Неточные совпадения
Приехав в обед в деревню и
оставив лошадь у приятеля-старика, мужа братниной кормилицы, Левин вошел к
старику на пчельник, желая узнать от него подробности об уборке покоса.
Уже пустыни сторож вечный,
Стесненный холмами вокруг,
Стоит Бешту остроконечный
И зеленеющий Машук,
Машук, податель струй целебных;
Вокруг ручьев его волшебных
Больных теснится бледный рой;
Кто жертва чести боевой,
Кто почечуя, кто Киприды;
Страдалец мыслит жизни нить
В волнах чудесных укрепить,
Кокетка злых годов обиды
На дне
оставить, а
старикПомолодеть — хотя на миг.
Отпусти его; за него тебе выкуп дадут; а для примера и страха ради вели повесить хоть меня
старика!» Пугачев дал знак, и меня тотчас развязали и
оставили.
— Отпусти человека, — сказал рабочему
старик в нагольном полушубке. — Вы, господин, идите, что вам тут? — равнодушно предложил он Самгину, взяв рабочего за руки. —
Оставь, Миша, видишь — испугался человек…
Тут Самгин увидел, что
старик одет празднично или как именинник в новый, темно-синий костюм, а его тощее тело воинственно выпрямлено. Он даже приобрел нечто напомнившее дядю Якова, полусгоревшего, полумертвого человека, который явился воскрешать мертвецов. Ласково простясь, Суслов ушел, поскрипывая новыми ботинками и
оставив у Самгина смутное желание найти в
старике что-нибудь комическое. Комического — не находилось, но Клим все-таки с некоторой натугой подумал...
Старик,
оставь пустые бредни:
Сегодня покидая свет,
Питайся мыслию суровой.
Шутить не время. Дай ответ,
Когда не хочешь пытки новой:
Где спрятал деньги?
Безногому
старику Силычу
оставила рубль медными деньгами, которые тот жадно подобрал, когда Викентьев, с грохотом и хохотом, выворачивая карманы, выбросил их на лавку.
— Нет, ни за что
старика не
оставлю, что бы ни вышло.
Я видел только, что, выведя
старика в коридор, Бьоринг вдруг
оставил его на руках барона Р. и, стремительно обернувшись к Анне Андреевне, прокричал ей, вероятно отвечая на какое-нибудь ее замечание...
Нехлюдов встал, стараясь удержаться от выражения смешанного чувства отвращения и жалости, которое он испытывал к этому ужасному
старику.
Старик же считал, что ему тоже не надо быть слишком строгим к легкомысленному и, очевидно, заблуждающемуся сыну своего товарища и не
оставить его без наставления.
— Ты делай свое, а их
оставь. Всяк сам себе. Бог знает, кого казнить, кого миловать, а не мы знаем, — проговорил
старик. — Будь сам себе начальником, тогда и начальников не нужно. Ступай, ступай, — прибавил он, сердито хмурясь и блестя глазами на медлившего в камере Нехлюдова. — Нагляделся, как антихристовы слуги людьми вшей кормят. Ступай, ступай!
— Нет, Вася, умру… — слабым голосом шептал
старик, когда Бахарев старался его успокоить. — Только вот тебя и ждал, Вася. Надо мне с тобой переговорить… Все, что у меня есть, все
оставляю моему внучку Сергею… Не
оставляй его… О Варваре тоже позаботься: ей еще много горя будет, как я умру…
Между прочим она писала ему, что скучает одна и желала бы сама жить где-нибудь в деревне, если бы могла
оставить своих
стариков.
— Да, тут вышла серьезная история… Отец, пожалуй бы, и ничего, но мать — и слышать ничего не хочет о примирении. Я пробовал было замолвить словечко; куда, старуха на меня так поднялась, что даже ногами затопала. Ну, я и
оставил. Пусть сами мирятся… Из-за чего только люди кровь себе портят, не понимаю и не понимаю. Мать не скоро своротишь: уж если что поставит себе — кончено, не сдвинешь. Она ведь тогда прокляла Надю… Это какой-то фанатизм!.. Вообще
старики изменились: отец в лучшую сторону, мать — в худшую.
Про
старика купца знал, который теперь вдобавок и болен, расслаблен лежит, но ей куш все-таки
оставит знатный.
Да хоть именно для того только, чтобы не
оставлять свою возлюбленную на соблазны
старика, к которому он так ревновал, он должен бы был распечатать свою ладонку и остаться дома неотступным сторожем своей возлюбленной, ожидая той минуты, когда она скажет ему наконец: „Я твоя“, чтоб лететь с нею куда-нибудь подальше из теперешней роковой обстановки.
С воинской командой он поднялся по реке и выселил с Бикина всех китайцев,
оставив только
стариков и калек.
Он потрясал в воздухе своей винтовкой. В таком возбужденном состоянии я никогда его не видывал. В глазах Дерсу была видна глубокая вера в то, что тигр, амба, слышит и понимает его слова. Он был уверен, что тигр или примет вызов, или
оставит нас в покое и уйдет в другое место. Прождав 5 минут,
старик облегченно вздохнул, затем закурил свою трубку и, взбросив винтовку на плечо, уверенно пошел дальше по тропинке. Лицо его снова стало равнодушно-сосредоточенным. Он «устыдил» тигра и заставил его удалиться.
Старика отнесли в спальню. Он силился с ним разговаривать, но мысли мешались в его голове, и слова не имели никакой связи. Он замолчал и впал в усыпление. Владимир поражен был его состоянием. Он расположился в его спальне и просил
оставить его наедине с отцом. Домашние повиновались, и тогда все обратились к Грише и повели в людскую, где и угостили его по-деревенскому, со всевозможным радушием, измучив его вопросами и приветствиями.
Все неповрежденные с отвращением услышали эту фразу. По счастию, остроумный статистик Андросов выручил кровожадного певца; он вскочил с своего стула, схватил десертный ножик и сказал: «Господа, извините меня, я вас
оставлю на минуту; мне пришло в голову, что хозяин моего дома,
старик настройщик Диц — немец, я сбегаю его прирезать и сейчас возвращусь».
С этими словами
старик поспешно
оставил залу.
— Советника Кулакова-с, ваше превосходительство. В это время
старик советник, которого я застал и
оставил тем же советником губернского правления, взошел к губернатору.
Он в продолжение нескольких лет постоянно через воскресенье обедал у нас, и равно его аккуратность и неаккуратность, если он пропускал, сердили моего отца, и он теснил его. А добрый Пименов все-таки ходил и ходил пешком от Красных ворот в Старую Конюшенную до тех пор, пока умер, и притом совсем не смешно. Одинокий, холостой
старик, после долгой хворости, умирающими глазами видел, как его экономка забирала его вещи, платья, даже белье с постели,
оставляя его без всякого ухода.
Пришлось обращаться за помощью к соседям. Больше других выказали вдове участие
старики Бурмакины, которые однажды, под видом гощения, выпросили у нее младшую дочь Людмилу, да так и
оставили ее у себя воспитывать вместе с своими дочерьми. Дочери между тем росли и из хорошеньких девочек сделались красавицами невестами. В особенности, как я уж сказал, красива была Людмила, которую весь полк называл не иначе, как Милочкой. Надо было думать об женихах, и тут началась для вдовы целая жизнь тревожных испытаний.
— Ничего, не убьют. Известно,
старики поучат сначала, а потом увидят, что ты им не супротивница, — и
оставят. Сходи-ка, сходи!
Но вот наконец его день наступил. Однажды, зная, что Милочка гостит у родных, он приехал к ним и, вопреки обыкновению, не застал в доме никого посторонних. Был темный октябрьский вечер; комната едва освещалась экономно расставленными сальными огарками;
старики отдыхали; даже сестры точно сговорились и
оставили Людмилу Андреевну одну. Она сидела в гостиной в обычной ленивой позе и не то дремала, не то о чем-то думала.
Скитники на брезгу уже ехали дальше. Свои лесные сани они
оставили у доброхота Василия, а у него взамен взяли обыкновенные пошевни, с отводами и подкованными полозьями. Теперь уж на раскатах экипаж не валился набок, и
старики переглядывались. Надо полагать, он отстал. Побился-побился и бросил. Впрочем, теперь другие интересы и картины захватывали их. По дороге то и дело попадались пешеходы, истомленные, худые, оборванные, с отупевшим от истомы взглядом. Это брели из голодавших деревень в Кукарский завод.
С Глафирой Петровной новая хозяйка тоже не поладила; она бы ее
оставила в покое, но
старику Коробьину захотелось запустить руки в дела зятя: управлять имением такого близкого родственника, говорил он, не стыдно даже генералу.
Нужно было ехать через Балчуговский завод; Кишкин повернул лошадь объездом, чтобы
оставить в стороне господский дом. У
старика кружилась голова от неожиданного счастья, точно эти пятьсот рублей свалились к нему с неба. Он так верил теперь в свое дело, точно оно уже было совершившимся фактом. А главное, как приметы-то все сошлись: оба несчастные, оба не знают, куда голову приклонить. Да тут золото само полезет. И как это раньше ему Кожин не пришел на ум?.. Ну, да все к лучшему. Оставалось уломать Ястребова.
Обоз с имуществом был послан вперед, а за ним отправлена в особом экипаже Катря вместе с Сидором Карпычем. Петр Елисеич уехал с Нюрочкой. Перед отъездом он даже не зашел на фабрику проститься с рабочими: это было выше его сил. Из дворни господского дома остался на своем месте только один
старик сторож Антип. У Палача был свой штат дворни, и «приказчица» Анисья еще раньше похвалялась, что «из мухинских» никого в господском доме не
оставит.
Слышал я также, как моя мать просила и молила со слезами бабушку и тетушку не
оставить нас, присмотреть за нами, не кормить постным кушаньем и, в случае нездоровья, не лечить обыкновенными их лекарствами: гарлемскими каплями и эссенцией долгой жизни, которыми они лечили всех, и
стариков и младенцев, от всех болезней.
— По священному писанию:
оставит человек отца и мать свою и грядет ко мне, — отвечал
старик.
Еспер Иванович понял, что в душе
старика страшно боролись: с одной стороны, горячая привязанность к сыну, а с другой — страх, что если он
оставит хозяйство, так непременно разорится; а потому Имплев более уже не касался этой больной струны.
Раздраженный
старик бросил все и решился наконец переехать в Петербург, чтобы лично хлопотать о своем деле, а в губернии
оставил за себя опытного поверенного.
В такие минуты
старик тотчас же черствел и угрюмел, молчал, нахмурившись, или вдруг, обыкновенно чрезвычайно неловко и громко, заговаривал о другом, или, наконец, уходил к себе,
оставляя нас одних и давая таким образом Анне Андреевне возможность вполне излить передо мной свое горе в слезах и сетованиях.
Чиновник объявил ему, что видел князя и что князь хоть и
оставляет Ихменевку за собой, но «вследствие некоторых семейных обстоятельств»решается вознаградить
старика и выдать ему десять тысяч.
Он вынул из холщового мешка хлеб, десяток красных помидоров, кусок бессарабского сыра «брынзы» и бутылку с прованским маслом. Соль была у него завязана в узелок тряпочки сомнительной чистоты. Перед едой
старик долго крестился и что-то шептал. Потом он разломил краюху хлеба на три неровные части: одну, самую большую, он протянул Сергею (малый растет — ему надо есть), другую, поменьше,
оставил для пуделя, самую маленькую взял себе.
Мысль о побеге не
оставляла его. Несколько раз он пытался ее осуществить и дня на два, на три скрывался из дома. Но исчезновений его не замечали, а только не давали разрешенья настоящим образом
оставить дом.
Старик отец заявил, что сын у него непутный, а он, при старости, отвечать за исправную уплату повинностей не может. Разумеется, если б Гришка не был «несуразный», то мог бы настоять на своем; но жалобы «несуразного» разве есть резон выслушивать? В кутузку его — вот и решенье готово.
— Ну, а я вас хотел спросить, Николай Петрович, — продолжал
старик, — как мой-то Илюша, хорошо экзаменовался? Он говорил, что будет с вами вместе, так вы уж его не
оставьте, присмотрите за ним, посоветуйте.
Все эти возгласы полупьяного ополченца Аггей Никитич слушал совершенно невнимательно и, нисколько не помышляя о своих служебных подвигах, старался не потерять из глаз аптекаршу, стоявшую около мужа, который играл в карты с почтмейстером, мрачным на вид
стариком, украшенным несколькими орденами. Поболтав несколько времени, ополченец, наконец,
оставил Аггея Никитича в покое, но его немедля же подцепила откупщица.
Сусанна Николаевна и Муза Николаевна попросили наконец у стариков-хозяев позволения
оставить больного и уехать.
—
Старики наши рассказывают, — отвечал Перстень, — и гусляры о том поют. В стародавние то было времена, когда возносился Христос-бог на небо, расплакались бедные, убогие, слепые, хромые, вся, значит, нищая братия: куда ты, Христос-бог, полетаешь? На кого нас
оставляешь? Кто будет нас кормить-поить? И сказал им Христос, царь небесный...
В минуту, когда начинается этот рассказ, это был уже дряхлый
старик, который почти не
оставлял постели, а ежели изредка и выходил из спальной, то единственно для того, чтоб просунуть голову в полурастворенную дверь жениной комнаты, крикнуть: «Черт!» — и опять скрыться.
Кончилось это для отца Савелия тем, что, наскучив с ним возиться, его отпустили, но за то, что всепокорнейшее прошение его было в то же время прошение «требованное», на нем последовала надпись, в силу которой упорный
старик за эту «требованность»
оставляем еще на полгода под запрещением.
Отец Туберозов молчал, но Ахилла прислушался к голосу своего сердца и,
оставив при больном
старике дьячка Павлюкана, взял почтовую пару и катнул без всякого разрешения в губернский город.
За ужином Термосесов,
оставив дам, подступил поближе к мужчинам и выпил со всеми. И выпил как должно, изрядно, но не охмелел, и тут же внезапно сблизился с Ахиллой, с Дарьяновым и с отцом Захарией. Он заговаривал не раз и с Туберозовым, но
старик не очень поддавался на сближение. Зато Ахилла после часовой или получасовой беседы, ко всеобщему для присутствующих удивлению, неожиданно перешел с Термосесовым на «ты», жал ему руку, целовал его толстую губу и даже сделал из его фамилии кличку.
После такого толкования слушателям не оставалось ничего более, как
оставить всякие опасения и надеяться, что не далеко то время, когда русская земля процивилизуется наконец вплотную. Вот что значит опытность
старика, приобревшего, по выходе в отставку, привычку поднимать завесу будущего!
В этот же вечер добрый
старик прочитал нам несколько отрывков из вновь написанного им сочинения под названием «Увет молодому администратору», в коих меня особенно поразили следующие истинно вещие слова: «Юный! ежели ты думаешь, что наука сия легка, — разуверься в том! Самонадеянный! ежели ты мечтаешь все совершить с помощью одной необдуманности —
оставь сии мечты и склони свое неопытное ухо увету старости и опытности! Перо сие, быть может, в последний раз…»
Не то чтобы идея о замощении базарной площади была для
старика новостью; нет, и его воображение когда-то пленялось ею, но он
оставил эту затею (и не без сожаления
оставил!), потому что из устных и письменных преданий убедился, что до него уже семь губернаторов погибло жертвою этой ужасной идеи.
Много, дорого стоило вспыльчивой молодой женщине, привыкшей к полновластному господству в доме своего отца, переносить дерзкие оскорбления от «подлого холопа!» Но она так любила отца, находила такое счастие в том, чтобы ходить за ним, покоить его, облегчать, по возможности, его страдальческое положение, что мысль
оставить умирающего
старика в полную зависимость негодяя Калмыка и других слуг долго не входила ей в голову.