Неточные совпадения
— Убьет как муху-с, и прежде всего меня-с. А пуще того я другого боюсь: чтобы меня в их сообществе
не сочли, когда что нелепое над
родителем своим учинят.
Считаю, впрочем,
не лишним оговориться. Болтать по-французски и по-немецки я выучился довольно рано, около старших братьев и сестер, и, помнится, гувернантки, в дни именин и рождений
родителей, заставляли меня говорить поздравительные стихи; одни из этих стихов и теперь сохранились в моей памяти. Вот они...
— За то самое, что
родитель наш эти самые деньги вместе с ним прогулял, а как начали его
считать, он и
не покрыл его: «Я, говорит,
не один, а вместе с головой пил на эти деньги-то!» — ну, тому и досадно это было.
Вам хотелось бы, чтоб мужья жили с женами в согласии, чтобы дети повиновались
родителям, а
родители заботились о нравственном воспитании детей, чтобы
не было ни воровства, ни мошенничества, чтобы всякий
считал себя вправе стоять в толпе разиня рот,
не опасаясь ни за свои часы, ни за свой портмоне, чтобы, наконец, представление об отечестве было чисто, как кристалл… так, кажется?
— Что касается до меня, — присовокупил Глумов, соревнуя мне, — то я нахожу, что в вашей таксе всего поразительнее — это строгая постепенность вознаграждений. А потому, хотя я и
не желаю упоминать о ваших
родителях, но прошу вас
счесть, как бы я упомянул об них. Причем прилагаю полтинник.
Ибо оно, милая тетенька, целых шесть лет ставило этого юношу в пример, хвасталось им перед начальством,
считало его красою заведения, приставало к его
родителям,
не могут ли они еще другого такого юношу сделать…
Ни отца, ни матери он
не помнит и
не знает, рос и воспитывался он где-то далеко, чуть
не на границах Сибири, в доме каких-то бездетных, но достаточных супругов из мира чиновников, которых долгое время
считал за
родителей.
На все ласковые убеждения моей матери, что разлучаться друзьям
не надобно, а лучше жить вместе и помогать друг другу в исполнении таких святых обязанностей, — Григорий Иваныч очень твердо отвечал, что
считает эту обязанность слишком важною и тяжелою, что ответственность за воспитание молодых людей если
не перед
родителями их, то перед самим собою ему
не под силу и мешает заниматься наукой, в которой он сам еще ученик.
Аполлинария. Понять — пожалуй, но чувствовать вы
не можете так, как женщина. Я вышла замуж очень рано, я
не могла еще разбирать людей и своей воли
не имела. Мои
родители считали моего жениха очень хорошим человеком, оттого и отдали меня за него.
Именинные поездки
не ограничивались одним Ядриным, и раз в год
родители наши
считали необходимым съездить с одной стороны за 15 верст в родовое наше гнездо «Добрую Воду» к дяде Ивану Неофитовичу, а оттуда еще верст на 20 ближе к Орлу к тетке моей Анне Неофитовне Семенкович; а с другой стороны в совершенно ином направлении верст за 70, в Волховский уезд, к тетке Любви Неофитовне Шеншиной.
В заключение портрета скажу, что он назывался Григорий Александрович Печорин, а между родными просто Жорж, на французский лад, и что притом ему было 23 года, — и что у
родителей его было 3 тысячи душ в Саратовской, Воронежской и Калужской губернии, — последнее я прибавляю, чтоб немного скрасить его наружность во мнении строгих читателей! — виноват, забыл включить, что Жорж был единственный сын,
не считая сестры, 16-летней девочки, которая была очень недурна собою и, по словам маменьки (папеньки уж
не было на свете),
не нуждалась в приданом и могла занять высокую степень в обществе, с помощию божией и хорошенького личика и блестящего воспитания.
— Эх, господин, ежели рассказать вам!..
Не видал я в жизни своей хорошего и теперь
не вижу. Только и видел хорошего до восемнадцати лет. Ладненько тогда жил, пока
родителей слушал. Перестал слушаться — и жизнь моя кончилась. С самых тех пор, я так
считаю, что и на свете
не живу вовсе. Так… бьюсь только понапрасну.
«Ваша идея, — язвительно скажут нам, — вовсе
не нова; вы имеете честь разделять её с госпожей Простаковой, с господином Скотининым, с
родителями пана Халявского, изображённого Основьяненком, и вообще со всеми маменьками и папеньками, которые слово воспитание
считают однозначащим с словом откармливанье.
Ульянинский даже крестил сестру мою Юлю; при серьезном взгляде
родителей на религию это были
не пустяки. Когда сын выздоровел, Ульянинский прислал папе в подарок очень ценный чайный сервиз. Папа отослал его обратно с письмом, что
считает совершенно недопустимым брать плату за лечение детей своего товарища, а присланный подарок — та же замаскированная плата.
«Полковник навещал нас каждый день и в беседах и во время стола склонял разговор на свои цели. Он был чтитель Вольтера —
не любил христианской религии,
не знал даже, что такое Ветхий и Новый завет (?!); благочестие
считал суеверием, церковные уставы — выдумками духовенства для корысти; признавал обязанности
родителей к детям, но
не допускал обязанностей детей к
родителям. Вот в каком духе были беседы полковника с нами и с детьми генерала».
Избалованный
не только женщинами полусвета, носившими его на руках, и светскими барынями, любящими мимолетные интрижки, но даже девушками, которые, по наущению
родителей, были предупредительно-любезны и заискивающе кокетливы с «блестящей партией» (установившееся светское реномэ князя Владимира), он был уязвлен таким отношением к нему первой красавицы Петербурга, и заставить эту гордую девушку принадлежать ему — конечно, путем брака, который молодой князь
считал чем-то
не выше нотариальной сделки, — сделалось насущным вопросом его оскорбленного мелкого самолюбия.
Она была тщеславна и самолюбива, ей хотелось блистать в большом свете. Жизнь в Москве на ограниченные средства
родителей не удовлетворяла ее. Она
не считала лучшим и теперешнее их положение, хотя перспектива представления ко двору, о возможности которого сообщил отец, мутила ее воображение.
Герасим Сергеевич, оказывается,
не пожелал даже выслушать его,
не поинтересовался силою чувства к увлекшей его девушке,
считая это чувство за одну из тех заурядных «любовных интриг» с танцоркой, с канатной плясуньей, в подробности которых взрослые сыновья, из уважения к
родителям,
не смеют посвящать их;
родители смотрят на такие «интрижки», если знают о них стороной, как на «дань молодости», сквозь пальцы и
не поднимают о них вопроса, как о несерьезных и скоропроходящих увлечениях.
У нее был племянник — сын ее покойной любимой сестры, которого она
считала своим прямым и единственным наследником, каким он был и по закону, а потому и берегла копейку,
считая ее
не своей, а «Аркаши», как она звала Аркадия Петровича Савина, оставшегося в детстве сиротой после одного за другим умерших
родителей и когда-то воспитывавшегося в московском корпусе, и воскресные и праздничные дни проводившего у Ираиды Степановны, боготворившей мальчика.
— Нет, — сказал мне пастор, с которым я вступил в разговор при его выходе из кирки: — нет, они этого еще
не делали, и им пока
не в чем раскаиваться. Но мои прихожане живут в тесном соседстве и в беспрестанном общении с русскими, у которых это делается, — я видел вред такого ужасного поведения со стороны русских
родителей и
счел долгом предупредить своих слушателей, чтобы они
не научились следовать примеру своих русских соседей. Мои прихожане плакали от сожаления к чужим детям.