Неточные совпадения
С своей стороны, дикое, грубое, невежественное православие взяло верх. Его проповедовал новгородский архимандрит Фотий, живший в какой-то — разумеется, не телесной — близости с графиней Орловой. Дочь знаменитого Алексея Григорьевича, задушившего Петра III, думала искупить
душу отца, отдавая Фотию и его
обители большую часть несметного именья, насильственно отнятого у монастырей Екатериной, и предаваясь неистовому изуверству.
Помолитесь вы за мою душеньку грешную, чтобы та
душа грешная кресту потрудилася, потрудившись в светлые
обители вселилася!»
Недаром существует в народе поверье, что
душа грешника, умершего в светлый праздник, очищается от грехов и уносится в райские
обители.
Хотя в 1612 году великолепная церковь святого Сергия, высочайшая в России колокольня, две башни прекрасной готической архитектуры и много других зданий не существовали еще в Троицкой лавре, но высокие стены, восемь огромных башен, соборы: Троицкий, с позлащенною кровлею, и Успенский, с пятью главами, четыре другие церкви, обширные монастырские строения, многолюдный посад, большие сады, тенистые рощи, светлые пруды, гористое живописное местоположение — все пленяло взоры путешественника, все поселяло в
душе его непреодолимое желание посвятить несколько часов уединенной молитве и поклониться смиренному гробу основателя этой святой и знаменитой
обители.
— У нас, — говорит, —
обитель простая, воистину братская, все равно на бога работают, не как в других местах! Есть, положим, баринок один, да он ни к чему не касается и не мешает никому. Здесь ты отдых и покой
душе найдёшь, здесь — обрящешь!
— А у меня ещё до этой беды мечта была уйти в монастырь, тут я говорю отцу: «Отпустите меня!» Он и ругался и бил меня, но я твёрдо сказал: «Не буду торговать, отпустите!» Будучи напуган Лизой, дал он мне свободу, и — вот, за четыре года в третьей
обители живу, а — везде торговля, нет
душе моей места! Землёю и словом божьим торгуют, мёдом и чудесами… Не могу видеть этого!
И вот, благословясь, я раздавала
По храмам Божьим на помин
души,
И нищей братье по рукам, в раздачу,
Убогим, и слепым, и прокаженным,
Сиротам и в убогие дома,
Колодникам и в тюрьмах заключенным,
В
обители: и в Киев, и в Ростов,
В Москву и Углич, в Суздаль и Владимир,
На Бело-озеро, и в Галич, и в Поморье,
И в Грецию, и на святую Гору,
И не могла раздать.
— Ну, и братию монашескую начал казнить немилостиво. Кому голову отрубит, кого в воду бросит. Из всего монашеского состава спасся один старец Мисаил. Он убежал в болото и три дня просидел в воде по горло. Искали, искали и никак не могли сыскать… Господь сохранил блаженного человека, а он в память о чуде и поставил
обитель Нечаянные Радости. А царь Иван Грозный сделал в Бобыльскую
обитель большой вклад на вечный помин своей царской
души.
Он отрешался от мира земного, он слышал глас Иисуса, призывавший его туда, в
обитель любви и надежды, туда, где поют бога чистые ангелы, где
души праведных его видят, где между ними и покаявшиеся грешники…
И ныне здесь, в забытой сей глуши,
В
обители пустынных вьюг и хлада,
Мне сладкая готовилась отрада:
Троих из вас, друзей моей
души,
Здесь обнял я. Поэта дом опальный,
О Пущин мой, ты первый посетил;
Ты усладил изгнанья день печальный,
Ты в день его лицея превратил.
— Так слушай же ты, спасенная твоя
душа, — закричал Патап Максимыч сестре. — Твоя
обитель мной только и дышит… Так али нет?
— «Аще не житель
обители, но мирской человек преставится и будет от сродников его подаяние на честную
обитель ради поминовения
души его, тогда все подаяние емлют вкладом в казну обительскую и за то поминают его по единому году за каждый рубль в «Литейнике»; а буде соберется всего вклада пятьдесят рублев, того поминают в «Литейнике» во́веки; а буде соберется вклада на сто рублев, того поминают окроме «Литейника» и в «Сенанике» вовеки же.
Алексей в келарню прошел. Там, угощая путника, со сверкавшими на маленьких глазках слезами любви и участья, добродушная мать Виринея расспрашивала его про житье-бытье Насти с Парашей под кровом родительским. От
души любила их Виринея. Как по покойницам плакала она, когда Патап Максимыч взял дочерей из
обители.
—
Обители бы польза, матушка, — молвила казначея. — Самоквасовы люди богатые, а грехи у покойника были великие… Смолоду, говорят, разбои держал, суда на Волге грабил… Такую
душу вымолить не вкруг пальца ниткой обвесть… На деньги Самоквасовы скупиться не станут.
— Матушка!.. Поверь ты мне!.. Как перед Богом скажу, — рыдая и ломая руки, говорила Фленушка. — Молода еще — кровь во мне ходит. Душно в
обители, простору хочет
душа, воли!
Сжавшись в кучку, матери держались в сторонке. Рассевшись в тени меж деревьев, поминали они преподобного отца Софонтия привезенными из
обителей яствами и приглашали знакомых разделить с ними трапезу. Отказов не было, и вскоре больше полутораста человек, разделясь на отдельные кучки, в строгом молчаньи ели и пили во славу Божию и на помин
души отца Софонтия… Деревенские парни и горожане обступили келейниц и, взглядывая на молодых старочек и на пригоженьких белиц, отпускали им разные шуточки.
И легко и светло было на
душе Марьи Гавриловны, когда под пытливыми, но невидимыми ей взорами обительских матерей и белиц возвращалась она из Каменного Вражка в уютный свой домик. Миром и радостной надеждой сияла она и много жалела, что поздно узнала елфимовскую знахарку. Под яркими лучами заходившего солнца мрачна и печальна казалась ей
обитель Манефина.
Старец Иосиф был из чухломских бар, дворянского роду Горталовых, за ним в Чухломском уезде три ревизские
души состояло, две
души умерло, третья вместе с барином в
обители проживала и над барином своим начальствовала, потому что инок Галактион, по-мирскому Егорка Данилов, крепостной господина Горталова крестьянин, игуменствовал в обедневшей и совсем почти запустевшей мужской Улангерской
обители, а старец Иосиф Горталов был при нем рядовым иноком.
Сожегши грешные телеса, водворите праведные
души своя во
обителях Бога вышнего, от начала веков любящим его уготованных!..
— Какое ж беспокойство, Василий Борисыч? — продолжала Таисея. — Никакого от вас беспокойства не может нам быть. Такой гость —
обители по́честь… Мы всей
душой рады.
Ото всех одаль держалась Марья Гавриловна. С другими
обителями вовсе не водила знакомства и в своей только у Манефы бывала. Мать Виринея ей пришлась по
душе, но и у той редко бывала она. Жила Марья Гавриловна своим домком, была у нее своя прислуга, — привезенная из Москвы, молоденькая, хорошенькая собой девушка — Таня; было у ней отдельное хозяйство и свой стол, на котором в скоромные дни ставилось мясное.
— Попомни хоть то, над чем зубы-то скалишь? — продолжала мужа началить Аксинья Захаровна. — Домы Божии, святые
обители хотят разорить, а ему шутки да смехи… Образумься!.. Побойся Бога-то!.. До того обмиршился, что ничем не лучше татарина стал… Нечего рыло-то воротить, правду говорю. О душе-то хоть маленько подумал бы. Да.
С лишком по полтине серебра на
душу придется, раздавай как знаешь, в кою
обитель больше, в кою меньше, тебе лучше знать…
— Зачала Лазаря! — сказал, смеясь, Патап Максимыч. — Уж и Рассохиным нечего есть! Эко слово, спасенная
душа, ты молвила!.. Да у них, я тебе скажу, денег куча; лопатами, чай, гребут. Обитель-то ихняя первыми богачами строена. У вас в Комарове они и хоронились, и постригались, и каких за то вкладов не надавали! Пошарь-ка у Досифеи в сундуках, много тысяч найдешь.
Было немало и молодого, как я, народу: тогда в Лаврентьеву
обитель юноши из разных сторон приходили, да управят
души свои по словеси Господню.
А милостыню по нищей братии раздавали шесть недель каждый Божий день. А в Городецкую часовню и по всем
обителям Керженским и Чернораменским разосланы были великие подаяния на службы соборные, на свечи негасимые и на большие кормы по трапезам… Хорошо, по всем порядкам, устроил
душу своей дочери Патап Максимыч.
Отворила окно, оглянула кругом — ни
души не видать,
обитель спала еще.
Выросла Фленушка в
обители под крылышком родной матушки. Росла баловницей всей
обители, сама Манефа
души в ней не слышала. Но никто, кроме игуменьи, не ведал, что строгая, благочестивая инокиня родной матерью доводится резвой девочке. Не ведала о том и сама девочка.
Троица приходит и сотворяет
обитель в
душе исполняющего заповеди.
— До сих пор завсегда в нашей
обители приставали и завсегда мы были рады вам ото всей
души, а тут вдруг за что-то прогневались.
— Сегодня ж изготовлю, — молвила Макрина и, простясь с Марком Данилычем, предовольная пошла в свою горницу. «Ладно дельцо обделалось, — думала она. — После выучки дом-от нам достанется. А он, золотая киса, домик хороший поставит, приберет на богатую руку, всем разукрасит,
души ведь не чает он в дочке… Скажет матушка спасибо, поблагодарит меня за пользу святой
обители».
По челобитью властей Троице-Сергиева монастыря Фотинова пустынь была приписана к их
обители, а по времени окрестные села, деревни, леса, пожни, рыбные ловли, бобровые гоны были даны из дворцовых волостей тому же монастырю на помин
души царя Михаила Федоровича.
Здесь можно было побыть в Божьей
обители, сесть на траву и хоть немножко унестись
душой.
Он ждал там, в знаменитой русской
обители, где ни разу в жизни не бывал, облегчения своей замутившейся
душе.
Вид тихой
обители внес в его измученную
душу какое-то успокоение. Иван Павлович набожно, истово перекрестился. Лицо его просияло. Еще несколько минут простоял он в тихой, теплой молитве перед иконою и уже твердой походкой отправился назад. Сев в сани первого попавшегося ему извозчика, он велел ему ехать на Мясницкую.
«Я нашел царя в глубоком унынии. Сей двор пышный казался тогда смиренной
обителью иноков, черным цветом одежды изъявляя мрачность
души Иоанновой. Но судьбы Всевышнего неисповедимы — сама печаль царя, некогда столь необузданного, расположила его к умеренности и терпению слушать мои убеждения».
Дикарь, отступник общества, он бежит красавиц, бежит веселия в пустыню своей
души и там, в тоске неизъяснимой, в слезах вдохновения, на коленах перед своим идеалом, молит его сойти на землю, в его скудельную
обитель.
— Купят, голубушка, купят… А завтра чем свет на кладбище пойдем да в Лавру, в другие церкви вклады сделаем, на вечный помин
души покойничка… А что от дома выручим, с собой возьмем, по святым местам разнесем, в
обители святые пожертвуем, но чтобы на себя из этих денег не истратить ни синь пороха.
Он не захотел оставить
обитель. Ему казалось, что за ее воротами снова, вместе с городским шумом, нахлынет на него смерч воспоминаний, леденящий его
душу ужасом.
Меня в горней
обители ждет, чай, не дождется
душа ее ангельская…
О! кто ты, тайный вождь?
душа тебе вослед!
Скажи: бессмертынй ли пределов сих хранитель
Иль гость минутный их? Скажи, земной ли свет
Иль небеса твоя
обитель?..
— Придите ко мне, — воскликнул я, — придите ко мне вы все, ушедшие от той жизни: здесь, в тихой
обители, под святым покровом железной решетки, у моего любвеобильного сердца, вы найдете покой и отраду. Возлюбленные мои чада, отдайте мне вашу печальную, исстрадавшуюся
душу, и я одену ее светом, я перенесу ее в те благостные страны, где никогда не заходит солнце извечной правды и любви!