Неточные совпадения
— Господи, помилуй! прости, помоги! — твердил он как-то вдруг неожиданно пришедшие на уста ему слова. И он, неверующий человек, повторял эти слова не одними устами. Теперь, в эту минуту, он знал, что все не только сомнения его, но та невозможность по разуму верить, которую он знал в себе, нисколько не мешают ему
обращаться к Богу. Всё это теперь, как прах, слетело с его
души.
К кому же ему было
обращаться, как не
к Тому, в Чьих руках он чувствовал себя, свою
душу и свою любовь?
— Как я рада, что вы приехали, — сказала Бетси. — Я устала и только что хотела выпить чашку чаю, пока они приедут. А вы бы пошли, —
обратилась она
к Тушкевичу, — с Машей попробовали бы крокет-гроунд там, где подстригли. Мы с вами успеем по
душе поговорить за чаем, we’ll have а cosy chat, [приятно поболтаем,] не правда ли? —
обратилась она
к Анне с улыбкой, пожимая ее руку, державшую зонтик.
Он, этот умный и тонкий в служебных делах человек, не понимал всего безумия такого отношения
к жене. Он не понимал этого, потому что ему было слишком страшно понять свое настоящее положение, и он в
душе своей закрыл, запер и запечатал тот ящик, в котором у него находились его чувства
к семье, т. е.
к жене и сыну. Он, внимательный отец, с конца этой зимы стал особенно холоден
к сыну и имел
к нему то же подтрунивающее отношение, как и
к желе. «А! молодой человек!»
обращался он
к нему.
— Щи, моя
душа, сегодня очень хороши! — сказал Собакевич, хлебнувши щей и отваливши себе с блюда огромный кусок няни, известного блюда, которое подается
к щам и состоит из бараньего желудка, начиненного гречневой кашей, мозгом и ножками. — Эдакой няни, — продолжал он,
обратившись к Чичикову, — вы не будете есть в городе, там вам черт знает что подадут!
Нет нужды, что ни лицо, ни весь образ его не метался бы как живой пред глазами; зато по окончании чтения
душа не встревожена ничем, и можно
обратиться вновь
к карточному столу, тешащему всю Россию.
Вы посмеетесь даже от
души над Чичиковым, может быть, даже похвалите автора, скажете: «Однако ж кое-что он ловко подметил, должен быть веселого нрава человек!» И после таких слов с удвоившеюся гордостию
обратитесь к себе, самодовольная улыбка покажется на лице вашем, и вы прибавите: «А ведь должно согласиться, престранные и пресмешные бывают люди в некоторых провинциях, да и подлецы притом немалые!» А кто из вас, полный христианского смиренья, не гласно, а в тишине, один, в минуты уединенных бесед с самим собой, углубит во внутрь собственной
души сей тяжелый запрос: «А нет ли и во мне какой-нибудь части Чичикова?» Да, как бы не так!
— А, херсонский помещик, херсонский помещик! — кричал он, подходя и заливаясь смехом, от которого дрожали его свежие, румяные, как весенняя роза, щеки. — Что? много наторговал мертвых? Ведь вы не знаете, ваше превосходительство, — горланил он тут же,
обратившись к губернатору, — он торгует мертвыми
душами! Ей-богу! Послушай, Чичиков! ведь ты, — я тебе говорю по дружбе, вот мы все здесь твои друзья, вот и его превосходительство здесь, — я бы тебя повесил, ей-богу, повесил!
— Вот вы, наверно, думаете, как и все, что я с ним слишком строга была, — продолжала она,
обращаясь к Раскольникову. — А ведь это не так! Он меня уважал, он меня очень, очень уважал! Доброй
души был человек! И так его жалко становилось иной раз! Сидит, бывало, смотрит на меня из угла, так жалко станет его, хотелось бы приласкать, а потом и думаешь про себя: «приласкаешь, а он опять напьется», только строгостию сколько-нибудь и удержать можно было.
Она так на него и накинулась, посадила его за стол подле себя по левую руку (по правую села Амалия Ивановна) и, несмотря на беспрерывную суету и хлопоты о том, чтобы правильно разносилось кушанье и всем доставалось, несмотря на мучительный кашель, который поминутно прерывал и
душил ее и, кажется, особенно укоренился в эти последние два дня, беспрерывно
обращалась к Раскольникову и полушепотом спешила излить перед ним все накопившиеся в ней чувства и все справедливое негодование свое на неудавшиеся поминки; причем негодование сменялось часто самым веселым, самым неудержимым смехом над собравшимися гостями, но преимущественно над самою хозяйкой.
— «Интеллигенция любит только справедливое распределение богатства, но не самое богатство, скорее она даже ненавидит и боится его». Боится? Ну, это ерундоподобно. Не очень боится в наши дни. «В
душе ее любовь
к бедным
обращается в любовь
к бедности». Мм — не замечал. Нет, это чепуховидно. Еще что? Тут много подчеркнуто, черт возьми! «До последних, революционных лет творческие, даровитые натуры в России как-то сторонились от революционной интеллигенции, не вынося ее высокомерия и деспотизма…»
И вот ей не
к кому
обратиться! Она на груди этих трех людей нашла защиту от своего отчаяния, продолжает находить мало-помалу потерянную уверенность в себе, чувствует возвращающийся в
душу мир.
— Если я
обратился к вам с словами от всей
души, то причиною тому были именно теперешние, настоящие чувства мои
к Андрею Петровичу.
Отцы и учители мои, — умиленно улыбаясь,
обратился он
к гостям своим, — никогда до сего дня не говорил я, даже и ему, за что был столь милым
душе моей лик сего юноши.
А Кирсанов говорит,
обращаясь к появившимся у дверей голиафам: «Стой, а то его
задушу, Расступитесь, а то его
задушу».
Изгоним же последний стужи след
Из наших
душ и
обратимся к Солнцу.
— Если вы это сделаете, — с трудом произносит она, задыхаясь и протягивая руки, — вот клянусь вам… или убегу от вас, или вот этими руками себя
задушу! Проси! —
обращается она
к Конону.
Тем не менее некоторое беспокойство шевелилось в глубине
души старого шляхтича, и потому, приведя девочку для первого урока, он счел уместным
обратиться к ней с торжественною и напыщенною речью, которая, впрочем, больше назначалась для слуха Максима.
Он
обращается к Еремке, у которого есть знакомый колдун, и спрашивает: «Может он приворожить девку, чтоб любила, чтоб не она надо мной, а я над ней куражился, как
душе угодно?» Вот предмет его стремлений, вот любовь его: возможность куражиться над любимой женщиной, как
душе угодно!..
До сих пор он в молчании слушал споривших и не ввязывался в разговор; часто от
души смеялся вслед за всеобщими взрывами смеха. Видно было, что он ужасно рад тому, что так весело, так шумно; даже тому, что они так много пьют. Может быть, он и ни слова бы не сказал в целый вечер, но вдруг как-то вздумал заговорить. Заговорил же с чрезвычайною серьезностию, так что все вдруг
обратились к нему с любопытством.
— Это как вы знаете, кто вам объяснил это? — возразила ему становая насмешливо, — на исповеди, что ли, кто вам открыл про то!.. Так вам самому язык за это вытянут, коли вы рассказываете, что на духу вам говорят; вот они все тут налицо, — прибавила она, махнув головой на раскольников. — Когда вас муж захватывал и обирал по рублю с
души? —
обратилась она
к тем.
— И теперь она, — продолжал Вихров, — всей
душой хочет
обратиться к вам; она писала уж вам об этом, но вы даже не ответили ей ничего на это письмо.
Забиякин. Ваше сиятельство изволите говорить: полицеймейстер! Но неужели же я до такой степени незнаком с законами, что осмелился бы утруждать вас, не
обращавшись прежде с покорнейшею моею просьбой
к господину полицеймейстеру! Но он не внял моему голосу, князь, он не внял голосу оскорбленной
души дворянина… Я старый слуга отечества, князь; я, может быть, несколько резок в моей откровенности, князь, а потому не имею счастия нравиться господину Кранихгартену… я не имею утонченных манер, князь…
Обратились к его формуляру. Там значилось:"Полковник Варнавинцев из дворян Вологодской губернии, вдов, имеет дочь Лидию; за ним состоит родовое имение в Тотемском уезде, в количестве 14-ти
душ, при 500 десятинах земли".
Да и не только за себя таким образом говорят эти глупцы, но и
к посторонним людям
обращаются:"Ведь у вас, господа,
души чистые: отчего же не одолжить их для прочтения?.."Ах, срам какой!
« — Не кажется, но точно так я мыслю. Ни черные одежды и ни вздохи, ни слезы и ни грусть, ни скорбь, ничто не выразит
души смятенных чувств, какими горестно терзаюсь я. Простите!» — проговорил молодой человек, пожав плечами и
обращаясь к немцу. — Хорошо? — прибавил он своим уже голосом.
Почему не может он прогнать этот неотвязный образ даже тогда, когда
обращается всей
душою к другому, светлому и ясному, как божий день?
Великий мастер, который был не кто иной, как Сергей Степаныч, в траурной мантии и с золотым знаком гроссмейстера на шее, открыв ложу обычным порядком, сошел со своего стула и, подойдя
к гробу, погасил на западе одну свечу, говоря: «Земля еси и в землю пойдеши!» При погашении второй свечи он произнес: «Прискорбна есть
душа моя даже до смерти!» При погашении третьей свечи он сказал: «Яко возмеши дух, и в персть свою
обратится».
— Ужас побольше был бы, когда в могиле-то очнулся бы, — возразил ей тот и продолжал,
обращаясь к Егору Егорычу, — после того я стал думать об
душе и об будущей жизни… Тут тоже заскребли у меня кошки на сердце.
— Для того, чтобы решить этот вопрос совершенно правильно, — сказал он, — необходимо прежде всего
обратиться к источникам. А именно: ежели имеется в виду статья закона или хотя начальственное предписание, коими разрешается считать
душу бессмертною, то, всеконечно, сообразно с сим надлежит и поступать; но ежели ни в законах, ни в предписаниях прямых в этом смысле указаний не имеется, то, по моему мнению, необходимо ожидать дальнейших по сему предмету распоряжений.
— А много — так
к другим
обратись! Я, друг, не неволю, а от
души предлагаю. Не я за тобой посылал, сам ты меня нашел. Ты — с запросцем, я — с ответцем. Так-то, друг!
Барин, наконец, объявляет ему, что когда-то в какой-то беде он
обратился к помощи ада, и черти помогли ему, выручили; но что сегодня срок и, может быть, сегодня же они придут, по условию, за
душой его.
Он часто
обращался к ней во время обеда, требуя разных мелких услуг: «то-то мне подай, того-то мне налей, выбери мне кусочек по своему вкусу, потому что, дескать, у нас с невесткой один вкус; напомни мне, что бишь я намедни тебе сказал; расскажи-ка нам, что ты мне тогда-то говорила, я как-то запамятовал…» Наконец, и после обеда: «то поди прикажи, то поди принеси…» и множество тому подобных мелочей, тонких вниманий, ласковых обращений, которые, несмотря на их простую, незатейливую отделку и грубоватую иногда форму, были произносимы таким голосом, сопровождались таким выражением внутреннего чувства, что ни в ком не осталось сомнения, что свекор
души не слышит в невестке.
Как только Алексей Абрамович начинал шпынять над Любонькой или поучать уму и нравственности какого-нибудь шестидесятилетнего Спирьку или седого как лунь Матюшку, страдающий взгляд Любоньки, долго прикованный
к полу, невольно
обращался на Дмитрия Яковлевича, у которого дрожали губы и выходили пятна на лице; он точно так же, чтоб облегчить тяжело-неприятное чувство, искал украдкой прочитать на лице Любоньки, что делается в
душе ее.
— Нет,
душа моя, — отвечает он, — это по части новых людей, —
к ним
обращайся, а я
к таким делам не касаюсь.
— Если так — она спасена! Ну, детушки, — продолжал он,
обращаясь к толпе, — видно, вас не переспоришь — быть по-вашему! Только не забудьте, ребята, что она такая же крещеная, как и мы: так нам грешно будет погубить ее
душу. Возьмите ее бережненько да отнесите за мною в церковь, там она скорей очнется! дайте мне только время исповедать ее, приготовить
к смерти, а там делайте что хотите.
Но не все гости веселились. На сердце запорожца лежал тяжелый камень: он начинал терять надежду спасти Юрия. Напрасно старался он казаться веселым: рассеянные ответы, беспокойные взгляды, нетерпение, задумчивость — все изобличало необыкновенное волнение
души его.
К счастию, прежде чем хозяин мог это заметить, одна счастливая мысль оживила его надежду; взоры его прояснились, он взглянул веселее и,
обращаясь к приказчику, сказал...
Во все продолжение этого дня Глеб был сумрачен, хотя работал за четверых; ни разу не
обратился он
к приемышу. Он не то чтобы сердился на парня, — сердиться пока еще было не за что, — но смотрел на него с видом тайного, невольного упрека, который доказывал присутствие такого чувства в
душе старого рыбака.
— Григорий Литвинов, рубашка-парень, русская
душа, рекомендую, — воскликнул Бамбаев, подводя Литвинова
к человеку небольшого роста и помещичьего склада, с расстегнутым воротом, в куцей куртке, серых утренних панталонах и в туфлях, стоявшему посреди светлой, отлично убранной комнаты, — а это, — прибавил он,
обращаясь к Литвинову, — это он, тот самый, понимаешь? Ну, Губарев, одним словом.
На другой день Волынцев с сестрою приехал
к обеду. Дарья Михайловна была всегда очень любезна с ним, и на этот раз она особенно ласково с ним
обращалась. Наталье было невыносимо тяжело; но Волынцев так был почтителен, так робко с ней заговаривал, что она в
душе не могла не поблагодарить его.
Когда был объявлен приговор:
к смертной казни через повешение, Янсон вдруг заволновался. Он густо покраснел и начал завязывать и развязывать шарф, точно он
душил его. Потом бестолково замахал руками и сказал,
обращаясь к тому судье, который не читал приговора, и показывая пальцем на того, который читал...
Весь мир открыт пред нами, донна Анна;
Моя
душа свободна и ясна.
К чему бы мыслью я ни
обратился,
Я до всего достигну. Но оставим
Мы этот разговор. Теперь любовь,
Одна любовь моею будет целью!
Голосом, полным рыданий, примиренный с людьми и судьбою и крайне любя в настоящее мгновение не только Олсуфия Ивановича, не только всех гостей, взятых вместе, но даже и зловредного близнеца своего, который теперь, по-видимому, вовсе был не зловредным и даже не близнецом господину Голядкину, но совершенно посторонним и крайне любезным самим по себе человеком,
обратился было герой наш
к Олсуфию Ивановичу с трогательным излиянием
души своей; но от полноты всего, в нем накопившегося, не мог ровно ничего объяснить, а только весьма красноречивым жестом молча указал на свое сердце…
— Немцу — можно! немцу всегда можно! потому что у немца всегда русская
душа! — сказал он с энтузиазмом и,
обращаясь вновь
к своему приближенному, прибавил: — О, если бы все русские обладали такими русскими
душами, какие обыкновенно бывают у немцев!
— Знаю; ты-то простая
душа. Это что у вас, все гости, что ли? —
обратилась она опять
к Полине. — Это кто плюгавенький-то, в очках?
И замечательно то, что всё это коломенское население, весь этот мир бедных старух, мелких чиновников, мелких артистов и, словом, всей мелюзги, которую мы только поименовали, соглашались лучше терпеть и выносить последнюю крайность, нежели
обратиться к страшному ростовщику; находили даже умерших от голода старух, которые лучше соглашались умертвить свое тело, нежели погубить
душу.
Я до сих пор не могу позабыть двух старичков прошедшего века, которых, увы! теперь уже нет, но
душа моя полна еще до сих пор жалости, и чувства мои странно сжимаются, когда воображу себе, что приеду со временем опять на их прежнее, ныне опустелое жилище и увижу кучу развалившихся хат, заглохший пруд, заросший ров на том месте, где стоял низенький домик, — и ничего более. Грустно! мне заранее грустно! Но
обратимся к рассказу.
Но вот наступила великая японская война. Посетители Гамбринуса зажили ускоренною жизнью. На бочонках появились газеты, по вечерам спорили о войне. Самые мирные, простые люди
обратились в политиков и стратегов, но каждый из них в глубине
души трепетал если не за себя, то за брата или, что еще вернее, за близкого товарища: в эти дни ясно сказалась та незаметная и крепкая связь, которая спаивает людей, долго разделявших труд, опасность и ежедневную близость
к смерти.
Когда их приписали
к коллегии экономии, то оброк, положенный на них по 3 рубля на
душу, был сравнительно очень высок, и вследствие того многие крестьяне покинули поля и
обратились к другим, более прибыльным занятиям, так что большая часть земель вокруг монастырей запустела.
— Послушай, —
обратился он
к вознице. — Так ты говоришь, что здесь не опасно? Это жаль… Я люблю с разбойниками драться… На вид-то я худой, болезненный, а силы у меня, словно у быка… Однажды напало на меня три разбойника… Так что ж ты думаешь? Одного я так трахнул, что… что, понимаешь, богу
душу отдал, а два другие из-за меня в Сибирь пошли на каторгу. И откуда у меня сила берется, не знаю… Возьмешь одной рукой какого-нибудь здоровилу, вроде тебя, и… и сковырнешь.
Единственно возможное и действительное средство для его спасения и охранения состоит в том, чтобы
обратиться к святейшему папе и признать над собою его духовную и светскую власть…» В таком же роде и современные, хоть бы французские, писатели сочиняют: один мелодраму — для доказательства, что богатство ничего не приносит, кроме огорчений, и что, следовательно, бедняки не должны заботиться о материальном улучшении своей участи; другой роман — для убеждения в том, что люди сладострастные и роскошные чрезвычайно полезны для развития промышленности и что, следовательно, люди, нуждающиеся в работе, должны всей
душою желать, чтобы побольше было в высших классах роскоши и расточительности и т. п.