Неточные совпадения
Он ученая голова — это видно, и сведений нахватал тьму, но только
объясняет с таким жаром, что не помнит
себя.
Грустилов сначала растерялся и, рассмотрев книгу, начал было
объяснять, что она ничего не заключает в
себе ни против религии, ни против нравственности, ни даже против общественного спокойствия.
Теперь, когда он не мешал ей, она знала, что делать, и, не глядя
себе под ноги и с досадой спотыкаясь по высоким кочкам и попадая в воду, но справляясь гибкими, сильными ногами, начала круг, который всё должен был
объяснить ей.
— Да нехорошо. Ну, да я о
себе не хочу говорить, и к тому же
объяснить всего нельзя, — сказал Степан Аркадьич. — Так ты зачем же приехал в Москву?… Эй, принимай! — крикнул он Татарину.
В сущности, понимавшие, по мнению Вронского, «как должно» никак не понимали этого, а держали
себя вообще, как держат
себя благовоспитанные люди относительно всех сложных и неразрешимых вопросов, со всех сторон окружающих жизнь, — держали
себя прилично, избегая намеков и неприятных вопросов. Они делали вид, что вполне понимают значение и смысл положения, признают и даже одобряют его, но считают неуместным и лишним
объяснять всё это.
Кити чувствовала, что Анна враждебно смотрит на нее. Она
объясняла эту враждебность неловким положением, в котором теперь чувствовала
себя пред ней прежде покровительствовавшая ей Анна, и ей стало жалко ее.
Но княгиня не понимала его чувств и
объясняла его неохоту думать и говорить про это легкомыслием и равнодушием, а потому не давала ему покоя. Она поручала Степану Аркадьичу посмотреть квартиру и теперь подозвала к
себе Левина. — Я ничего не знаю, княгиня. Делайте, как хотите, — говорил он.
И он с свойственною ему ясностью рассказал вкратце эти новые, очень важные и интересные открытия. Несмотря на то, что Левина занимала теперь больше всего мысль о хозяйстве, он, слушая хозяина, спрашивал
себя: «Что там в нем сидит? И почему, почему ему интересен раздел Польши?» Когда Свияжский кончил, Левин невольно спросил: «Ну так что же?» Но ничего не было. Было только интересно то, что «оказывалось» Но Свияжский не
объяснил и не нашел нужным
объяснять, почему это было ему интересно.
«Но могу ли я верить во всё, что исповедует церковь?» думал он, испытывая
себя и придумывая всё то, что могло разрушить его теперешнее спокойствие. Он нарочно стал вспоминать те учения церкви, которые более всего всегда казались ему странными и соблазняли его. «Творение? А я чем же
объяснял существование? Существованием? Ничем? — Дьявол и грех? — А чем я
объясняю зло?.. Искупитель?..
«Нет, этого мы приятелю и понюхать не дадим», — сказал про
себя Чичиков и потом
объяснил, что такого приятеля никак не найдется, что одни издержки по этому делу будут стоить более, ибо от судов нужно отрезать полы собственного кафтана да уходить подалее; но что если он уже действительно так стиснут, то, будучи подвигнут участием, он готов дать… но что это такая безделица, о которой даже не стоит и говорить.
— Мне странно, право: кажется, между нами происходит какое-то театральное представление или комедия, иначе я не могу
себе объяснить… Вы, кажется, человек довольно умный, владеете сведениями образованности. Ведь предмет просто фу-фу. Что ж он стоит? кому нужен?
Нельзя сказать наверно, точно ли пробудилось в нашем герое чувство любви, — даже сомнительно, чтобы господа такого рода, то есть не так чтобы толстые, однако ж и не то чтобы тонкие, способны были к любви; но при всем том здесь было что-то такое странное, что-то в таком роде, чего он сам не мог
себе объяснить: ему показалось, как сам он потом сознавался, что весь бал, со всем своим говором и шумом, стал на несколько минут как будто где-то вдали; скрыпки и трубы нарезывали где-то за горами, и все подернулось туманом, похожим на небрежно замалеванное поле на картине.
Чичиков постарался
объяснить, что его соболезнование совсем не такого рода, как капитанское, и что он не пустыми словами, а делом готов доказать его и, не откладывая дела далее, без всяких обиняков, тут же изъявил готовность принять на
себя обязанность платить подати за всех крестьян, умерших такими несчастными случаями. Предложение, казалось, совершенно изумило Плюшкина. Он, вытаращив глаза, долго смотрел на него и наконец спросил...
— Вы этого не понимаете… Однако вы
объясняете это
себе как-нибудь?
Елизавета, отложив шитье, села к роялю и,
объяснив архитектоническое различие сонаты и сюиты, начала допрашивать Инокова о его «прохождении жизни». Он рассказывал о
себе охотно, подробно и с недоумением, как о знакомом своем, которого он плохо понимает. Климу казалось, что, говоря, Иноков спрашивает...
— Углем пахнет, —
объяснил он заботливые свои действия. Затем спросил: — Примечательная фигуряшка? Н-да, я ее знаю. Даже сватался. Не соблаговолила. Думаю; бережет
себя для дворянина. Возможно, что и о титулованном мечтает. Отличной губернаторшей была бы!
Покачиваясь в кресле, Клим чувствовал
себя взболтанным и неспособным придумать ничего, что
объяснило бы ему тревогу, вызванную приездом Лидии. Затем он вдруг понял, что боится, как бы Лидия не узнала о его романе с Маргаритой от горничной Фени.
Признавая
себя человеком чувственным, он, в минуты полной откровенности с самим
собой, подозревал даже, что у него немало холодного полового любопытства. Это нужно было как-то
объяснить, и он убеждал
себя, что это все-таки чистоплотнее, интеллектуальней животно-обнаженного тяготения к самке. В эту ночь Самгин нашел иное, менее фальшивое и более грустное объяснение.
В приемной Самгина Марина
объяснила, что вот Всеволод Павлович предлагает взять на
себя его дело по утверждению в правах наследства.
— Сочувствуешь, — сказала она, как бы написав слово крупным почерком, и
объяснила его сама
себе: — Сочувствовать — значит чувствовать наполовину. Чайку выпьем?
— Мне рассказала Китаева, а не он, он — отказался, — голова болит. Но дело не в этом. Я думаю — так: вам нужно вступить в историю, основание: Михаил работает у вас, вы — адвокат, вы приглашаете к
себе двух-трех членов этого кружка и
объясняете им, прохвостам, социальное и физиологическое значение их дурацких забав. Так! Я — не могу этого сделать, недостаточно авторитетен для них, и у меня — надзор полиции; если они придут ко мне — это может скомпрометировать их. Вообще я не принимаю молодежь у
себя.
— Он его берет
себе, — любезно улыбаясь,
объяснил переводчик этот жест.
— Обижен на тебя Захарий, жаловался, что ты — горд, не пожелал
объяснить ему чего-то в Отрадном и с мужиками тоже гордо вел
себя.
Самгин почувствовал
себя на крепких ногах. В слезах Маракуева было нечто глубоко удовлетворившее его, он видел, что это слезы настоящие и они хорошо
объясняют уныние Пояркова, утратившего свои аккуратно нарубленные и твердые фразы, удивленное и виноватое лицо Лидии, закрывшей руками гримасу брезгливости, скрип зубов Макарова, — Клим уже не сомневался, что Макаров скрипел зубами, должен был скрипеть.
Но, находясь в грязненькой, полутемной комнате регистратуры, он увидел пред
собой розовощекого маленького старичка, старичок весело улыбался, ходил на цыпочках и симпатично говорил мягким тенорком. Самгин не мог бы
объяснить, что именно заставило его попробовать устойчивость старичка. Следуя совету Марины, он сказал, что занимается изучением сектантства. Старичок оказался не трудным, — внимательно выслушав деловое предложение, он сказал любезно...
— Это он сочинил про
себя и про Макарова, —
объяснила Алина, прекрасно улыбаясь, обмахивая платком разгоревшееся лицо; глаза ее блестели, но — не весело. Ее было жалко за то, что она так чудесно красива, а живет с уродом, с хамом.
— Затем выбегает в соседнюю комнату, становится на руки, как молодой негодяй, ходит на руках и сам на
себя в низок зеркала смотрит. Но — позвольте! Ему — тридцать четыре года, бородка солидная и даже седые височки. Да-с! Спрашивают… спрашиваю его: «Очень хорошо, Яковлев, а зачем же ты вверх ногами ходил?» — «Этого, говорит, я вам
объяснить не могу, но такая у меня примета и привычка, чтобы после успеха в деле пожить минуточку вниз головою».
— Я — близорук, да еще со сна, — миролюбиво
объяснил Самгин, видя пред
собой бритое, толстогубое лицо с монгольскими глазками и широким носом.
А что касается веника, досок, двух кирпичей, днища бочки и двух полен, которые он держит у
себя в комнате, так ему без них в хозяйстве обойтись нельзя, а почему — он не
объяснял; далее, что пыль и пауки ему не мешают и, словом, что он не сует носа к ним в кухню, следовательно, не желает, чтоб и его трогали.
Когда он подрос, отец сажал его с
собой на рессорную тележку, давал вожжи и велел везти на фабрику, потом в поля, потом в город, к купцам, в присутственные места, потом посмотреть какую-нибудь глину, которую возьмет на палец, понюхает, иногда лизнет, и сыну даст понюхать, и
объяснит, какая она, на что годится. Не то так отправятся посмотреть, как добывают поташ или деготь, топят сало.
— Она вам доверяет, стало быть, вы можете
объяснить ей, как дико противиться счастью. Ведь она не найдет его там, у
себя… Вы посоветовали бы ей не мучать
себя и другого и постарались бы поколебать эту бабушкину мораль… Притом я предлагаю ей…
— Послушайте, Вера Васильевна, не оставляйте меня в потемках. Если вы нашли нужным доверить мне тайну… — он на этом слове с страшным усилием перемог
себя, — которая касалась вас одной, то
объясните всю историю…
И как легко верилось ему, — несмотря на очевидность ее посторонних мук, на таинственные прогулки на дно обрыва, — потому что хотелось верить. Бессознательно он даже боялся разувериться окончательно в надежде на взаимность. Верить в эту надежду было его счастьем — и он всячески подогревал ее в
себе. Он иначе, в свою пользу, старался
объяснить загадочность прогулок.
Он дал
себе слово
объяснить, при первом удобном случае, окончательно вопрос, не о том, что такое Марфенька: это было слишком очевидно, а что из нее будет, — и потом уже поступить в отношении к ней, смотря по тому, что окажется после объяснения. Способна ли она к дальнейшему развитию или уже дошла до своих геркулесовых столпов?
Она вникала в это молчание бабушки, в эту ее новую нежность к
себе, и между тем подстерегала какие-то бросаемые исподтишка взгляды на нее, — и не знала, чем их
объяснить?
Но
объяснить, кого я встретил, так, заранее, когда никто ничего не знает, будет пошло; даже, я думаю, и тон этот пошл: дав
себе слово уклоняться от литературных красот, я с первой строки впадаю в эти красоты.
Скрыть выстрела не удалось — это правда; но вся главная история, в главной сущности своей, осталась почти неизвестною; следствие определило только, что некто В., влюбленный человек, притом семейный и почти пятидесятилетний, в исступлении страсти и
объясняя свою страсть особе, достойной высшего уважения, но совсем не разделявшей его чувств, сделал, в припадке безумия, в
себя выстрел.
Я вовсе не читателю задаю этот вопрос, я только представляю
себе эту тогдашнюю минуту, и совершенно не в силах даже и теперь
объяснить, каким образом случилось, что я вдруг бросился за занавеску и очутился в спальне Татьяны Павловны.
Дав
себе слово «молчать», как
объяснил я в предыдущей главе, я, конечно, в теории, то есть в мечтах моих, думал сдержать мое слово.
Я теперь согласен, что многое из того не надо было
объяснять вовсе, тем более с такой прямотой: не говоря уже о гуманности, было бы даже вежливее; но поди удержи
себя, когда, растанцевавшись, захочется сделать хорошенькое па?
Объяснить разве можно тем, что сделала она не помня
себя, то есть не в том смысле, как уверяют теперь адвокаты про своих убийц и воров, а под тем сильным впечатлением, которое, при известном простодушии жертвы, овладевает фатально и трагически.
Я прямо, но очень хладнокровно спросил его, для чего ему это нужно? И вот до сих пор не могу понять, каким образом до такой степени может доходить наивность иного человека, по-видимому не глупого и «делового», как определил его Васин? Он совершенно прямо
объяснил мне, что у Дергачева, по подозрениям его, «наверно что-нибудь из запрещенного, из запрещенного строго, а потому, исследовав, я бы мог составить тем для
себя некоторую выгоду». И он, улыбаясь, подмигнул мне левым глазом.
Я знал про
себя, чем
объяснить эту тень неудовольствия в это утро, но не ожидал, что до такой степени передернется лицо его.
Но чтоб продолжать дальше, я должен предварительно забежать вперед и
объяснить нечто, о чем я совсем в то время не знал, когда действовал, но о чем узнал и что разъяснил
себе вполне уже гораздо позже, то есть тогда, когда все уже кончилось.
Чтобы согласить эту разноголосицу, Льода вдруг предложил сказать, что корвет из Камчатки, а мы из Петербурга вышли в одно время. «Лучше будет, когда скажете, что и пришли в одно время, в три месяца». Ему показали карту и
объяснили, что из Камчатки можно прийти в неделю, в две, а из Петербурга в полгода. Он сконфузился и стал сам смеяться над
собой.
Ученые с улыбкой посматривали на нас и друг на друга, наконец
объяснили нам, что они не видали ни одной птицы и что, конечно, мы так
себе думаем, что если уж заехали в Африку, так надо и птиц видеть.
Она, очевидно, считала
себя героиней, готовой пожертвовать жизнью для успеха своего дела, а между тем едва ли она могла бы
объяснить, в чем состояло это дело и в чем успех его.
Другое же дело, отдача земли крестьянам, было не так близко ее сердцу; но муж ее очень возмущался этим и требовал от нее воздействия на брата. Игнатий Никифорович говорил, что такой поступок есть верх неосновательности, легкомыслия и гордости, что
объяснить такой поступок, если есть какая-нибудь возможность
объяснить его, можно только желанием выделиться, похвастаться, вызвать о
себе разговоры.
Телкин подробно еще раз показал и
объяснил, где нужно, весь двигавшийся механизм. Глаза у него блестели, а лицо подернулось легкой краской; он сдерживал
себя, стараясь не выдать волновавшего его чувства счастливой гордости за шевелившееся, стучавшее и шумевшее детище.
— Это мой узник, —
объяснила Антонида Ивановна мужу, показывая глазами на Привалова. — Представь
себе, когда Сергей Александрыч узнал, что тебя нет дома, он хотел сейчас же незаметным образом скрыться. В наказание я заставила его проскучать целый час в моем обществе…