Неточные совпадения
Анна Андреевна. Ну, скажите, пожалуйста: ну, не совестно ли вам? Я на вас одних полагалась, как на порядочного человека: все вдруг выбежали, и вы туда ж за ними! и я вот
ни от
кого до сих пор толку не доберусь. Не стыдно ли вам? Я у вас крестила вашего Ванечку и Лизаньку, а вы вот как со мною поступили!
У батюшки, у матушки
С Филиппом побывала я,
За дело принялась.
Три года, так считаю я,
Неделя за неделею,
Одним порядком шли,
Что год, то дети: некогда
Ни думать,
ни печалиться,
Дай Бог с работой справиться
Да лоб перекрестить.
Поешь — когда останется
От старших да от деточек,
Уснешь — когда больна…
А на четвертый новое
Подкралось горе лютое —
К
кому оно привяжется,
До смерти не избыть!
Стародум. Как! А разве тот счастлив,
кто счастлив один? Знай, что, как бы он знатен
ни был, душа его прямого удовольствия не вкушает. Вообрази себе человека, который бы всю свою знатность устремил на то только, чтоб ему одному было хорошо, который бы и достиг уже
до того, чтоб самому ему ничего желать не оставалось. Ведь тогда вся душа его занялась бы одним чувством, одною боязнию: рано или поздно сверзиться. Скажи ж, мой друг, счастлив ли тот,
кому нечего желать, а лишь есть чего бояться?
— И будете вы платить мне дани многие, — продолжал князь, — у
кого овца ярку принесет, овцу на меня отпиши, а ярку себе оставь; у
кого грош случится, тот разломи его начетверо: одну часть мне отдай, другую мне же, третью опять мне, а четвертую себе оставь. Когда же пойду на войну — и вы идите! А
до прочего вам
ни до чего дела нет!
Более всего заботила его Стрелецкая слобода, которая и при предшественниках его отличалась самым непреоборимым упорством. Стрельцы довели энергию бездействия почти
до утонченности. Они не только не являлись на сходки по приглашениям Бородавкина, но, завидев его приближение, куда-то исчезали, словно сквозь землю проваливались. Некого было убеждать, не у
кого было
ни о чем спросить. Слышалось, что кто-то где-то дрожит, но где дрожит и как дрожит — разыскать невозможно.
Если факты,
до такой степени диковинные, не возбуждают
ни в
ком недоверия, то можно ли удивляться превращению столь обыкновенному, как то, которое случилось с Грустиловым?
Страсти не что иное, как идеи при первом своем развитии: они принадлежность юности сердца, и глупец тот,
кто думает целую жизнь ими волноваться: многие спокойные реки начинаются шумными водопадами, а
ни одна не скачет и не пенится
до самого моря.
Я поставлю полные баллы во всех науках тому,
кто ни аза не знает, да ведет себя похвально; а в
ком я вижу дурной дух да насмешливость, я тому нуль, хотя он Солона заткни за пояс!» Так говорил учитель, не любивший насмерть Крылова за то, что он сказал: «По мне, уж лучше пей, да дело разумей», — и всегда рассказывавший с наслаждением в лице и в глазах, как в том училище, где он преподавал прежде, такая была тишина, что слышно было, как муха летит; что
ни один из учеников в течение круглого года не кашлянул и не высморкался в классе и что
до самого звонка нельзя было узнать, был ли
кто там или нет.
Как собаку, за шеяку повелю его присмыкнуть
до обозу,
кто бы он
ни был, хоть бы наидоблестнейший козак изо всего войска.
Всех,
кто ни стоял, разобрала сильно такая речь, дошед далеко,
до самого сердца.
Она ужасно рада была, что, наконец, ушла; пошла потупясь, торопясь, чтобы поскорей как-нибудь уйти у них из виду, чтобы пройти как-нибудь поскорей эти двадцать шагов
до поворота направо в улицу и остаться, наконец, одной, и там, идя, спеша,
ни на
кого не глядя, ничего не замечая, думать, вспоминать, соображать каждое сказанное слово, каждое обстоятельство.
Я же хотел только узнать теперь,
кто вы такой, потому что, видите ли, к общему-то делу в последнее время прицепилось столько разных промышленников и
до того исказили они все, к чему
ни прикоснулись, в свой интерес, что решительно все дело испакостили.
Пугачев взглянул на меня быстро. «Так ты не веришь, — сказал он, — чтоб я был государь Петр Федорович? Ну, добро. А разве нет удачи удалому? Разве в старину Гришка Отрепьев не царствовал? Думай про меня что хочешь, а от меня не отставай. Какое тебе дело
до иного-прочего?
Кто ни поп, тот батька. Послужи мне верой и правдою, и я тебя пожалую и в фельдмаршалы и в князья. Как ты думаешь?».
— Да
кто его презирает? — возразил Базаров. — А я все-таки скажу, что человек, который всю свою жизнь поставил на карту женской любви и, когда ему эту карту убили, раскис и опустился
до того, что
ни на что не стал способен, этакой человек — не мужчина, не самец. Ты говоришь, что он несчастлив: тебе лучше знать; но дурь из него не вся вышла. Я уверен, что он не шутя воображает себя дельным человеком, потому что читает Галиньяшку и раз в месяц избавит мужика от экзекуции.
— Пороть надобно не его, а — вас, гражданин, — спокойно ответил ветеринар, не взглянув на того,
кто сказал, да и
ни на
кого не глядя. — Вообще доведено крестьянство
до такого ожесточения, что не удивительно будет, если возникнет у нас крестьянская война, как было в Германии.
На лице у ней он читал доверчивость к себе
до ребячества; она глядела иногда на него, как
ни на
кого не глядела, а разве глядела бы так только на мать, если б у ней была мать.
Захар остановился на дороге, быстро обернулся и, не глядя на дворню, еще быстрее ринулся на улицу. Он дошел, не оборачиваясь
ни на
кого,
до двери полпивной, которая была напротив; тут он обернулся, мрачно окинул взглядом все общество и еще мрачнее махнул всем рукой, чтоб шли за ним, и скрылся в дверях.
Она
ни перед
кем никогда не открывает сокровенных движений сердца, никому не поверяет душевных тайн; не увидишь около нее доброй приятельницы, старушки, с которой бы она шепталась за чашкой кофе. Только с бароном фон Лангвагеном часто остается она наедине; вечером он сидит иногда
до полуночи, но почти всегда при Ольге; и то они все больше молчат, но молчат как-то значительно и умно, как будто что-то знают такое, чего другие не знают, но и только.
Пока лампа горит назначенный ей срок, вы от пяти
до двенадцати не будете выходить из дома, не будете никого принимать и
ни с
кем не будете говорить.
— В городе все говорят о вас и все в претензии, что вы
до сих пор
ни у
кого не были,
ни у губернатора,
ни у архиерея,
ни у предводителя, — обратилась Крицкая к Райскому.
У меня хоть и
ни малейшей мысли не было его встретить, но я в тот же миг угадал,
кто он такой, только все еще сообразить не мог, каким это образом он просидел эти все дни, почти рядом со мной, так тихо, что я
до сих пор ничего не расслышал.
Я просто понял, что выздороветь надо во что бы
ни стало и как можно скорее, чтобы как можно скорее начать действовать, а потому решился жить гигиенически и слушаясь доктора (
кто бы он
ни был), а бурные намерения, с чрезвычайным благоразумием (плод широкости), отложил
до дня выхода, то есть
до выздоровления.
Я сидел как ошалелый.
Ни с
кем другим никогда я бы не упал
до такого глупого разговора. Но тут какая-то сладостная жажда тянула вести его. К тому же Ламберт был так глуп и подл, что стыдиться его нельзя было.
Но их мало, жизни нет, и пустота везде. Мимо фрегата редко и робко скользят в байдарках полудикие туземцы. Только Афонька, доходивший в своих охотничьих подвигах, через леса и реки, и
до китайских, и
до наших границ и говорящий понемногу на всех языках, больше смесью всех, между прочим и наречиями диких, не робея, идет к нам и всегда норовит прийти к тому времени, когда команде раздают вино. Кто-нибудь поднесет и ему: он выпьет и не благодарит выпивши, не скажет
ни слова, оборотится и уйдет.
«Видели ли вы его сами — вы, столь многолетне приближенный к вашему барину человек?» Григорий ответил, что не видел, да и не слыхал о таких деньгах вовсе
ни от
кого, «
до самых тех пор, как вот зачали теперь все говорить».
Ибо если в его тройку впрячь только его же героев, Собакевичей, Ноздревых и Чичиковых, то
кого бы
ни посадить ямщиком,
ни до чего путного на таких конях не доедешь!
В мечтах я нередко, говорит, доходил
до страстных помыслов о служении человечеству и, может быть, действительно пошел бы на крест за людей, если б это вдруг как-нибудь потребовалось, а между тем я двух дней не в состоянии прожить
ни с
кем в одной комнате, о чем знаю из опыта.
Вспоминаю с удивлением, что отомщение сие и гнев мой были мне самому
до крайности тяжелы и противны, потому что, имея характер легкий, не мог подолгу
ни на
кого сердиться, а потому как бы сам искусственно разжигал себя и стал наконец безобразен и нелеп.
Это великая заслуга в муже; эта великая награда покупается только высоким нравственным достоинством; и
кто заслужил ее, тот вправе считать себя человеком безукоризненного благородства, тот смело может надеяться, что совесть его чиста и всегда будет чиста, что мужество никогда
ни в чем не изменит ему, что во всех испытаниях, всяких, каких бы то
ни было, он останется спокоен и тверд, что судьба почти не властна над миром его души, что с той поры, как он заслужил эту великую честь,
до последней минуты жизни, каким бы ударам
ни подвергался он, он будет счастлив сознанием своего человеческого достоинства.
— Люди переменяются, Вера Павловна. Да ведь я и страшно работаю, могу похвалиться. Я почти
ни у
кого не бываю: некогда, лень. Так устаешь с 9 часов
до 5 в гошпитале и в Академии, что потом чувствуешь невозможность никакого другого перехода, кроме как из мундира прямо в халат. Дружба хороша, но не сердитесь, сигара на диване, в халате — еще лучше.
— Все равно, как не осталось бы на свете
ни одного бедного, если б исполнилось задушевное желание каждого бедного. Видите, как же не жалки женщины! Столько же жалки, как и бедные.
Кому приятно видеть бедных? Вот точно так же неприятно мне видеть женщин с той поры, как я узнал их тайну. А она была мне открыта моею ревнивою невестою в самый день обручения.
До той поры я очень любил бывать в обществе женщин; после того, — как рукою сняло. Невеста вылечила.
Искусство,
до коего достиг он, было неимоверно, и если б он вызвался пулей сбить грушу с фуражки
кого б то
ни было, никто б в нашем полку не усумнился подставить ему своей головы.
Я мог бы написать целый том анекдотов, слышанных мною от Ольги Александровны: с
кем и
кем она
ни была в сношениях, от графа д'Артуа и Сегюра
до лорда Гренвиля и Каннинга, и притом она смотрела на всех независимо, по-своему и очень оригинально. Ограничусь одним небольшим случаем, который постараюсь передать ее собственными словами.
Лесовский призвал Огарева, Кетчера, Сатина, Вадима, И. Оболенского и прочих и обвинил их за сношения с государственными преступниками. На замечание Огарева, что он
ни к
кому не писал, а что если
кто к нему писал, то за это он отвечать не может, к тому же
до него никакого письма и не доходило, Лесовский отвечал...
Внимание хозяина и гостя задавило меня, он даже написал мелом
до половины мой вензель; боже мой, моих сил недостает,
ни на
кого не могу опереться из тех, которые могли быть опорой; одна — на краю пропасти, и целая толпа употребляет все усилия, чтоб столкнуть меня, иногда я устаю, силы слабеют, и нет тебя вблизи, и вдали тебя не видно; но одно воспоминание — и душа встрепенулась, готова снова на бой в доспехах любви».
Корреспондент «Владивостока», не дальше как 5 лет назад, сообщал, что «
ни у
кого не было полрюмки водки, табак маньчжурский (то есть вроде нашей махорки)
до 2 р. 50 к. за фунт; поселенцы и некоторые надзиратели курили байховый и кирпичный чай» (1886 г., № 22).]
До нас нужды, над нами прав
Ни у
кого…
Иногда я доводил ее
до того, что она как бы опять видела кругом себя свет; но тотчас же опять возмущалась и
до того доходила, что меня же с горечью обвиняла за то, что я высоко себя над нею ставлю (когда у меня и в мыслях этого не было), и прямо объявила мне, наконец, на предложение брака, что она
ни от
кого не требует
ни высокомерного сострадания,
ни помощи,
ни «возвеличения
до себя».
Так как этим только троим
до сих пор из всех русских писателей удалось сказать каждому нечто действительно свое, свое собственное,
ни у
кого не заимствованное, то тем самым эти трое и стали тотчас национальными.
Словом, все дело велось в таком страшном секрете, что ничего нельзя было узнать, и притом продолжалось оно
до самого возвращения казака Платова с тихого Дона к государю, и во все это время мастера
ни с
кем не видались и не разговаривали.
Егор Николаевич был тверд тою своеобычною решимостью,
до которой он доходил после долгих уклонений и с которой уж зато его свернуть было невозможно, если его раз перепилили. Теперь он ел за четверых и не обращал
ни на
кого ни малейшего внимания.
Возвратясь домой, он все молчал.
До самого вечера он
ни с
кем не сказал
ни слова.
Отец с матерью
ни с
кем в Симбирске не виделись; выкормили только лошадей да поели стерляжьей ухи, которая показалась мне лучше, чем в Никольском, потому что той я почти не ел, да и вкуса ее не заметил:
до того ли мне было!.. Часа в два мы выехали из Симбирска в Чурасово, и на другой день около полден туда приехали.
— Ну чего, подлый человек, от нее добиваешься? — сказала она, толкая в дверь Василья, который торопливо встал, увидав ее. — Довел девку
до евтого, да еще пристаешь, видно, весело тебе, оголтелый, на ее слезы смотреть. Вон пошел. Чтобы духу твоего не было. И чего хорошего в нем нашла? — продолжала она, обращаясь к Маше. — Мало тебя колотил нынче дядя за него? Нет, все свое:
ни за
кого не пойду, как за Василья Грускова. Дура!
— Да и не пойду
ни за
кого, не люблю никого, хоть убей меня
до смерти за него, — проговорила Маша, вдруг разливаясь слезами.
— Василий, — говорю я, когда замечаю, что он начинает удить рыбу на козлах, — пусти меня на козлы, голубчик. — Василий соглашается. Мы переменяемся местами: он тотчас же начинает храпеть и разваливается так, что в бричке уже не остается больше
ни для
кого места; а передо мной открывается с высоты, которую я занимаю, самая приятная картина: наши четыре лошади, Неручинская, Дьячок, Левая коренная и Аптекарь, все изученные мною
до малейших подробностей и оттенков свойств каждой.
Он дал себе слово никуда не выезжать и
ни с
кем не видаться
до тех пор, пока не кончит всего своего романа.
И Еспер Иваныч подвел Павла к астролябии; он
до страсти любил с
кем бы то
ни было потолковать о разных математических предметах.
— Ну, и грубили тоже немало, топором даже граживали, но все
до случая как-то бог берег его; а тут, в последнее время, он взял к себе девчорушечку что
ни есть у самой бедной вдовы-бобылки, и девчурка-то действительно плакала очень сильно; ну, а мать-то попервоначалу говорила: «Что, говорит, за важность: продержит, да и отпустит же когда-нибудь!» У этого же самого барина была еще и другая повадка: любил он, чтобы ему крестьяне носили все, что у
кого хорошее какое есть: капуста там у мужика хороша уродилась, сейчас кочень капусты ему несут на поклон; пирог ли у
кого хорошо испекся, пирога ему середки две несут, — все это кушать изволит и похваливает.
Николай Сергеич был один из тех добрейших и наивно-романтических людей, которые так хороши у нас на Руси, что бы
ни говорили о них, и которые, если уж полюбят
кого (иногда бог знает за что), то отдаются ему всей душой, простирая иногда свою привязанность
до комического.