картинном отдалении, и когда, постепенно темнея, входила и вошла потом дорога под тень широких развилистых дерев, разместившихся врассыпку по зеленому ковру до самой деревни, и замелькали кирченые избы мужиков и крытые красными крышами господские строения; когда пылко забившееся сердце и без вопроса знало, куды приехало, — ощущенья, непрестанно накоплявшиеся, исторгнулись наконец почти такими словами: «Ну, не дурак ли я был доселе?
— Вчера там, — заговорила она, показав глазами на окно, — хоронили мужика. Брат его, знахарь, коновал, сказал… моей подруге: «Вот, гляди, человек сеет, и каждое зерно, прободая землю, дает
хлеб и еще солому
оставит по себе, а самого человека зароют в землю, сгниет, и — никакого толку».
Фаддеев принес было мне чаю, но, несмотря на свою остойчивость, на пятках, задом помчался от меня прочь,
оставляя следом по себе куски сахару,
хлеба и черепки блюдечка.
— Вы заживо меня хороните, доктор! — горячился Ляховский. — У меня все готово, и завещание написано на имя Зоси. Все ей
оставляю, а Давиду — триста рублей ежегодной пенсии. Пусть сам учится зарабатывать себе кусок
хлеба… Для таких шалопаев труд — самое лучшее лекарство… Вы, пожалуйста, не беспокойтесь: у меня давно все готово.
— Это так, вертопрахи, — говорил он, — конечно, они берут, без этого жить нельзя, но, то есть, эдак ловкости или знания закона и не спрашивайте. Я расскажу вам, для примера, об одном приятеле. Судьей был лет двадцать, в прошедшем году помре, — вот был голова! И мужики его лихом не поминают, и своим
хлеба кусок
оставил. Совсем особенную манеру имел. Придет, бывало, мужик с просьбицей, судья сейчас пускает к себе, такой ласковый, веселый.
— У нас вот как, ваше степенство… Теперь страда, когда
хлеб убирают, так справные мужики в поле не дожинают
хлеб начисто, а
оставляют «Николе на бородку». Ежели которые бедные, — ну, те и подберут остатки-то. Ничего, справно народ живет. Богатей есть, у которых по три года
хлеб в скирдах стоит.
— Ничего, ничего, старичок. Всем
хлеба хватит… Мы ведь себе только рожь берем, а вам всю пшеницу
оставляем. Друг другу не будем мешать, старичок.
— А затем, сватушка, что три сына у меня. Хотел каждому по меленке
оставить, чтобы родителя поминали… Ох, нехорошо!.. Мучники наши в банк закладываются, а мужик весь
хлеб на базары свез. По деревням везде ситцы да самовары пошли… Ослабел мужик. А тут водкой еще его накачивают… Все за легким
хлебом гонятся да за своим лакомством. Что только и будет!..
Я, отлучая детей моих от бдящего родительского ока, единственное к тому имею побуждение, да приобретут опытности, да познают человека из его деяний и, наскучив гремлением мирского жития, да
оставят его с радостию; но да имут отишие в гонении и
хлеб насущный в скудости.
— Во всяком случае, — продолжала она, — я ни сама не хочу оставаться в этих номерах; ни вас здесь
оставлять с вашими приятелями и приятельницами-девицами. Поедем сейчас и наймем себе особую квартиру. Я буду будто хозяйка, а ты у меня на
хлебах будешь жить.
— Я к нему тогда вошла, — начала m-lle Прыхина, очень довольная, кажется, возможностью рассказать о своих деяниях, — и прямо ему говорю: «Петр Ермолаевич, что, вы вашу жену намерены
оставить без куска
хлеба, за что, почему, как?» — просто к горлу к нему приступила. Ну, ему, как видно, знаете, все уже в жизни надоело. «Эх, говорит, давайте перо, я вам подпишу!». Батюшка-священник уже заранее написал завещание; принесли ему, он и подмахнул все состояние Клеопаше.
— Конечно, что уж не в полном рассудке, — подтвердил священник. — А во всем прочем — предобрый! — продолжал он. — Три теперь усадьбы у него прехлебороднейшие, а ни в одной из них ни зерна
хлеба нет, только на семена велит
оставить, а остальное все бедным раздает!
Он вынул из холщового мешка
хлеб, десяток красных помидоров, кусок бессарабского сыра «брынзы» и бутылку с прованским маслом. Соль была у него завязана в узелок тряпочки сомнительной чистоты. Перед едой старик долго крестился и что-то шептал. Потом он разломил краюху
хлеба на три неровные части: одну, самую большую, он протянул Сергею (малый растет — ему надо есть), другую, поменьше,
оставил для пуделя, самую маленькую взял себе.
Из школы молодой Покровский поступил в какую-то гимназию и потом в университет. Господин Быков, весьма часто приезжавший в Петербург, и тут не
оставил его своим покровительством. За расстроенным здоровьем своим Покровский не мог продолжать занятий своих в университете. Господин Быков познакомил его с Анной Федоровной, сам рекомендовал его, и, таким образом, молодой Покровский был принят на
хлебы с уговором учить Сашу всему, чему ни потребуется.
Когда мы
оставляли деревню, день был такой светлый, теплый, яркий; сельские работы кончались; на гумнах уже громоздились огромные скирды
хлеба и толпились крикливые стаи птиц; все было так ясно и весело, а здесь, при въезде нашем в город, дождь, гнилая осенняя изморозь, непогода, слякоть и толпа новых, незнакомых лиц, негостеприимных, недовольных, сердитых!
Мы думаем: коли нас самих царь небесный пропитал, так и детей наших бет
хлеба не
оставит.
Чем кончилось это дело, я не знаю, так как вскоре я
оставил названную губернию. Вероятно, Чумазый порядочно оплатился, но затем, включив свои траты в графу: „издержки производства“, успокоился. Возвратились ли закабаленные в „первобытное состояние“ и были ли вновь освобождены на основании Положения 19-го февраля, или поднесь скитаются между небом и землей, оторванные от семей и питаясь горьким
хлебом поденщины?
Таким образом, дело поставлено было в такое положение, что губернатор едва нашел возможным, чтоб не
оставить бедную жертву совершенно без куска
хлеба, дать ей место смотрителя в тюремном замке, что, конечно, было смертным скачком после почетной должности старшего секретаря.
— За это ничего!.. Это каламбур, а каламбуры великий князь сам отличные говорит… Каратыгин Петр [Каратыгин Петр Андреевич (1805—1879) — актер и водевилист.] не то еще сказал даже государю… Раз Николай Павлович и Михаил Павлович пришли в театре на сцену… Великий князь что-то такое сострил. Тогда государь обращается к Каратыгину и говорит: «Брат у тебя
хлеб отбивает!» — «Ничего, ваше величество, — ответил Каратыгин, — лишь бы только мне соль
оставил!»
— А только без куска
хлеба оставить можете. Так вы бы так и писали: не нравится, дескать, мне твое намерение, а потому, хоть я тебе не препятствую, но все-таки предупреждаю, чтоб ты больше не рассчитывал на денежную помощь от меня. По крайней мере тогда было бы ясно.
Давно собирался я
оставить ваш дом, но моя слабость мешала мне, — мешала мне любовь к вашему сыну; если б я не бежал теперь, я никогда бы не сумел исполнить этот долг, возлагаемый на меня честью. Вы знаете мои правила: я не мог уж и потому остаться, что считаю унизительным даром есть чужой
хлеб и, не трудясь, брать ваши деньги на удовлетворение своих нужд. Итак, вы видите, что мне следовало
оставить ваш дом. Расстанемся друзьями и не будем более говорить об этом.
— Сегодня вечером, — начал внушать Калатузов, — за ужином пусть каждый
оставит мне свой
хлеб с маслом, а через полчаса я вам открою физическую возможность добиться того, чтобы нас не только отпустили завтра, но даже по шеям выгнали.
— Не
оставьте напередки, братики, на наш хлеб-соль, на нашу кашу!
Она знает, что это действительно так, и должна смириться; иначе над ней исполнят угрозу — прибьют, запрут,
оставят на покаянии, на
хлебе и воде, лишат света дневного, испытают все домашние исправительные средства доброго старого времени и приведут-таки к покорности.
Он вспомнил, что при въезде в город видел ряд постоялых дворов. Пятак он
оставил в кармане для уплаты за ночлег, а за две копейки купил мерзлого
хлеба и, спрятав в карман, ломал по кусочкам и ел из горсти. Это подкрепило силы. Проходя мимо часового магазина, он взглянул в окно. Большие стенные часы показывали семь. Было еще рано идти на постоялый двор, и Иванов зашел в биллиардную. Комната была полна народом. Шла крупная интересная игра. Публика внимательно следила за каждым ударом двух знаменитых игроков.
— Совсем!.. Говорит, что не хочет, чтобы я ею торговала. Я пуще подбивала ее на это… Жаль, видно, стало куска
хлеба матери, и с чем теперь я осталась?.. Нищая совсем! Пока вот вы не стали помогать нам, дня по два сидели не евши в нетопленных комнатах, да еще жалованье ее тогда было у меня, а теперь что? Уж как милостыни буду просить у вас, не
оставьте вы меня, несчастную!
Особенная же забота у него шла о кадетах-арестантах, которых сажали на
хлеб и воду, в такие устроенные при Демидове особенные карцеры, куда товарищи не могли
оставить арестантам подаяние. Андрей Петрович всегда знал по счету пустых столовых приборов, сколько арестованных, но кадеты не опускали случая с своей стороны еще ему особенно об этом напомнить. Бывало, проходя мимо его из столовой, под ритмический топот шагов, как бы безотносительно произносят...
На этот раз Бенис дал мне какие-то капли (вероятно, нервные), которые я должен был принимать, как только почувствую стеснение; по постным дням приказал давать мне скоромный обед из больницы и вместо черного
хлеба булку, но
оставить в больнице ни за что не согласился.
— Ступай, только
хлеба да воды
оставь.
— Ну, мы с Гарусовым-то душа в душу жили, — отшучивался Арефа, уплетая
хлеб за обе щеки. — У нас все пополам было: моя спина — его палка, моя шея — его рогатка, мои руки — его руда… Ему ничего не жаль, и мне ничего не жаль. Я, брат, Гарусовым доволен вот как… И какой добрый: душу
оставил.
— Еще несколько слов, Ольга… и я тебя
оставлю. Это мое последнее усилие… если ты теперь не сжалишься, то знай — между нами нет более никаких связей родства… — я освобождаю тебя от всех клятв, мне не нужно женской помощи; я безумец был, когда хотел поверить слабой девушке бич небесного правосудия… но довольно! довольно. Послушай: если б бедная собака, иссохшая, полуживая от голода и жажды, с визгом приползла к ногам твоим, и у тебя бы был кусок
хлеба, один кусок
хлеба… отвечай, что бы ты сделала?..
Шакро хитро подмигнул мне глазом и расхохотался ещё сильней. Я тоже улыбался, слыша его весёлый, здоровый смех. Два-три часа, проведённые нами у костра чабанов, и вкусный
хлеб с салом
оставили от утомительного путешествия только лёгонькую ломоту в костях; но это ощущение не мешало нашей радости.
Ломаю конверт и достаю грязноватый листок, на котором начинается сначала долгое титулование моего благородия, потом извинения о беспокойстве и просьбы о прощении, а затем такое изложение: «осмеливаюсь я вам доложить, что как после телесного меня наказания за дамскую никсу (т. е. книксен), лежал я все время в обложной болезни с нутренностями в киевском вошпитале и там дают нашему брату только одну булычку и несчастной суп, то очень желамши черного христианского
хлеба, задолжал я фершалу три гривенника и
оставил там ему в заклад сапоги, которые получил с богомольцами из своей стороны, из Кром, заместо родительского благословения.
В четырнадцать лет он уже считал грехом есть материн
хлеб; поминания приносили немного, и притом заработок этот, зависящий от случайностей, был непостоянен; к торговле Рыжов питал врожденное отвращение, а
оставить Солигалич не хотел, чтобы не разлучаться с матерью, которую очень любил. А потому надо было здесь же промыслить себе занятие, и он его промыслил.
Слава и хвала!
Подумаешь: как царь Иван Васильич
Оставил Русь Феодору-царю!
Война и мор — в пределах русских ляхи —
Хан под Москвой — на брошенных полях
Ни колоса! А ныне, посмотри-ка!
Все благодать: амбары полны
хлеба —
Исправлены пути — в приказах правда —
А к рубежу попробуй подойти
Лях или немец!
Пойти домой, принесть свое хоботье!
Оставлю чашку щей да
хлеба на день —
С меня и будет.
Отец Прохор убрал со стола лишнюю посуду, а сковороду с рыбой, тарелку, соль,
хлеб и пяток яиц
оставил на столе, потом вышел из хаты и, возвратясь, сказал...
— Ну так оставайтесь здесь, пока выучите! — сказал учитель, велел подать ему стакан воды и кусок ржаного
хлеба и
оставил его опять одного.
— Послушай, — говорю, — Дмитрий Никитич, исполни ты хоть один раз в жизни мою просьбу и поверь, что сам за то после будешь благодарить: не закладывай ты именья, а лучше перевернись как-нибудь. Залог для хозяев, которые на занятые деньги покупают именья, благодетелен; но заложить и деньги прожить — это хомут, в котором, рано ли, поздно ли, ты затянешься. О тебе я не говорю: ты мужчина, проживешь как-нибудь; но я боюсь за мать твою, ты
оставишь ее без куска
хлеба.
Платонов. Старо! Полно, юноша! Он не взял куска
хлеба у немецкого пролетария! Это важно… Потом, лучше быть поэтом, чем ничем! B миллиард раз лучше! Впрочем, давайте замолчим…
Оставьте вы в покое кусок
хлеба, о котором вы не имеете ни малейшего понятия, и поэтов, которых не понимает ваша высушенная душа, и меня, которому вы не даете покоя!
Получил он под вечер деньги и разделил их на три части: на одну
хлеба купил, поел, другую про запас на ночлег
оставил, а на третью купил бумаги, чтобы написать жене своей письмо.
— Вот то-то, — произнесла ей соседка, размахивая руками, — теперь небось сами, Марья Петровна, благодарите бога, а вчера, помните ли? и слушать меня не хотели… ну, не предупреждала ли я вас, а? а вы еще хотели
оставить его у себя… ну да, слава царю небесному, что это дело так благополучно для вас окончилось, очень рада… Прощайте, душенька Марья Петровна, благодарю за
хлеб за соль, да к нам в Закуряево скорей приезжайте погадать в карточки… Прощайте!..
Не легко человеку впервые
оставлять теплое семейное гнездо, идти в чужи люди
хлеб зарабатывать.
— Не
оставь ты меня, паскудного, отеческой своей милостью, батюшка ты мой, Патап Максимыч!.. Как Бог, так и ты — дай теплый угол, дай кусок
хлеба!.. — так говорил тот человек хриплым голосом.
После этого мы стали еще беднее жить. Продали лошадь и последних овец, и
хлеба у нас часто не было. Мать ходила занимать у родных. Вскоре и бабушка померла. Помню я, как матушка по ней выла и причитала: «Уже родимая моя матушка! На кого ты меня
оставила, горькую, горемычную? На кого покинула свое дитятко бессчастное? Где я ума-разума возьму? Как мне век прожить?» И так она долго плакала и причитала.
В действительности было вот что: довольно далеко от нас, — верст более чем за сто, — была деревня, где крестьяне так же голодали, как и у нас, и тоже все ходили побираться кто куда попало. А так как в ближних к ним окрестных селениях нигде
хлеба не было, то многие крестьяне отбивались от дома в дальние места и разбредались целыми семьями,
оставляя при избе какую-нибудь старуху или девчонку, которой «покидали на пропитание» ранее собранных «кусочков».
— Что это? Никак статья какая? — прищурился Верхо-хлебов. — У меня, сударь мой, времени нет. Это уж
оставьте!
Не смолоченный
хлеб на гумне люди веют, не буен ветер, доброе зерно
оставляя, летучую мякину в сторону относит, — один за другим слабосильные бойцы поле покидают, одни крепконогие, твердорукие на бою остаются. Дрогнула, ослабела ватага якимовская, к самой речке миршенцы ее оттеснили. Миршенские старики с подгорья радостно кричат своим...
Иные работники, особенно дальние, после расчета Христом Богом молили
оставить их при смолокуровском доме за какую угодно плату, даже из одного
хлеба.
Изо всех городов, сел и деревень обширной матушки-Руси стали стекаться по первому зову правительства молодые и старые запасные солдаты. Они покидали свои семьи, престарелых родителей, жен и детей, бросали полевые работы,
оставляя неубранным
хлеб на полях, чтобы стать в ряды русских войск, готовившихся к защите чести дорогой России и маленького славянского королевства.