Неточные совпадения
Г-жа Простакова (увидя Кутейкина и Цыфиркина). Вот и учители! Митрофанушка мой ни днем, ни ночью покою
не имеет. Свое дитя хвалить дурно, а куда
не бессчастна будет та, которую
приведет Бог быть его женою.
— Барыня, голубушка! — заговорила няня, подходя к Анне и целуя ее руки и плечи. — Вот
Бог привел радость нашему новорожденному. Ничего-то вы
не переменились.
— Да как же в самом деле: три дни от тебя ни слуху ни духу! Конюх от Петуха
привел твоего жеребца. «Поехал, говорит, с каким-то барином». Ну, хоть бы слово сказал: куды, зачем, на сколько времени? Помилуй, братец, как же можно этак поступать? А я
бог знает чего
не передумал в эти дни!
«У него тоже были свои мысли, — подумал Самгин, вздохнув. — Да, “познание — третий инстинкт”. Оказалось, что эта мысль
приводит к
богу… Убого. Убожество. “Утверждение земного реального опыта как истины требует служения этой истине или противодействия ей, а она, чрез некоторое время, объявляет себя ложью. И так, бесплодно, трудится, кружится разум, доколе
не восчувствует, что в центре круга — тайна, именуемая
бог”».
«И лжемыслие, яко бы возлюбив человека господь
бог возлюбил также и рождение и плоть его, господь наш есть дух и
не вмещает любви к плоти, а отметает плоть. Какие можем
привести доказательства сего? Первое: плоть наша грязна и пакостна, подвержена болезням, смерти и тлению…»
— Приду; как
не прийти взглянуть на Андрея Ильича? Чай, великонек стал! Господи! Радости какой
привел дождаться Господь! Приду, батюшка, дай
Бог вам доброго здоровья и несчетные годы… — ворчал Захар вслед уезжавшей коляске.
Не дай
Бог, когда Захар воспламенится усердием угодить барину и вздумает все убрать, вычистить, установить, живо, разом
привести в порядок! Бедам и убыткам
не бывает конца: едва ли неприятельский солдат, ворвавшись в дом, нанесет столько вреда. Начиналась ломка, паденье разных вещей, битье посуды, опрокидыванье стульев; кончалось тем, что надо было его выгнать из комнаты, или он сам уходил с бранью и с проклятиями.
— Несчастия выйдут — это наверно… у меня кружится голова. Довольно мне с вами: я решился — и кончено. Только, ради
Бога, прошу вас —
не приводите ко мне вашего брата.
Тут я развил перед ним полную картину полезной деятельности ученого, медика или вообще друга человечества в мире и
привел его в сущий восторг, потому что и сам говорил горячо; он поминутно поддакивал мне: «Так, милый, так, благослови тебя
Бог, по истине мыслишь»; но когда я кончил, он все-таки
не совсем согласился: «Так-то оно так, — вздохнул он глубоко, — да много ли таких, что выдержат и
не развлекутся?
Я тотчас
привез доктора, он что-то прописал, и мы провозились всю ночь, мучая крошку его скверным лекарством, а на другой день он объявил, что уже поздно, и на просьбы мои — а впрочем, кажется, на укоры — произнес с благородною уклончивостью: «Я
не Бог».
Начался Великий пост, а Маркел
не хочет поститься, бранится и над этим смеется: «Все это бредни, говорит, и нет никакого и
Бога», — так что в ужас
привел и мать и прислугу, да и меня малого, ибо хотя был я и девяти лет всего, но, услышав слова сии, испугался очень и я.
— Ну,
не буду,
не буду, — торопливо произнесла Акулина, с усилием глотая слезы. — Так вы завтра едете? — прибавила она после небольшого молчанья. — Когда-то
Бог приведет опять увидеться с вами, Виктор Александрыч?
— Вот здесь, — говорил он, заботливо усаживая меня в кресла, — здесь вам будет хорошо. Человек, пива! нет, то есть шампанского! Ну, признаюсь,
не ожидал,
не ожидал… Давно ли? надолго ли? Вот
привел Бог, как говорится, того…
Когда священник начал мне давать уроки, он был удивлен
не только общим знанием Евангелия, но тем, что я
приводил тексты буквально. «Но господь
бог, — говорил он, — раскрыв ум,
не раскрыл еще сердца». И мой теолог, пожимая плечами, удивлялся моей «двойственности», однако же был доволен мною, думая, что у Терновского сумею держать ответ.
Так как это значило vulgariter [попросту (лат.).] «ступайте с
богом», то я и оставил моего Понса, улыбаясь вперед лицу, которое сделает интендант в Ницце; но этого лица
бог мне
не привел видеть, его сменили.
— Представьте себе… Клещевинов! Совсем мы об нем и
не думали — вдруг сегодня Обрящин
привез его к нам… извините,
бога ради!
— Ну, так вот что. Сегодня я новых лекарств
привезла; вот это — майский бальзам, живот ему чаще натирайте, а на ночь скатайте катышук и внутрь принять дайте. Вот это — гофманские капли, тоже, коли что случится, давайте; это — настойка зверобоя, на ночь полстакана пусть выпьет. А ежели давно он
не облегчался, промывательное поставьте.
Бог даст, и полегче будет. Я и лекарку у вас оставлю; пускай за больным походит, а завтра утром придет домой и скажет, коли что еще нужно. И опять что-нибудь придумаем.
— А уж это как
бог приведет… Вот еще как мои-то помощники. Емельян-то, значит, большак, из воли
не выходит, а на Галактиона как будто и
не надеюсь. Мудреный он у меня.
— А сам еще
не знаю где, миленький. Где
бог приведет… На постоялый двор куда-нибудь заверну.
— Вот что, Ленька, голуба́ душа, ты закажи себе это: в дела взрослых
не путайся! Взрослые — люди порченые; они
богом испытаны, а ты еще нет, и — живи детским разумом. Жди, когда господь твоего сердца коснется, дело твое тебе укажет, на тропу твою
приведет, — понял? А кто в чем виноват — это дело
не твое. Господу судить и наказывать. Ему, а —
не нам!
Существование зла в мире
не только
не есть аргумент в пользу атеизма,
не только
не должно восстанавливать против
Бога, но и
приводит к сознанию высшего смысла жизни, великой задачи мировой истории.
Безрелигиозное сознание мысленно исправляет дело Божье и хвастает, что могло бы лучше сделать, что
Богу следовало бы насильственно создать космос, сотворить людей неспособными к злу, сразу
привести бытие в то совершенное состояние, при котором
не было бы страдания и смерти, а людей привлекало бы лишь добро.
— А ведь оно тово, действительно, Марья Родивоновна, статья подходящая… ей-богу!.. Так уж вы тово,
не оставьте нас своею милостью… Ужо подарочек
привезу. Только вот Дарья бы померла, а там живой рукой все оборудуем. Федосья-то Родивоновна в город переехала… Я как-то ее встретил. Бледная такая стала да худенькая…
— Ах, Захар! Опять «
не полагается»! — весело воскликнул Горизонт и потрепал гиганта по плечу. — Что такое «
не полагается»? Каждый раз вы мне тычете этим самым своим «
не полагается». Мне всего только на три дня. Только заключу арендный договор с графом Ипатьевым и сейчас же уеду.
Бог с вами! Живите себе хоть один во всех номерах. Но вы только поглядите, Захар, какую я вам
привез игрушку из Одессы! Вы таки будете довольны!
— Подожди, Любочка! Подожди, этого
не надо. Понимаешь, совсем, никогда
не надо. То, что вчера было, ну, это случайность. Скажем, моя слабость. Даже более: может быть, мгновенная подлость. Но, ей-богу, поверь мне, я вовсе
не хотел сделать из тебя любовницу. Я хотел видеть тебя другом, сестрой, товарищем… Нет, нет ничего: все сладится, стерпится.
Не надо только падать духом. А покамест, дорогая моя, подойди и посмотри немножко в окно: я только
приведу себя в порядок.
«
Не заподозрите,
бога ради, — писала она далее в своем письме, — чтобы любовь
привела меня к одру вашего родственника; между нами существует одна только святая и чистая дружба, — очень сожалею, что я
не имею портрета, чтобы послать его к вам, из которого вы увидали бы, как я безобразна и с каким ужасным носом, из чего вы можете убедиться, что все мужчины могут только ко мне пылать дружбою!»
— Нет, сударь, много уж раз бывал. Был и в Киеве, и у Сергия-Троицы [38] был, ходил ив Соловки
не однова… Только вот на Святой Горе на Афонской
не бывал, а куда, сказывают, там хорошо! Сказывают, сударь, что такие там есть пустыни безмолвные, что и нехотящему человеку
не спастись невозможно, и такие есть старцы-постники и подражатели, что даже самое закоснелое сердце словесами своими мягко яко воск соделывают!.. Кажется, только бы
бог привел дойти туда, так и живот-то скончать
не жалко!
Еще тогда, сколь припомню, только об том и думалось, чтоб в пустынножительстве спасение найти, чтоб уподобиться древним отцам пустынникам, которые суету мирскую хуже нечем мучения адовы для себя почитали… Ну, и
привел бог в пустыню, да только
не так, как думалось.
— Обращаться
не знают как. Азията в веру
приводить надо со страхом, чтобы он трясся от перепуга, а они им
бога смирного проповедывают. Это попервоначалу никак
не годится, потому что азият смирного
бога без угрозы ни за что
не уважит и проповедников побьет.
Так бы, кажется, и
не наслушался музыки их речей, кабы
бог привел опять на распутии встретиться!
Кругом тихо. Только издали, с большой улицы, слышится гул от экипажей, да по временам Евсей, устав чистить сапог, заговорит вслух: «Как бы
не забыть: давеча в лавочке на грош уксусу взял да на гривну капусты, завтра надо отдать, а то лавочник, пожалуй, в другой раз и
не поверит — такая собака! Фунтами хлеб вешают, словно в голодный год, — срам! Ух, господи, умаялся. Вот только дочищу этот сапог — и спать. В Грачах, чай, давно спят:
не по-здешнему! Когда-то господь
бог приведет увидеть…»
— Вот ты — хороший юнкарь, дай
бог тебе доброго здоровья и спасибо на хлебе, на соли, — кланялась она головой, — а то ведь есть и из вашей братии, из юнкарей, такие охальники, что
не приведи господи.
— Но неужели же ни вы, ни Гегель
не знаете, или, зная, отвергаете то, что говорит Бенеке? —
привел еще раз мнение своего любимого философа Егор Егорыч. — Бенеке говорит, что для ума есть черта, до которой он идет могущественно, но тут же весь и кончается, а там, дальше, за чертой, и поэзия, и
бог, и религия, и это уж работа
не его, а дело фантазии.
—
Не тебе, боярин, а нам помнить услуги. Да вряд ли мы когда и встретимся. А если бы
привел бог, так
не забудь, что русский человек добро помнит и что мы всегда тебе верные холопи!
— Великий государь, — ответил Кольцо, собирая все свое присутствие духа, —
не заслужил я еще тогда твоей великой милости. Совестно мне было тебе на глаза показаться; а когда князь Никита Романыч повел к тебе товарищей, я вернулся опять на Волгу, к Ермаку Тимофеичу,
не приведет ли
бог какую новую службу тебе сослужить!
— Боярин Дружина! — сказал торжественно Иоанн, вставая с своего места, — ты божьим судом очистился предо мною. Господь
бог, чрез одоление врага твоего, показал твою правду, и я
не оставлю тебя моею милостью.
Не уезжай из Слободы до моего приказа. Но это, — продолжал мрачно Иоанн, — только половина дела. Еще самый суд впереди.
Привести сюда Вяземского!
— Я, братец, давно всем простил! Сам
Богу грешен и других осуждать
не смею!
Не я, а закон осуждает. Ось-то, которую ты срубил, на усадьбу
привези, да и рублик штрафу кстати уж захвати; а покуда пускай топорик у меня полежит! Небось, брат, сохранно будет!
—
Не знаю, милая,
не знаю. Вот даже насчет себя
не знаю. Сегодня — здесь, а завтра — уж и
не знаю где… Может быть,
Бог приведет где-нибудь в сарайчике ночевать, а может быть, и у мужичка в избе!
Она. Ну, если
Бог благословит детьми, то зови меня кумой: я к тебе пойду крестить. Сама
не поеду: вон ее, карлицу свою, пошлю, а если сюда дитя
привезешь, так и сама подержу.
Смысл тот, что история, природа человека и
бог показывают нам, что, пока будут два человека и между ними хлеб, деньги и женщина, — будет война. То есть, что никакой прогресс
не приведет людей к тому, чтобы они сдвинулись с дикого понимания жизни, при котором без драки невозможно разделить хлеб, деньги (очень хороши тут деньги) и женщину.
Но, во-первых, он понимал, что бороться (успешно или неуспешно) могут только очень сильные люди и что ему, безвестному помпадуру
бог весть которой степени, предоставлена в этом случае лишь мелкая полемика, которая ни к чему другому
не может
привести, кроме изнурения.
Бог весть куда
привело бы его это грустное настроение мыслей, если б он
не сознавал, что вопрос должен быть разрешен, помимо сентиментальных соображений, лично для него самого. И он приступил к этому разрешению прямо, без колебаний.
«Полно, варварка, проказничать со мной; я старый воробей, меня
не обманешь, — сказал он, смеясь, — вставай-ка, я новые карточки
привез, — и подойдя к постели и подсунув карты под подушку, он прибавил: — вот на зубок новорожденному!» — «Друг мой, Андрей Михайлыч, — говорила Софья Николавна, — ей-богу, я родила: вот мой сын…» На большой пуховой подушке, тоже в щегольской наволочке, под кисейным, на розовом атласе, одеяльцем в самом деле лежал новорожденный, крепкий мальчик; возле кровати стояла бабушка-повитушка, Алена Максимовна.
«А что мы, — писали они Ступишину, — перед
богом и всемилостивейшею государынею нашей нарушили присягу и тому злодею присягали, в том приносим наше христианское покаяние и слезно просим отпущения сего нашего невольного греха, ибо
не иное нас к сему
привело, как смертный страх».
Дальше в этой думке рассказывается о том, как турки,
не осилив Почаевской лавры приступом, порешили взять ее хитростью. С этой целью они послали, как будто бы в дар монастырю, огромную свечу, начиненную порохом.
Привезли эту свечу на двенадцати парах волов, и обрадованные монахи уже хотели возжечь ее перед иконой Почаевской Божией матери, но
Бог не допустил совершиться злодейскому замыслу.
— Да и гости такие, что нам носу нельзя показать, и баушка запирает нас всех на ключ в свою комнату. Вот тебе и гости… Недавно Порфир Порфирыч был с каким-то горным инженером, ну, пили, конечно, а потом как инженер-то принялся по всем комнатам на руках ходить!.. Чистой театр… Ей-богу! Потом какого-то адвоката
привозили из городу, тоже Порфир Порфирыч, так тово уж прямо на руках вынесли из повозки, да и после добудиться
не могли: так сонного и уволокли опять в повозку.
Думала, уж и на ноги
не встану, а вот
Бог еще
привел свидеться.
— Ну вот,
не отгадал ли я! — продолжал незнакомец. —
Бог привел нам опять увидеться.
— Зачем вы
привели ее сюда? — нетерпеливо сказал он. — Легче от эвтого
не будет… Ну, старуха, полно тебе… Простись да ступай с
богом. Лишние проводы — лишние слезы… Ну, прощайся!
Это я, Тимур, сказал Баязету, победив его: «О Баязет, как видно — пред
богом ничто государства и люди, смотри — он отдает их во власть таких людей, каковы мы: ты — кривой, я — хром!» Так сказал я ему, когда его
привели ко мне в цепях и он
не мог стоять под тяжестью их, так сказал я, глядя на него в несчастии, и почувствовал жизнь горькою, как полынь, трава развалин!