Неточные совпадения
— Ну, когда
не нуждаетесь, так нечего и говорить. На вкусы нет закона: кто
любит попа, а кто попадью, говорит пословица.
— Ни то, ни другое.
Поп не любит социалистов. Впрочем, и социалисты как будто держатся в стороне от этой игры.
— Мужик
попа не любит,
не верит ему,
поп — тот же мироед, и — вдруг?
Попов грубовато заявил, что он провожать
не любит, к тому же хочет есть и — просит извинить его. Сунув руку Самгину, но
не взглянув на него, он ушел. Самгин встал, спрашивая...
— Давно
не слыхал хорошей музыки. У Туробоева поиграем,
попоем. Комическое учреждение это поместье Туробоева. Мужики изгрызли его, точно крысы. Вы, Самгин, рыбу удить
любите? Вы прочитайте Аксакова «Об уженье рыбы» — заразитесь! Удивительная книга, так, знаете, написана — Брем позавидовал бы!
Таких, как
Попов, суетливых и вывихнутых, было несколько человек. Клим особенно
не любил, даже боялся их и видел, что они пугают
не только его, а почти всех студентов, учившихся серьезно.
— Петровна у меня вместо матери,
любит меня, точно кошку. Очень умная и революционерка, — вам смешно? Однако это верно: терпеть
не может богатых, царя, князей,
попов. Она тоже монастырская, была послушницей, но накануне пострига у нее случился роман и выгнали ее из монастыря. Работала сиделкой в больнице, была санитаркой на японской войне, там получила медаль за спасение офицеров из горящего барака. Вы думаете, сколько ей лет — шестьдесят? А ей только сорок три года. Вот как живут!
— И! нет, какой характер!
Не глупа, училась хорошо, читает много книг и приодеться
любит. Поп-то
не бедный: своя земля есть. Михайло Иваныч, помещик,
любит его, — у него там полная чаша! Хлеба, всякого добра — вволю; лошадей ему подарил, экипаж, даже деревьями из оранжерей комнаты у него убирает.
Поп умный, из молодых — только уж очень по-светски ведет себя: привык там в помещичьем кругу. Даже французские книжки читает и покуривает — это уж и
не пристало бы к рясе…
— Верно, влюблены в Марфеньку: недаром портрет пишете! Художники, как лекаря и
попы, даром
не любят ничего делать. Пожалуй,
не прочь и того… увлечь девочку, сыграть какой-нибудь романчик, даже драму…
Перед Ильиным днем
поп Макар устраивал «помочь». На покос выходило до полуторых сот косцов. Мужики
любили попа Макара и
не отказывались поработать денек. Да и как было
не поработать, когда
поп Макар крестил почти всех косцов, венчал, а в будущем должен был похоронить? За глаза говорили про
попа то и се, а на деле выходило другое. Теперь в особенности популярность
попа Макара выросла благодаря свержению ига исправника Полуянова.
— Я-то? А даже очень просто… Пешком пришел сказать вот
попу Макару и Ермилычу, что окручу их в бараний рог… да. Я
не люблю исподтишка, а прямо действую.
У
попа было благообразное Христово лицо, ласковые, женские глаза и маленькие руки, тоже какие-то ласковые ко всему, что попадало в них. Каждую вещь — книгу, линейку, ручку пера — он брал удивительно хорошо, точно вещь была живая, хрупкая,
поп очень
любил ее и боялся повредить ей неосторожным прикосновением. С ребятишками он был
не так ласков, но они все-таки
любили его.
Государь этого
не знал до самого приезда в Россию, а уехали они скоро, потому что у государя от военных дел сделалась меланхолия и он захотел духовную исповедь иметь в Таганроге у
попа Федота [«
Поп Федот»
не с ветра взят: император Александр Павлович перед своею кончиною в Таганроге исповедовался у священника Алексея Федотова-Чеховского, который после того именовался «духовником его величества» и
любил ставить всем на вид это совершенно случайное обстоятельство.
Мать, в свою очередь, пересказывала моему отцу речи Александры Ивановны, состоявшие в том, что Прасковью Ивановну за богатство все уважают, что даже всякий новый губернатор приезжает с ней знакомиться; что сама Прасковья Ивановна никого
не уважает и
не любит; что она своими гостями или забавляется, или ругает их в глаза; что она для своего покоя и удовольствия
не входит ни в какие хозяйственные дела, ни в свои, ни в крестьянские, а все предоставила своему поверенному Михайлушке, который от крестьян пользуется и наживает большие деньги, а дворню и лакейство до того избаловал, что вот как они и с нами, будущими наследниками, поступили; что Прасковья Ивановна большая странница, терпеть
не может
попов и монахов, и нищим никому копеечки
не подаст; молится богу по капризу, когда ей захочется, — а
не захочется, то и середи обедни из церкви уйдет; что священника и причет содержит она очень богато, а никого из них к себе в дом
не пускает, кроме
попа с крестом, и то в самые большие праздники; что первое ее удовольствие летом — сад, за которым она ходит, как садовник, а зимою
любит она петь песни, слушать, как их поют, читать книжки или играть в карты; что Прасковья Ивановна ее, сироту,
не любит, никогда
не ласкает и денег
не дает ни копейки, хотя позволяет выписывать из города или покупать у разносчиков все, что Александре Ивановне вздумается; что сколько ни просили ее посторонние почтенные люди, чтоб она своей внучке-сиротке что-нибудь при жизни назначила, для того чтоб она могла жениха найти, Прасковья Ивановна и слышать
не хотела и отвечала, что Багровы родную племянницу
не бросят без куска хлеба и что лучше век оставаться в девках, чем навязать себе на шею мужа, который из денег женился бы на ней, на рябой кукушке, да после и вымещал бы ей за то.
— Полно, братец, приходить в отчаяние, — сказал он, — все это ничего
не значит; мне в банке обменяют твои бумажки, а ты бери у меня другие и строй памятник
попу Савелию, я его
любил.
А мужики больше вздыхают: очень-де трудно жить на земле этой; бог —
не любит, начальство —
не уважает,
попы — ничему
не учат, самим учиться — охоты нет, и никак невозможно понять, на что мы родились и какое удовольствие в Тупом Углу жить?
Детство было длинное, скучное; отец обходился сурово и даже раза три наказывал ее розгами, а мать чем-то долго болела и умерла; прислуга была грязная, грубая, лицемерная; часто приходили в дом
попы и монахи, тоже грубые и лицемерные; они пили и закусывали и грубо льстили ее отцу, которого
не любили.
А пьяному рай, отец Мисаил! Выпьем же чарочку за шинкарочку… Однако, отец Мисаил, когда я пью, так трезвых
не люблю; ино дело пьянство, а иное чванство; хочешь жить, как мы, милости просим — нет, так убирайся, проваливай: скоморох
попу не товарищ.
Она соблюдала посты, ходила в церковь; твердо знала обиход и
любила в службе стройность и благолепие; взыскивала, чтобы
попы в алтаре громко
не сморкались и
не обтирали бород аналойными полотенцами; дьяконы чтобы
не ревели, а дьячки
не частили в чтении кафизм и особенно шестопсалмия, которое бабушка знала наизусть.
— Полно врать, братец! Все это глупые приметы. Ну что имеет общего
поп с охотою? Конечно, и я
не люблю, когда тринадцать сидят за столом, да это другое дело. Три раза в моей жизни случалось, что из этих тринадцати человек кто через год, кто через два, кто через три, а непременно умрет; так тут поневоле станешь верить.
—
Попа ты
не узнал бы, хотя и «все знаешь»; извини, но я очень
люблю дразниться.
Поп стал такой важный, такой положительный, что хочется выйти вон! Он ворочает большими делами в чайной фирме. А Эстамп — в Мексике. Он поехал к больной матери; она умерла, а Эстамп влюбился и женился. Больше мы его
не увидим.
— Особо тебя, Антоныч,
поп не любит…
— Положим, ты
попу не жена, однако, по должности своей, он обязался
любить всякую тварь, как написано в книгах.
Он бодро посматривал кругом своими медвежьими глазенками, окликал громовым голосом всех встречных мужиков, мещан, купцов;
попам, которых очень
не любил, посылал крепкие посулы и однажды, поравнявшись со мною (я вышел прогуляться с ружьем), так заатукал на лежавшего возле дороги зайца, что стон и звон стояли у меня в ушах до самого вечера.
— Да еще что, отец Андроник, — продолжала Галактионовна, — после сама же Фатевна и смеется: «Как, говорит, просты, ах, как просты образованные-то люди… Только, говорит, жалованье они действительно большое получают, а настоящего ума в них нет: необразованной, говорит, бабе выбросили пятьдесят рублей, а мне на голодные-то зубы и ладно. Особенно, говорит, жаль мне
попа Андроника, деньги, говорит, он
любит, а лошадь
не умеет продать!..»
—
Не люблю я,
не люблю,
поп, кто
не в свое дело мешается.
О ту пору замечено было благочестие и рвение моё, так что
поп стал при встрече как-то особенно носом сопеть и благословлял меня, а я должен был руку ему целовать — была она всегда холодная, в поту. Завидовал я его близости к тайнам божиим, но
не любил и боялся.
Ларион
любил службу во храме: закроет глаза, голову рыжую кверху закинет, кадык выпятит и — зальётся, запоёт. До того доходил, что и лишнее певал, — уж
поп ему из алтаря знаки делает — куда, дескать, тебя занесло? И читал тоже прекрасно, нараспев, звонко, с ласкою в голосе, с трепетом и радостью.
Поп не любил его, он
попа — тоже и
не раз, бывало, говорил мне...
— Хороша девка-то, а? Это — я тебе скажу…
не нашего бога бес! Что она мне говорит… никакой
поп, никто
не скажет мне эдак! Да-а. Стращаю я ее — для пробы: «Вот я тебя, дура, изобью и выгоню!» Никаких
не боится…
Любит правду сказать,
любит, шельма…
Только
поп один Балду
не любит,
Никогда его
не приголубит,
О расплате думает частенько...
«
Не люблю, — говорит, — я
попов».
Булычев. Ничего! Жалеть — нечего! Ух,
не люблю этого
попа! Ты — гляди, слушай, я нарочно показываю…
Попова (глядя на фотографию). Ты увидишь, Nicolas, как я умею
любить и прощать… Любовь моя угаснет вместе со мною, когда перестанет биться мое бедное сердце. (Смеется сквозь слезы.) И тебе
не совестно? Я паинька, верная жена, заперла себя на замок и буду верна тебе до могилы, а ты… и тебе
не совестно, бутуз? Изменял мне, делал сцены, по целым неделям оставлял меня одну…
— Эх, милый человек! Как же
попу деньги
не любить, коли они его самого
любят? Родись, крестись, женись, помирай — за все деньги
попу подавай, — со смехом сказал Груздок, хлопнувши нá лоб другой стаканчик померанцевой.
Попов взять: ваших
не любят за то, что больно уж жадны и притязательны; за нашими этого поменьше, потому что содержание от обчéства им большое, зато с первого до последнего
попы у нас горькие пьяницы.
— Вот что надо было тогда сделать, —
любил он повторять, — и что я говорил тогдашним вожакам движения: закрыть все церкви, положить предел всем этим притворствам. Меня
не слушались. И вот теперь опять мы в окружении
попов.
— Так вот что, — засмеялся он злым смехом. — Берегись! Я предчувствовал, что близость с этим семинаристом
не приведет к добру… Давно следовало прогнать этого
попа вместе с его отродьем. Знает он, что ты его
любишь?
— Да уж, подлинно, соблазнители! Только говорят-то все несообразное. Вы видите, мамочка, я сама
люблю пожить: и подурачиться, и
попеть, и канканчик пройтись. Да
не с первым же встречным? Француженки нам
не указ! Я ведь была в Париже с Борисом.
— Еще правда
не запрещена — она сама ее
любит… — возразил
Попов. — Я принесу, мне что же.
— Я этих модных церквей
не люблю, — говорила она, видимо гордясь своим свободомыслием. — Везде Бог один.
Поп у нас прекрасный, служит прилично, так это благородно, и дьякон тоже. Разве от этого святость какая, что концерты на клиросе поют?
Не люблю, одно баловство!