Неточные совпадения
Как там отец его, дед, дети, внучата и гости сидели или лежали в ленивом покое, зная, что есть в доме вечно ходящее около них и промышляющее око и непокладные руки, которые обошьют их, накормят, напоят,
оденут и обуют и спать положат, а при смерти закроют им глаза, так и тут Обломов, сидя и не трогаясь с дивана, видел, что движется что-то живое и проворное в его пользу и что не взойдет завтра солнце, застелют небо вихри, понесется бурный ветр из концов в концы вселенной, а суп и жаркое явятся у него
на столе, а белье его будет чисто и свежо, а паутина снята со стены, и он не узнает, как это сделается, не даст
себе труда подумать, чего ему хочется, а оно будет угадано и принесено ему под нос, не с ленью, не с грубостью, не грязными руками Захара, а с бодрым и кротким взглядом, с улыбкой глубокой преданности, чистыми, белыми руками и с голыми локтями.
— Попробую, начну здесь,
на месте действия! — сказал он
себе ночью, которую в последний раз проводил под родным кровом, — и сел за письменный стол. — Хоть одну главу напишу! А потом, вдалеке, когда отодвинусь от этих лиц, от своей страсти, от всех этих драм и комедий, — картина их виднее будет издалека. Даль
оденет их в лучи поэзии; я буду видеть одно чистое создание творчества, одну свою статую, без примеси реальных мелочей… Попробую!..
Глядя
на фигуру стоящего в полной форме японца, с несколько поникшей головой, в этой мантии, с коробочкой
на лбу и в бесконечных панталонах, поневоле подумаешь, что какой-нибудь проказник когда-то задал
себе задачу
одеть человека как можно неудобнее, чтоб ему нельзя было не только ходить и бегать, но даже шевелиться.
И хозяева Ильи, и сам Илья, и даже многие из городских сострадательных людей, из купцов и купчих преимущественно, пробовали не раз
одевать Лизавету приличнее, чем в одной рубашке, а к зиме всегда надевали
на нее тулуп, а ноги обували в сапоги; но она обыкновенно, давая все надеть
на себя беспрекословно, уходила и где-нибудь, преимущественно
на соборной церковной паперти, непременно снимала с
себя все, ей пожертвованное, — платок ли, юбку ли, тулуп, сапоги, — все оставляла
на месте и уходила босая и в одной рубашке по-прежнему.
Лет до десяти я не замечал ничего странного, особенного в моем положении; мне казалось естественно и просто, что я живу в доме моего отца, что у него
на половине я держу
себя чинно, что у моей матери другая половина, где я кричу и шалю сколько душе угодно. Сенатор баловал меня и дарил игрушки, Кало носил
на руках, Вера Артамоновна
одевала меня, клала спать и мыла в корыте, m-me Прово водила гулять и говорила со мной по-немецки; все шло своим порядком, а между тем я начал призадумываться.
С тех пор в Щучьей-Заводи началась настоящая каторга. Все время дворовых, весь день, с утра до ночи, безраздельно принадлежал барину. Даже в праздники старик находил занятия около усадьбы, но зато кормил и
одевал их — как? это вопрос особый — и заставлял по воскресеньям ходить к обедне.
На последнем он в особенности настаивал, желая
себя выказать в глазах начальства христианином и благопопечительным помещиком.
Тройки вскачь неслись по коридорам и комнатам; шагом взбирались по лестницам, изображавшим
собой горы, и наконец, наскакавшись и набегавшись, останавливались
на кормежку, причем «лошадей» расставляли по углам, а кучера отправлялись за «овсом» и, раздобывшись сластями,
оделяли ими лошадей.
Спешу,
одеваю, а сзади спинка не сходится… я эту спинку и не застегнула, а так, поскорее, сверху алую шаль набросила, чтобы не видать, что не застегнуто, и к нему
на крыльцо выскочила… вся дрожу и
себя не помню, как крикнула...
Любя подражать в одежде новейшим модам, Петр Григорьич, приехав в Петербург, после долгого небывания в нем, счел первою для
себя обязанностью заказать наимоднейший костюм у лучшего портного, который и
одел его буква в букву по рецепту «Сына отечества» [«Сын Отечества» — журнал, издававшийся с 1812 года Н.И.Гречем (1787—1867).], издававшегося тогда Булгариным и Гречем, и в костюме этом Крапчик — не хочу того скрывать — вышел ужасен: его корявое и черномазое лицо от белого верхнего сюртука стало казаться еще чернее и корявее; надетые
на огромные и волосатые руки Крапчика палевого цвета перчатки не покрывали всей кисти, а держимая им хлыстик-тросточка казалась просто чем-то глупым.
После последних слов Иоанна Морозов перестал противиться. Он дал
себя одеть и молча смотрел, как опричники со смехом поправляли и обдергивали
на нем кафтан. Мысли его ушли в глубь сердца; он сосредоточился в самом
себе.
— Скоро уже девочка взрастёт. Я спрашивала которых знакомых кухарок и других баб — нет ли места где для девочки? Нет ей места, говорят… Говорят — продай!.. Так ей будет лучше… дадут ей денег и
оденут… дадут и квартиру… Это бывает, бывает… Иной богатый, когда он уже станет хилым
на тело да поганеньким и уже не любят его бабы даром… то вот такой мерзюга покупает
себе девочку… Может, это и хорошо ей… а всё же противно должно быть сначала… Лучше бы без этого… Лучше уж жить ей голодной, да чистой, чем…
Юлинька. Ты представь только
себе: ты такая хорошенькая, одень-ка тебя со вкусом да посади в театр… при огне-то… все мужчины так
на тебя лорнеты и уставят.
Потапыч. И чужих.
На всех свою заботливость простирают. Такое доброе сердце имеют, что обо всех беспокоются. И уж очень сердятся, когда без их спросу делают. А уж как о своих воспитанницах заботятся, так это
на редкость.
Одевают их, как бы истинно своих родных дочерей, и иногда с
собой кушать сажают, и работать ничего не заставляют. Пускай, говорят, смотрят все, как у меня живут воспитанницы; хочу, говорят, чтоб все им завидовали.
Госпожа Жиглинская, впрочем, вскоре нашла
себе покровителя и опять стала жить в прекрасной квартире, ездить в колясках; маленькую дочь свою она
одевала как ангела; наконец, благодетель оставил ее и женился
на другой.
На деньги эти он нанял щегольскую квартиру, отлично меблировал ее; потом съездил за границу, добился там, чтобы в газетах было напечатано «О работах молодого русского врача Перехватова»; сделал затем в некоторых медицинских обществах рефераты; затем, возвратившись в Москву, завел
себе карету, стал являться во всех почти клубах, где заметно старался заводить знакомства, и злые языки (из медиков, разумеется) к этому еще прибавляли, что Перехватов нарочно заезжал в московский трактир ужинать, дружился там с половыми и,
оделив их карточками своими, поручал им, что если кто из публики спросит о докторе, так они
на него бы указывали желающим и подавали бы эти вот именно карточки,
на которых подробно было обозначено время, когда он у
себя принимает и когда делает визиты.
Затем все впало в обычную колею. В течение целых четырех лет Ольга Сергеевна являла
собой пример скромности и материнской нежности. «Куколка», временно пренебреженный, вновь выступил
на первый план и сделался предметом всевозможных восхищений. Его
одевали утром,
одевали в полдень,
одевали к обеду,
одевали к вечеру. Утром к нему приезжал специальный детский доктор, осматривал, ощупывал, присутствовал при его купанье и всякий раз неизменно повторял одну и ту же фразу...
— Поднимайся сейчас, Миша, и
одевай гостиное платье, — я тебе дядя и старик, седых лет доживший. У меня внуки есть, и я тебя с
собою беру
на свое попечение и велю со мной следовать.
Марья Валериановна, пришедшая в спальню, бросилась
на колени перед образом и долго молилась, обливаясь слезами, потом она поднесла Анатоля к иконе и велела ему приложиться,
одела его, накинула
на себя шаль и, выслав Настю и горничную зачем-то из девичьей, вышла с Анатолем за вороты, не замеченная никем, кроме Ефима.
Думал он о том, как жесток и безжалостен будет он с людьми, как выгонит тётку и не даст ей ничего, что велел отец. Женится
на Христине, будет держать её скупо,
одевать плохо и — бить станет, по щекам, по груди и крепкому животу. Анке тоже устроит какую-нибудь штуку. Он примется за дела эти тотчас, как похоронит отца, сразу поставит
себя против людей грозно и непримиримо.
Для того, чтобы точно, не
на словах, быть в состоянии любить других, надо не любить
себя, — тоже не
на словах, а
на деле. Обыкновенно же бывает так: других, мы говорим, что любим, но любим только
на словах, —
себя же любим не
на словах, а
на деле. Других мы забудем
одеть, накормить, приютить, —
себя же никогда. И потому для того, чтобы точно любить других
на деле, надо выучиться забывать о том, как
одеть, накормить, приютить
себя, — так же, как мы забываем сделать это для других людей.
Не расчет приучать
себя к роскоши, потому что чем больше тебе для твоего тела нужно, тем больше надо трудиться телом же для того, чтобы лучше накормить,
одеть, поместить свое тело. Ошибка эта незаметна только для таких людей, которые тем или другим обманом сумели так устроиться, чтобы другие должны были не
на себя, а
на них работать, так что для таких людей, для богатых, это уже, кроме того, что не расчет, еще и дурное дело.
— Погляжу я
на вас, сударыня, как
на покойника-то,
на Ивана-то Григорьича, с лица-то вы похожи, — говорил Марко Данилыч, разглядывая Марью Ивановну. — Хоша я больно малешенек был, как родитель ваш в Родяково к
себе в вотчину приезжал, а как теперь
на него гляжу — осанистый такой был, из
себя видный, говорил так важно… А душа была у него предобреющая. Велел он тогда собрать всех нас, деревенских мальчишек и девчонок, и всех пряниками да орехами из своих рук
оделил… Ласковый был барин, добрый.
Я взял его под руку и привел к дому Бутунгари. Когда Гусев успокоился, я снова вышел
на берег реки и долго сидел
на опрокинутой вверх дном лодке. Сырость, проникшая под складки одежды, давала
себя чувствовать. Я вернулся домой и лег
на кан, но сон бежал от моих глаз. Меня беспокоило душевное состояние Гусева. Я решил как следует
одеть его в Императорской гавани и
на пароходе отправить во Владивосток.
— Хорошо вот, вы такая гордая, настойчивая, — льстиво говорила Дарья Петровна. — А много ли у нас таких? Грунька Полякова, сами знаете, и сейчас живет с ним. Маньку два раза к
себе увозил. С Гавриловной когда-то целый год жил. А Фокина вот, —
на что уж непоклонная, а сколько раз к нему хаживала, как помоложе была… Я вам правду скажу: которая девушка замужняя или помогу имеет со стороны, ну, та может куражиться. А нет помоги, что ж поделаешь? Вон у Фокиной пятеро ребят, всех одень-обуй; как тут куражиться?
Кроме того, Делесову,
на которого музыка произвела такое сильное и непривычное впечатление, пришла мысль сделать добро этому человеку. Ему пришло в голову взять его к
себе,
одеть, пристроить к какому-нибудь месту — вообще вырвать из этого грязного положения.
Одев ее с помощью слуги и накинув
на себя шинель, он спустился со своей ношей по лестнице, положил молодую девушку в карету, приподнял ей голову и уселся рядом с ней.
Когда карета была подана, пришедшую немного в
себя Зою Александровну, видимо не понимавшую еще ясно совершающегося вокруг нее,
одели, усадили в карету и повезли
на набережную реки Фонтанки по адресу, переданному Александрой Яковлевной своему выездному лакею. Лишь подъезжая к дому княгиня пришла в
себя.
— К мамаше, — бессознательно повторила больная, но все же беспрекословно положив свою драгоценную ношу
на диван, позволила
одеть себя.
— Так с богом! Молись там
на всей воле, строй
себе церкви,
оделяй нищую братью — казну твою велю отпустить с тобой — и не поминай великого князя московского лихом.
Вы облачаетесь во фрачную пару, нацепляете
на шею Станислава, если таковой у вас имеется, прыскаете платок духами, закручиваете штопором усы — и всё это с такими злобными, порывистыми движениями, как будто
одеваете не
себя самого, а своего злейшего врага.
Лошади были запряжены и Наталья Федоровна, повторив Петру Петровичу инструкцию, как поступить с мертвой девочкой, уехала и увезла с
собою несчастную Марью Валерьяновну, которая покорно дала
себя одеть в салоп, закутать и даже положила
на это время
на диван свою драгоценную ношу, хотя беспокойным взглядом следила, чтобы ее у ней не отняли.
Священник удалился. Уехала и «особа» с остальными двумя приглашенными в свидетели при предлагавшемся завещании. Молодая Салтыкова уже окончательно пришла в
себя и распоряжалась своим властным, громким голосом. Отдав приказание обмыть покойницу и положить ее
на стол в зале, и указав Софье Дмитриевне во что и как
одеть умершую, она тоже уехала домой и, как уже мы знаем, тотчас же по приезде прошла в спальню к мужу и объявила ему о смерти его тетки.
Но так как съестные припасы были слишком дороги для того, чтобы давать их людям чужой земли и по большей части враждебно расположенным, Наполеон счел лучшим дать им денег, чтоб они добывали
себе продовольствие
на стороне; и он приказал
оделять их бумажными рублями.]
—
На, — говорит, —
одень и совсем ее
себе возьми, только долго не копайся, щобы люди не говорили, що у Дукача три дня было дитя не хрещепо.