Неточные совпадения
Городничий. Да говорите,
ради бога, что такое? У меня сердце
не на месте. Садитесь, господа! Возьмите стулья! Петр Иванович, вот вам стул.
Хозяйка
не ответила.
Крестьяне,
ради случаю,
По новой чарке выпили
И хором песню грянули
Про шелковую плеточку.
Про мужнину родню.
Казалось, что ежели человека,
ради сравнения с сверстниками, лишают жизни, то хотя лично для него, быть может, особливого благополучия от сего
не произойдет, но для сохранения общественной гармонии это полезно и даже необходимо.
А что, если это так именно и надо? что, ежели признано необходимым, чтобы в Глупове, грех его
ради, был именно такой, а
не иной градоначальник?
Предстояло атаковать на пути гору Свистуху; скомандовали: в атаку! передние ряды отважно бросились вперед, но оловянные солдатики за ними
не последовали. И так как на лицах их,"
ради поспешения", черты были нанесены лишь в виде абриса [Абрис (нем.) — контур, очертание.] и притом в большом беспорядке, то издали казалось, что солдатики иронически улыбаются. А от иронии до крамолы — один шаг.
— Ну, старички, — сказал он обывателям, — давайте жить мирно.
Не трогайте вы меня, а я вас
не трону. Сажайте и сейте, ешьте и пейте, заводите фабрики и заводы — что же-с! Все это вам же на пользу-с! По мне, даже монументы воздвигайте — я и в этом препятствовать
не стану! Только с огнем,
ради Христа, осторожнее обращайтесь, потому что тут недолго и до греха. Имущества свои попалите, сами погорите — что хорошего!
И того
ради, существенная видится в том нужда, дабы можно было мне, яко градоначальнику, издавать для скорости собственного моего умысла законы, хотя бы даже
не первого сорта (о сем и помыслить
не смею!), но второго или третьего.
— Простите меня,
ради Христа, атаманы-молодцы! — говорил он, кланяясь миру в ноги, — оставляю я мою дурость на веки вечные, и сам вам тоё мою дурость с рук на руки сдам! только
не наругайтесь вы над нею,
ради Христа, а проводите честь честью к стрельцам в слободу!
Однако ж покуда устав еще утвержден
не был, а следовательно, и от стеснений уклониться было невозможно. Через месяц Бородавкин вновь созвал обывателей и вновь закричал. Но едва успел он произнести два первых слога своего приветствия ("об оных, стыда
ради, умалчиваю", — оговаривается летописец), как глуповцы опять рассыпались,
не успев даже встать на колени. Тогда только Бородавкин решился пустить в ход настоящую цивилизацию.
— Анна,
ради Бога
не говори так, — сказал он кротко. — Может быть, я ошибаюсь, но поверь, что то, что я говорю, я говорю столько же за себя, как и за тебя. Я муж твой и люблю тебя.
— Мама, голубчик,
ради Бога,
не говорите. Так страшно говорить про это.
— Нет, почему же тебе
не приехать? Хоть нынче обедать? Жена ждет тебя. Пожалуйста, приезжай. И главное, переговори с ней. Она удивительная женщина.
Ради Бога, на коленях умоляю тебя!
— Да помилуй,
ради самого Бога, князь, что̀ я сделала? — говорила княгиня, чуть
не плача.
— Нет, нет,
не может быть! Нет,
ради Бога, вы ошиблись! — говорила Долли, дотрагиваясь руками до висков и закрывая глаза.
— Ах, графиня, непременно свезите,
ради Бога, свезите меня к ним! Я никогда ничего
не видал необыкновенного, хотя везде отыскиваю, — улыбаясь сказал Вронский.
— Это ужасно! — сказал Степан Аркадьич, тяжело вздохнув. — Я бы одно сделал, Алексей Александрович. Умоляю тебя, сделай это! — сказал он. — Дело еще
не начато, как я понял. Прежде чем ты начнешь дело, повидайся с моею женой, поговори с ней. Она любит Анну как сестру, любит тебя, и она удивительная женщина.
Ради Бога поговори с ней! Сделай мне эту дружбу, я умоляю тебя!
— Ах, Алексей Александрович,
ради Бога,
не будем делать рекриминаций! Что прошло, то прошло, и ты знаешь, чего она желает и ждет, — развода.
Раздражение, разделявшее их,
не имело никакой внешней причины, и все попытки объяснения
не только
не устраняли, но увеличивали его. Это было раздражение внутреннее, имевшее для нее основанием уменьшение его любви, для него — раскаяние в том, что он поставил себя
ради ее в тяжелое положение, которое она, вместо того чтоб облегчить, делает еще более тяжелым. Ни тот, ни другой
не высказывали причины своего раздражения, но они считали друг друга неправыми и при каждом предлоге старались доказать это друг другу.
Обдумав всё, полковой командир решил оставить дело без последствий, но потом
ради удовольствия стал расспрашивать Вронского о подробностях его свиданья и долго
не мог удержаться от смеха, слушая рассказ Вронского о том, как затихавший титулярный советник вдруг опять разгорался, вспоминая подробности дела, и как Вронский, лавируя при последнем полуслове примирения, ретировался, толкая вперед себя Петрицкого.
— Боже мой, что я сделал! Долли!
Ради Бога!.. Ведь… — он
не мог продолжать, рыдание остановилось у него в горле.
— Но,
ради Бога,
не горячись, — сказал Степан Аркадьич, дотрагиваясь до коленки зятя.
— Я вижу, что случилось что-то. Разве я могу быть минуту спокоен, зная, что у вас есть горе, которого я
не разделяю? Скажите
ради Бога! — умоляюще повторил он.
Но
ради Бога
не думайте, — прибавлял ее взгляд, — что я позволяю себе навязываться в знакомые.
— Прости меня, но я радуюсь этому, — перебил Вронский. —
Ради Бога, дай мне договорить, — прибавил он, умоляя ее взглядом дать ему время объяснить свои слова. — Я радуюсь, потому что это
не может, никак
не может оставаться так, как он предполагает.
— Нет, ты постой, постой, — сказал он. — Ты пойми, что это для меня вопрос жизни и смерти. Я никогда ни с кем
не говорил об этом. И ни с кем я
не могу говорить об этом, как с тобою. Ведь вот мы с тобой по всему чужие: другие вкусы, взгляды, всё; но я знаю, что ты меня любишь и понимаешь, и от этого я тебя ужасно люблю. Но,
ради Бога, будь вполне откровенен.
— Долли! — проговорил он, уже всхлипывая. —
Ради Бога, подумай о детях, они
не виноваты. Я виноват, и накажи меня, вели мне искупить свою вину. Чем я могу, я всё готов! Я виноват, нет слов сказать, как я виноват! Но, Долли, прости!
—
Ради самого Христа! помилуй, Андрей Иванович, что это ты делаешь! Оставлять так выгодно начатый карьер из-за того только, что попался начальник
не того… Что ж это? Ведь если на это глядеть, тогда и в службе никто бы
не остался. Образумься, образумься. Еще есть время! Отринь гордость и самолюбье, поезжай и объяснись с ним!
Впрочем,
ради дочери прощалось многое отцу, и мир у них держался до тех пор, покуда
не приехали гостить к генералу родственницы, графиня Болдырева и княжна Юзякина: одна — вдова, другая — старая девка, обе фрейлины прежних времен, обе болтуньи, обе сплетницы,
не весьма обворожительные любезностью своей, но, однако же, имевшие значительные связи в Петербурге, и перед которыми генерал немножко даже подличал.
— Нет, Платон Михайлович, — сказал Хлобуев, вздохнувши и сжавши крепко его руку, —
не гожусь я теперь никуды. Одряхлел прежде старости своей, и поясница болит от прежних грехов, и ревматизм в плече. Куды мне! Что разорять казну! И без того теперь завелось много служащих
ради доходных мест. Храни бог, чтобы из-за меня, из-за доставки мне жалованья прибавлены были подати на бедное сословие: и без того ему трудно при этом множестве сосущих. Нет, Платон Михайлович, бог с ним.
— Я тут еще беды
не вижу.
«Да скука, вот беда, мой друг».
— Я модный свет ваш ненавижу;
Милее мне домашний круг,
Где я могу… — «Опять эклога!
Да полно, милый,
ради Бога.
Ну что ж? ты едешь: очень жаль.
Ах, слушай, Ленский; да нельзя ль
Увидеть мне Филлиду эту,
Предмет и мыслей, и пера,
И слез, и рифм et cetera?..
Представь меня». — «Ты шутишь». — «Нету».
— Я рад. — «Когда же?» — Хоть сейчас
Они с охотой примут нас.
— Ваше королевское величество! молчите, молчите,
ради бога! — закричал Янкель. — Молчите! Мы уж вам за это заплатим так, как еще никогда и
не видели: мы дадим вам два золотых червонца.
— Панночка видала тебя с городского валу вместе с запорожцами. Она сказала мне: «Ступай скажи рыцарю: если он помнит меня, чтобы пришел ко мне; а
не помнит — чтобы дал тебе кусок хлеба для старухи, моей матери, потому что я
не хочу видеть, как при мне умрет мать. Пусть лучше я прежде, а она после меня. Проси и хватай его за колени и ноги. У него также есть старая мать, — чтоб
ради ее дал хлеба!»
Когда начальник тюрьмы сам выпустит заключенного, когда миллиардер подарит писцу виллу, опереточную певицу и сейф, а жокей хоть раз попридержит лошадь
ради другого коня, которому
не везет, — тогда все поймут, как это приятно, как невыразимо чудесно.
— А, вы про это! — засмеялся Свидригайлов, — да, я бы удивился, если бы, после всего, вы пропустили это без замечания. Ха! ха! Я хоть нечто и понял из того, что вы тогда… там… накуролесили и Софье Семеновне сами рассказывали, но, однако, что ж это такое? Я, может, совсем отсталый человек и ничего уж понимать
не могу. Объясните,
ради бога, голубчик! Просветите новейшими началами.
Не в здравом рассудке сие сказано было, а при взволнованных чувствах, в болезни и при плаче детей
не евших, да и сказано более
ради оскорбления, чем в точном смысле…
—
Ради бога, успокойтесь,
не пугайтесь! — говорил он скороговоркой, — он переходил улицу, его раздавила коляска,
не беспокойтесь, он очнется, я велел сюда нести… я у вас был, помните… Он очнется, я заплачу!
Катерина (кидаясь на шею мужу). Тиша,
не уезжай!
Ради Бога,
не уезжай! Голубчик, прошу я тебя!
— Бога ты
не боишься, разбойник! — отвечал ему Савельич сердитым голосом. — Ты видишь, что дитя еще
не смыслит, а ты и рад его обобрать, простоты его
ради. Зачем тебе барский тулупчик? Ты и
не напялишь его на свои окаянные плечища.
— Ваше превосходительство, — сказал я ему, — прибегаю к вам, как к отцу родному;
ради бога,
не откажите мне в моей просьбе: дело идет о счастии всей моей жизни.
Ну поцелуйте же,
не ждали? говорите!
Что ж,
ради? Нет? В лицо мне посмотрите.
Удивлены? и только? вот прием!
Как будто
не прошло недели;
Как будто бы вчера вдвоем
Мы мочи нет друг другу надоели;
Ни на́волос любви! куда как хороши!
И между тем,
не вспомнюсь, без души,
Я сорок пять часов, глаз мигом
не прищуря,
Верст больше седьмисот пронесся, — ветер, буря;
И растерялся весь, и падал сколько раз —
И вот за подвиги награда!
Слово «германцы» вместо «немцы» Павел Петрович употребил
ради иронии, которой, однако, никто
не заметил.
— Перестань,
ради бога, Евгений! это ни на что
не похоже.
«Ничему
не верите, а — чего
ради не верите? Боитесь верить, страха
ради не верите! Осмеяли все, оголились, оборвались, как пьяные нищие…»
— «Глас народа — глас божий»? Нет, нет! Народ говорит только о вещественном, о материальном, но — таинственная мысль народа, мечта его о царствии божием — да! Это святые мысль и мечта. Святость требует притворства — да, да! Святость требует маски. Разве мы
не знаем святых, которые притворялись юродивыми Христа
ради, блаженными, дурачками? Они делали это для того, чтоб мы
не отвергли их,
не осмеяли святость их пошлым смехом нашим…
— А, конечно, от неволи, — сказала молодая, видимо,
не потому, что хотела пошутить, а потому, что плохо слышала. — Вот она, детей
ради, и стала ездить в Нижний, на ярмарку, прирабатывать, женщина она видная, телесная, характера веселого…
— Значит, это те праведники,
ради которых бог соглашался пощадить Содом, Гоморру или что-то другое, беспутное? Роль —
не для меня… Нет.
— Но, издеваясь над стихами,
не издевались ли вы и над идеями представительного правления, над идеями,
ради реализации которых деды и отцы ваши боролись, умирали в тюрьмах, в ссылке, на каторге?
Дома его ждала телеграмма из Антверпена. «Париж
не вернусь еду Петербург Зотова». Он изорвал бумагу на мелкие куски, положил их в пепельницу, поджег и, размешивая карандашом, дождался, когда бумага превратилась в пепел. После этого ему стало так скучно, как будто вдруг исчезла цель,
ради которой он жил в этом огромном городе. В сущности — город неприятный, избалован богатыми иностранцами, живет напоказ и обязывает к этому всех своих людей.
Опекун совершенно серьезно уверяет меня, что «Герцогиня Герольдштейнская» женщина
не историческая, а выдумана Оффенбахом оперетки
ради.
— Фантастически талантливы люди здесь. Вероятно, вот такие жили в эпоху Возрождения.
Не понимаю: где — святые, где — мошенники? Это смешано почти в каждом. И — множество юродствующих, а — чего
ради? Черт знает… Ты должен понять это…