Неточные совпадения
Самгин вздохнул и вышел
в столовую, постоял
в темноте, зажег лампу и пошел
в комнату Варвары; может быть, она оставила там
письмо,
в котором
объясняет свое поведение?
— Да; но мне не хотелось заговаривать с теткой до нынешней недели, до получения
письма. Я знаю, она не о любви моей спросит, а об имении, войдет
в подробности, а этого ничего я не могу
объяснить, пока не получу ответа от поверенного.
Подарок! А у него двести рублей
в кармане! Если деньги и пришлют, так к Рождеству, а может быть, и позже, когда продадут хлеб, а когда продадут, сколько его там и как велика сумма выручена будет — все это должно
объяснить письмо, а
письма нет. Как же быть-то? Прощай, двухнедельное спокойствие!
Объясню заранее: отослав вчера такое
письмо к Катерине Николаевне и действительно (один только Бог знает зачем) послав копию с него барону Бьорингу, он, естественно, сегодня же,
в течение дня, должен был ожидать и известных «последствий» своего поступка, а потому и принял своего рода меры: с утра еще он перевел маму и Лизу (которая, как я узнал потом, воротившись еще утром, расхворалась и лежала
в постели) наверх, «
в гроб», а комнаты, и особенно наша «гостиная», были усиленно прибраны и выметены.
— Что бы вы ни говорили, я не могу, — произнес я с видом непоколебимого решения, — я могу только заплатить вам такою же искренностью и
объяснить вам мои последние намерения: я передам,
в самом непродолжительном времени, это роковое
письмо Катерине Николаевне
в руки, но с тем, чтоб из всего, теперь случившегося, не делать скандала и чтоб она дала заранее слово, что не помешает вашему счастью. Вот все, что я могу сделать.
— Вот это
письмо, — ответил я. —
Объяснять считаю ненужным: оно идет от Крафта, а тому досталось от покойного Андроникова. По содержанию узнаете. Прибавлю, что никто
в целом мире не знает теперь об этом
письме, кроме меня, потому что Крафт, передав мне вчера это
письмо, только что я вышел от него, застрелился…
— Я готова, готова! Я совершенно
в состоянии вам отвечать, — прибавила она, видимо все еще ужасно боясь, что ее почему-нибудь не выслушают. Ее попросили
объяснить подробнее: какое это
письмо и при каких обстоятельствах она его получила?
Полозова говорила
в письме к подруге, что много обязана была мужу Веры Павловны. Чтобы
объяснить это, надобно сказать, что за человек был ее отец.
Эти вопросы были легки, но не были вопросы.
В захваченных бумагах и
письмах мнения были высказаны довольно просто; вопросы, собственно, могли относиться к вещественному факту: писал ли человек или нет такие строки. Комиссия сочла нужным прибавлять к каждой выписанной фразе: «Как вы
объясняете следующее место вашего
письма?»
Бегать он начал с двадцати лет. Первый побег произвел общее изумление. Его уж оставили
в покое: живи, как хочешь, — казалось, чего еще нужно! И вот, однако ж, он этим не удовольствовался, скрылся совсем. Впрочем, он сам
объяснил загадку, прислав с дороги к отцу
письмо,
в котором уведомлял, что бежал с тем, чтобы послужить церкви Милостивого Спаса, что
в Малиновце.
— Трудно
объяснить, только не тех, про какие вы теперь, может быть, думаете, — надежд… ну, одним словом, надежд будущего и радости о том, что, может быть, я там не чужой, не иностранец. Мне очень вдруг на родине понравилось.
В одно солнечное утро я взял перо и написал к ней
письмо; почему к ней — не знаю. Иногда ведь хочется друга подле; и мне, видно, друга захотелось… — помолчав, прибавил князь.
Но всегда обидчивый «мальчишка» не обратил на этот раз ни малейшего внимания на пренебрежение: весьма коротко и довольно сухо
объяснил он Аглае, что хотя он и сообщил князю на всякий случай свой постоянный адрес пред самым выездом князя из Петербурга и при этом предложил свои услуги, но что это первая комиссия, которую он получил от него, и первая его записка к нему, а
в доказательство слов своих представил и
письмо, полученное собственно им самим.
Я
объяснил со смехом пополам, послал нашу рыбу
в Тобольск. Между тем, шутя, пересказал этот необыкновенный случай
в письме к сестре. Пусть читают
в канцелярии и покажут губернатору, что он не имеет права возвращать
писем. Формально дела заводить не стоит…
Почта привезла мне
письмо от Annette, где она говорит, что мой племянник Гаюс вышел
в отставку и едет искать золото с кем-то
в компании. 20 февраля он должен был выехать; значит, если вздумает ко мне заехать, то на этой неделе будет здесь. Мне хочется с ним повидаться, прежде нежели написать о нашем переводе; заронилась мысль, которую, может быть, можно будет привести
в исполнение. Басаргин вам
объяснит,
в чем дело.
— По-моему, самое благоразумное, — сказал он, — вам написать от себя министру
письмо, изложить
в нем свою крайнюю надобность быть
в Петербурге и
объяснить, что начальник губернии не берет на себя разрешить вам это и отказывается ходатайствовать об этом, а потому вы лично решаетесь обратиться к его высокопревосходительству; но кроме этого — напишите и знакомым вашим, кто у вас там есть, чтобы они похлопотали.
Об таковом намерении он написал отцу решительное
письмо,
в котором прямо
объяснил, что без этого его и из гимназии не выпустят.
В изобретении разных льстивых и просительных фраз он почти дошел до творчества: Сиятельнейший граф! — писал он к министру и далее потом упомянул как-то о нежном сердце того.
В письме к Плавину он беспрестанно повторял об его благородстве, а Абрееву
объяснил, что он, как человек новых убеждений, не преминет… и прочее. Когда он перечитал эти
письма, то показался даже сам себе омерзителен.
— Это — ответ матери на мое
письмо, —
объяснил Коронат, когда я окончил чтение. — Я просил ее давать мне по триста рублей
в год, покуда я не кончу академического курса. После я обязуюсь от нее никакой помощи не требовать и, пожалуй, даже возвратить те полторы тысячи рублей, которые она употребит на мое содержание; но до тех пор мне нужно. То есть, коли хотите, я могу обойтись и без этих денег, но это может повредить моим занятиям.
Я знал: прочтенное ею
письмо — должно еще пройти через Бюро Хранителей (думаю, излишне
объяснять этот естественный порядок) и не позже 12 будет у меня. Но я был смущен этой самой улыбочкой, чернильная капля замутила мой прозрачный раствор. Настолько, что позже на постройке «Интеграла» я никак не мог сосредоточиться — и даже однажды ошибся
в вычислениях, чего со мной никогда не бывало.
— Одно, что остается, — начал он медленным тоном, — напиши ты баронессе
письмо, расскажи ей всю твою ужасную домашнюю жизнь и
объясни, что господин этот заигрался теперь до того, что из ненависти к тебе начинает мстить твоим родным и что я сделался первой его жертвой… Заступились бы там за меня… Не только что человека, собаки, я думаю, не следует оставлять
в безответственной власти озлобленного и пристрастного тирана. Где ж тут справедливость и правосудие?..
— Все дело можно бы
в трех строках
объяснить, — сказал Петр Иваныч, поглядев на часы, — а он
в приятельском
письме написал целую диссертацию! ну, не педант ли? Читать ли дальше, Александр? брось: скучно. Мне бы надо тебе кое-что сказать…
Частые переходы от задумчивости к тому роду ее странной, неловкой веселости, про которую я уже говорил, повторение любимых слов и оборотов речи папа, продолжение с другими начатых с папа разговоров — все это, если б действующим лицом был не мой отец и я бы был постарше,
объяснило бы мне отношения папа и Авдотьи Васильевны, но я ничего не подозревал
в то время, даже и тогда, когда при мне папа, получив какое-то
письмо от Петра Васильевича, очень расстроился им и до конца августа перестал ездить к Епифановым.
Фон Лембке
объяснил, что
письмо очутилось вчера
в швейцарской, когда там никого не было.
— Повторяю, что вы изволите ошибаться, ваше превосходительство: это ваша супруга просила меня прочесть — не лекцию, а что-нибудь литературное на завтрашнем празднике. Но я и сам теперь от чтения отказываюсь. Покорнейшая просьба моя
объяснить мне, если возможно: каким образом, за что и почему я подвергнут был сегодняшнему обыску? У меня взяли некоторые книги, бумаги, частные, дорогие для меня
письма и повезли по городу
в тачке…
«Мартын Степаныч; теперь уже возвратившийся ко мне
в город, —
объяснял в своем
письме Артасьев, — питает некоторую надежду уехать
в Петербург, и дай бог, чтобы это случилось, а то положение сего кроткого старца посреди нас печально:
в целом городе один только я приютил его; другие же лица бежали от него, как от зачумленного, и почти вслух восклицали: «он сосланный, сосланный!..», — и никто не спросил себя, за что же именно претерпевает наказание свое Мартын Степаныч?
— Да письмо-то Аркадий увез с собой! — продолжала Муза Николаевна тем же недоумевающим тоном: ее очень удивляло, почему Сусанна не упоминала ей ни о каком русском. «Конечно, весьма возможно, что
в такие минуты она все перезабыла!» —
объяснила себе Муза Николаевна. — Ну-с, слушаю дальнейшие ваши похождения! — отнеслась она к Аггею Никитичу.
Не теряя ни минуты, я поспешил рассказать ему весь мой разговор с Настенькой, мое сватовство, ее решительный отказ, ее гнев на дядю за то, что он смел меня вызывать
письмом;
объяснил, что она надеется его спасти своим отъездом от брака с Татьяной Ивановной, — словом, не скрыл ничего; даже нарочно преувеличил все, что было неприятного
в этих известиях. Я хотел поразить дядю, чтоб допытаться от него решительных мер, — и действительно поразил. Он вскрикнул и схватил себя за голову.
Софья Николавна это предчувствовала и еще до болезни успела написать к свекру самое откровенное
письмо,
в котором старалась
объяснить и оправдать по возможности поступок своего отца; но Софья Николавна хлопотала понапрасну: Степан Михайлыч обвинял не Николая Федорыча, а его дочь, и говорил, что «она должна была всё перетерпеть и виду неприятного не показывать, что бы шельма Калмык ни делал».
Через несколько месяцев после отъезда Алексея Степаныча из деревни вдруг получили от него
письмо,
в котором он с несвойственной ему твердостью, хотя всегда с почтительной нежностью,
объяснил своим родителям, что любит Софью Николавну больше своей жизни, что не может жить без нее, что надеется на ее согласие и просит родительского благословения и позволения посвататься.
В общем я проходил тяжелый житейский опыт и не пожелал бы его никому другому.
Письмо Пепки только рельефнее
объяснило мне ту степень, до какой я дошел. Мое отчаяние было вполне понятно.
Янсутский успел схлопотать, чтобы по делам умерших Олуховых учредился
в Сибири конкурс, и сам, будучи выбран председателем сего конкурса, уведомил о том Домну Осиповну официальным
письмом, прося ее вместе с тем
объяснить ему, что приняла ли она наследство после мужа или нет.
Юрий не слыхал, не слушал; он держал белую руку Ольги
в руках своих, поцелуями осушал слезы, висящие на ее ресницах… но напрасно он старался ее успокоить, обнадежить: она отвернулась от него, не отвечала, не шевелилась; как восковая кукла, неподвижно прислонившись к стене, она старалась вдохнуть
в себя ее холодную влажность; отчего это с нею сделалось?.. как
объяснить сердце молодой девушки: миллион чувствований теснится, кипит
в ее душе; и нередко лицо и глаза отражают их, как зеркало отражает буквы
письма — наоборот!..
На другой день он остроумно
объяснил ей
в письме, что ему «было не
в привычку» иметь дело с какими женщинами, как она.
Прилагаю
письмо Погодина ко мне, из которого видно, что я противился помещению
в «Москвитянине» добавочных сцен к «Ревизору». Это
письмо вполне
объясняет образ действий Погодина с Гоголем...
Я согласился и ту же минуту написал сам
в Петербург к Гоголю горячее
письмо,
объяснив, почему Щепкину неудобно ставить пиесу и почему мне это будет удобно, прибавя, что
в сущности всем будет распоряжаться Щепкин, только через меня.
Гоголь встретился с Константином весело и ласково; говорил о
письме, которое, очевидно, было для него приятно, и
объяснял, почему он не мог приехать
в назначенное Константином место, то есть
в Кельн.
Так-таки оно все на мое вышло. Написала она
письмо,
в котором, уж бог ее знает, все
объяснила, должно быть, — ответа нет. Придет, плачет-плачет — ответа нет.
— Из этого
письма я узнал, что она
в скором времени уезжает за границу. Милый друг, я очень взволнован!
Объясните мне бога ради, я ничего не понимаю!
Прочитав
письмо еще раз, матушка созвала всех домочадцев и прерывающимся от волненья голосом стала
объяснять нам, что всех братьев Гундасовых было четверо: один Гундасов помер еще младенцем, другой пошел по военной и тоже помер, третий, не
в обиду будь ему сказано, актер, четвертый же…
Ну, думаю, голубчик, не знаю, как при тебе пойдет, а вот тебе на первых порах следует дать сдачи, чтобы ты не завирался, и тотчас же пишу к барину
письмо совсем
в другом духе и
объясняю прямо, что донесения нового управителя вовсе несправедливы, что по имению, как досконально известно мне по моей службе, никаких не было особых злоупотреблений, и что оно управлялось так, как дай бог, чтобы управлялось каждое заглазное имение, и вместе к тому присоединяю, не то чтобы прямо, а так стороной, давешнюю мою сентенцию, которую и вам высказал, что я, с своей стороны, считаю совершенно безвыгодным заменять бурмистров из мужиков управителями, ибо они
в хозяйственных распоряжениях очень неопытны, да и по нравственности своей не могут быть вполне благонадежны.
Д-р Траянов
в письме в редакцию газеты
объяснил, как было дело.
— Если хотите поступать, я могу
объяснить вам все дело, как и что, одним словом, весь ход, всю процедуру… Научу, как устроиться, заочно с профессорами познакомлю, то есть дам их характеристики… Ну, а кроме того, есть там у меня товарищи кое-какие, могу познакомить, дам
письма, это все ведь на первое время необходимо
в чужом городе.
Она оставила Устинову короткое
письмо,
в котором, не
объясняя причин, сообщала, что непредвиденные и очень важные обстоятельства вынуждают ее, без позволения отца, уехать месяца на три, и умоляла устроить дело как-нибудь так, чтобы отец не очень сокрушался и беспокоился о ней, так как ей не предстоит ровно никакой опасности, и проч.
Друг Поликрата Амазис порывает с ним отношения и
в письме к нему
объясняет это так: «Меня пугает твое великое счастье, ибо я знаю, как завистливо божество».
Ею только можно
объяснить знаменитое
письмо к Александру III, которое
в 1881 году пишет пятидесятитрехлетний старик, по-детски верящий
в силу добра.
— Да фу, черт возьми совсем: не вру я, а правду говорю! Она была всем, всем тронута, потому что я иначе не могу себе
объяснить письма, которое она прислала своему мужу с радостною вестью, что Горданов оказался вовсе ни
в чем пред ней не виноватым, а у Подозерова просит извинения и не хочет поддерживать того обвинения, что будто мы
в него стреляли предательски.
Вот почему я зарядил револьвер. Вечером мне передали
письмо от Магнуса: он извиняется,
объясняет все нервностью и уверяет, что искренно и горячо хочет моей дружбы и доверия. Соглашается, что его сотрудники действительно невоспитанные люди. Я долго всматривался
в эти неразборчивые, торопливые строки, на подчеркнутое слово «доверия» — и мне захотелось взять с собою не револьвер для беседы с этим другом, а скорострельную пушку.
Решили так: сегодня я к генералу не пойду, а завтра,
в воскресенье, днем пойду на дом к Горбатову и все ему
объясню. Так и сделал. Горбатов рассмеялся, сказал, что рекомендательные
письма всегда так пишутся, что генерал — форменный бурбон и немецкого языка не знает. И еще раз посоветовал, чтобы за урок я потребовал тридцать рублей.
На мой вопрос, как
объяснить такой успех, Золя ответил мне
в письме, что он затрудняется это сделать.
— Третьего дня мой знакомый не получил «Новостей», где тоже есть корреспонденция из Скопина. Потом-с — не можете ли вы
объяснить, где то мое
письмо, которое я послал
в июле
в Москву,
в редакцию «Курьера»? Оно, представьте, тоже не получено!