Неточные совпадения
Сущность всякого религиозного учения — не в желании символического выражения сил природы, не в страхе перед ними, не в потребности к чудесному и не во внешних формах ее проявления, как это думают люди науки.
Сущность религии в свойстве людей пророчески предвидеть и указывать тот путь жизни, по которому должно идти человечество, в ином, чем прежнее,
определении смысла жизни, из которого вытекает и иная, чем прежняя, вся будущая деятельность человечества.
И потому религия, во-первых, не есть, как это думает наука, явление, когда-то сопутствовавшее развитию человечества, но потом пережитое им, а есть всегда присущее жизни человечества явление, и в наше время столь же неизбежно присущее человечеству, как и во всякое другое время. Во-вторых, религия всегда есть
определение деятельности будущего, а не прошедшего, и потому очевидно, что исследование прошедших явлений ни в каком случае не может захватить
сущности религии.
Едва ли можно после этого разделять мысль, что «возвышенное есть перевес идеи над формою», или что «
сущность возвышенного состоит в пробуждении идеи бесконечного». В чем же состоит она? Очень простое
определение возвышенного будет, кажется, вполне обнимать и достаточно объяснять все явления, относящиеся к его области.
Самый беглый взгляд на трактат о возвышенном в новейших эстетиках убеждает нас, что это
определение возвышенного лежит в
сущности [гегелевских] понятий о нем.
В
сущности эти два
определения совершенно различны, как существенно различными найдены были нами и два
определения прекрасного, представляемые господствующею системою; в самом деле, перевес идеи над формою производит не собственно понятие возвышенного, а понятие «туманного, неопределенного» и понятие «безобразного» (das Hässliche) [как это прекрасно развивается у одного из новейших эстетиков, Фишера, в трактате о возвышенном и во введении к трактату о комическом]; между тем как формула «возвышенное есть то, что пробуждает в нас (или, [выражаясь терминами гегелевской школы], — что проявляет в себе) идею бесконечного» остается
определением собственно возвышенного.
Таким образом, принимаемое нами понятие возвышенного точно так же относится к обыкновенному
определению его, как наше понятие о
сущности прекрасного к прежнему взгляду, — в обоих случаях возводится на степень общего и существенного начала то, что прежде считалось частным и второстепенным признаком, было закрываемо от внимания другими понятиями, которые мы отбрасываем как побочные.
Натуральный ум может заменить почти всякую степень образования, но никакое образование не заменит натурального ума, хотя и имеет перед таким человеком преимущество богатства знания случаев и фактов (сведения исторические) и
определение причинности (естественные науки) — всё в правильном, легком обозрении; но он от этого не обладает более правильным и глубоким взглядом на настоящую
сущность всех этих событий, случаев и причинностей.
«Это чудо есть единое, которое есть не существующее (μη öv), чтобы не получить
определения от другого, ибо для него поистине не существует соответствующего имени; если же нужно его наименовать, обычно именуется Единым… оно трудно познаваемо, оно познается преимущественно чрез порождаемую им
сущность (ουσία); ум ведет к
сущности, и его природа такова, что она есть источник наилучшего и сила, породившая сущее, но пребывающая в себе и не уменьшающаяся и не сущая в происходящем от нее; по отношению к таковому мы по необходимости называем его единым, чтобы обозначить для себя неделимую его природу и желая привести к единству (ένοΰν) душу, но употребляем выражение: «единое и неделимое» не так, как мы говорим о символе и единице, ибо единица в этом смысле есть начало количества (ποσού άρχαί), какового не существовало бы, если бы вперед не существовала
сущность и то, что предшествует
сущности.
В XII книге «Метафизики» (гл. VII), давая
определение Божества как мышления, жизни, вечности, полноты и совершенства, Аристотель продолжает уже в тонах «апофатического» богословия: «Ясно, что существует вечная, неподвижная, отдельно от чувственного и самостоятельно существующая
сущность (ουσία).
Это
определение приводит, таким образом, к чистой антиномии: «сверхсущностная
сущность оказывается совершенно неделимою, а божественная энергия Бога нераздельно разделяющею (αμέριστος δε μερίζουσα)» [Ibid., 941].
Различные эти
определения не содержат противоречия, отражая лишь разные способы постижения одной и той же
сущности.
Святая телесность, тело Церкви, духовно и духоносно, а потому и
сущность ее никоим образом не может определяться только как не-дух, но должна иметь и положительное
определение.
По
определению св. Максима Исповедника, «зло и не было и не будет самостоятельно существующим по собственной природе, ибо оно и не имеет в сущем ровно никакой
сущности, или природы, или самостоятельного лика, или силы, или деятельности, и не есть ни качество, ни количество, ни отношение, ни место, ни время, ни положение, ни действие, ни движение, ни обладание, ни страдание, так чтобы естественно созерцалось в чем-либо из сущего, и вовсе не существует во всем этом по естественному усвоению; оно не есть ни начало, ни средина, ни конец».
С. 324.], «представление мое есть образ, как он возвышен уже до формы всеобщности мысли, так что удерживается лишь одно основное
определение, составляющее
сущность предмета и предносящееся представляющему духу» (84) [Ср. там же.
Так, основное
определение Божества как блага сопровождается следующим разъяснением: «будучи только в себе, оно не имеет
сущности и далеко превосходит
сущность, будучи неживым, превосходит жизнь, и будучи неразумным, превосходит мудрость» (και εν αύτω μόνφ και το ανούσιον ουσίας υπερβολή· και το αζωον υπερέλουσα ζωή και το άνουν υπερέχουσα σοφία) (de d. п., IV, 3, с. 647).
Но и такие
определения Божества, как сверхсущностъ, сверхмудростъ, разные словосочетания с υπέρ, излюбленные столь ими злоупотребляющим Ареопагитом, очевидно, суть тоже лишь замаскированные отрицания, «по звуку это утверждения, а по смыслу они имеют отрицательное значение». Например, «если кто говорит, что нечто выше
сущности, разумеет не то, что оно есть, но что не есть» [De div. nat., lib. I, cap. 14, col. 462.].
Этим как будто только словесным
определением задач искусства, как теургических, Соловьев много повредил отчетливому пониманию
сущности самого вопроса, ее затемнив и даже извратив (и притом вопреки своему же собственному мировоззрению).
Люди не признают
определения жизни в стремлении к благу, которое они находят в своем сознании, а признают возможность знания этого стремления в клеще, и на основании этого предполагаемого, ни на чем неоснованного знания того блага, к которому стремится клещ, делают наблюдения и выводы даже о самой
сущности жизни.
Не говоря о неточностях, тавтологиях, которыми наполнены все эти
определения,
сущность их всех одинакова, именно та, что определяется не то, что все люди одинаково бесспорно разумеют под словом «жизнь», а какие-то процессы, сопутствующие жизни и другим явлениям.
Но так как в истинном христианском учении нет никаких оснований для учреждения брака, то и вышло то, что люди нашего мира от одного берега отстали и к другому не пристали, т. е. не верят в
сущности в церковные
определении брака, чувствуя, что это учреждение не имеет оснований в христианском учении, и вместе с тем не видят перед собой закрытого церковным учением идеала Христа, стремления к полному целомудрию и остаются по отношению брака без всякого руководства.