Неточные совпадения
Ему было девять лет, он был ребенок; но душу свою он
знал, она была дорога ему, он берег ее, как веко бережет глаз, и без ключа любви никого
не пускал в свою душу. Воспитатели его жаловались, что он
не хотел учиться, а душа его была переполнена жаждой познания. И он учился у Капитоныча, у няни, у Наденьки, у Василия Лукича, а
не у учителей. Та вода, которую отец и педагог ждали на свои
колеса, давно уже просочилась и работала в другом месте.
Не в немецких ботфортах ямщик: борода да рукавицы, и сидит черт
знает на чем; а привстал, да замахнулся, да затянул песню — кони вихрем, спицы в
колесах смешались в один гладкий круг, только дрогнула дорога, да вскрикнул в испуге остановившийся пешеход — и вон она понеслась, понеслась, понеслась!..
Но он
не знал, спрашивает или утверждает. Было очень холодно, а возвращаться в дымный вагон, где все спорят, —
не хотелось. На станции он попросил кондуктора устроить его в первом классе. Там он прилег на диван и, чтоб
не думать, стал подбирать стихи в ритм ударам
колес на стыках рельс; это удалось ему
не сразу, но все-таки он довольно быстро нашел...
«Ночью писать, — думал Обломов, — когда же спать-то? А поди тысяч пять в год заработает! Это хлеб! Да писать-то все, тратить мысль, душу свою на мелочи, менять убеждения, торговать умом и воображением, насиловать свою натуру, волноваться, кипеть, гореть,
не знать покоя и все куда-то двигаться… И все писать, все писать, как
колесо, как машина: пиши завтра, послезавтра; праздник придет, лето настанет — а он все пиши? Когда же остановиться и отдохнуть? Несчастный!»
Искусство делать
колеса, видно, еще
не распространилось здесь повсюду, или для кочек и болот сани оказываются лучше —
не знаю: Егор Петрович
не мог сказать мне этого.
«Нет,
не свалимся, — отвечал Вандик, — на камень, может быть, попадем
не раз, и в рытвину
колесо заедет, но в овраг
не свалимся: одна из передних лошадей куплена мною недели две назад в Устере: она
знает дорогу».
— Да он иначе и
не говорит, как из книжек, — подхватил Евгений Павлович, — целыми фразами из критических обозрений выражается. Я давно имею удовольствие
знать разговор Николая Ардалионовича, но на этот раз он говорит
не из книжки. Николай Ардалионович явно намекает на мой желтый шарабан с красными
колесами. Только я уж его променял, вы опоздали.
Петр Елисеич, конечно, был дома и обрадовался старому сослуживцу, которого
не знал куда и посадить. Нюрочка тоже ластилась к гостю и все заглядывала на него. Но Ефим Андреич находился в самом угнетенном состоянии духа, как
колесо, с которого сорвался привод и которое вертелось поэтому зря.
— Здешний житель — как
не знать! Да
не слишком ли шибко завертелось оно у вас, колесо-то это? Вам только бы сбыть товар, а про то, что другому, за свои деньги, тоже в сапогах ходить хочется, вы и забыли совсем! Сказал бы я тебе одно слово, да боюсь,
не обидно ли оно для тебя будет!
— И все-таки скажу тебе: говоришь ты, ровно балалайка бренчишь, а ничего в нашем деле
не смыслишь. У нас колесо-то с каких пор заведено? Ты
знаешь ли?
Все это — под мерный, метрический стук
колес подземной дороги. Я про себя скандирую
колеса — и стихи (его вчерашняя книга). И чувствую: сзади, через плечо, осторожно перегибается кто-то и заглядывает в развернутую страницу.
Не оборачиваясь, одним только уголком глаза я вижу: розовые, распростертые крылья-уши, двоякоизогнутое… он!
Не хотелось мешать ему — и я сделал вид, что
не заметил. Как он очутился тут —
не знаю: когда я входил в вагон — его как будто
не было.
— Что ты, ворона? Руки, что ль,
не знаешь! — крикнул вице-губернаторский кучер и, быстро продергивая, задел дрожки за переднее
колесо и оборвал тяж. Инспекторский кучер, или в сущности больничный солдат, едва усидел на козлах.
— Служить
не служил, а издали точно что присматривался. Только там,
знаете,
колесо большое, а у меня — маленькое. А кабы у меня побольше колесцо…
— Нет, родимый, ничего
не узнал. Я и гонцам твоим говорил, что нельзя
узнать. А уж как старался-то я для твоей милости! Семь ночей сряду глядел под
колесо. Вижу, едет боярыня по лесу, сам-друг со старым человеком; сама такая печальная, а стар человек ее утешает, а боле ничего и
не видно; вода замутится, и ничего боле
не видно!
— Эх, куманек,
не то одно ведомо, что сказывается; иной раз далеко в лесу стукнет, близко отзовется; когда под
колесом воды убыло,
знать есть засуха и за сто верст, и будет хлебу недород велик, а наш брат, старик, живи себе молча; слушай, как трава растет, да мотай себе за ухо!
Хозяин хохочет, а я — хотя и
знаю, что пароходы
не тонут на глубоких местах, —
не могу убедить в этом женщин. Старуха уверена, что пароход
не плавает по воде, а идет, упираясь
колесами в дно реки, как телега по земле.
«Дроздов часы разобрал на куски, а починить их, видно,
не в силах, говорит, что потеряно какое-то трёхстороннее
колесо; пёс его
знает, бывают ли такие
колёса.
Загадка
не давалась, как клад. На все лады перевертывал он ее, и все оказывалось, что он кружится, как белка в
колесе. С одной стороны, складывалось так: ежели эти изъятия, о которых говорит правитель канцелярии, — изъятия солидные, то, стало быть, мне мат. С другой стороны, выходило и так: ежели я никаких изъятий никогда
не знал и
не знаю и за всем тем чувствую себя совершенно хорошо, то, стало быть, мат изъятиям.
Кто он такой, как попал в газетное
колесо, почему полковник и почему Фрей — я так и
не узнал, хотя имел впоследствии с ним постоянно дело.
Я ваш ответ предупрежду, пожалуй:
Я здесь давно знаком; и часто здесь, бывало,
Смотрел с волнением немым,
Как
колесо вертелось счастья.
Один был вознесен, другой раздавлен им,
Я
не завидовал, но и
не знал участья:
Видал я много юношей, надежд
И чувства полных, счастливых невежд
В науке жизни… пламенных душою,
Которых прежде цель была одна любовь…
Они погибли быстро предо мною,
И вот мне суждено увидеть это вновь.
— Что такое!.. — говорила она, — ну, положим, он и в самом деле знатный человек, я его рода
не знаю, но чего же бояться-то?
Не Иван Грозный, да и того сверх бога отцы наши
не пугивались, а это петербургский божок схватил батожок, а у самого, — глядишь, — век кратенький… Мало ли их едет с пйрищем, гремит
колесом, а там, смотришь, самого этого боженьку за ноженьку, да и поминай как звали. Страшен один долготерпеливый, да скромный, за того тяжко богу ответишь, а это само пройдет.
— Да, сударь, все, что
знаю. Вчера ночью, против самой кладбищной церкви, наши лошади стали, а телега так завязла в грязи, что и
колес было
не видно. Я пошел на мельницу за народом, а вы остались на дороге одни с ямщиком.
— Взвалил отец на мои плечи всю эту машину. Верчусь
колесом, а куда еду —
не знаю. Если у меня
не так идёт, как надо, — задаст он мне…
Немец завел бы дрожки, оранжерею, штиблеты — «сестры» ездили в простых телегах, но зато это была такая телега, в которой от
колеса до последнего винта все подавляло высоким достоинством своего качества; любители заморского удивляются чистоте немецких домиков, но войдите в избу разбогатевшего русского мужика, особенно из раскольников —
не знаю, какой еще чистоты можно требовать от места, в котором живут, а
не удивляют своей чистотой.
Ераст. Кто плох? Я-то?.. Кабы ты
знал, так
не говорил бы, что я плох. Я свое дело
знаю, да ничего
не поделаешь. Первым долгом, надо женщину хвалить в глаза; таким манером какую хочешь донять можно. Нынче скажи — красавица, завтра — красавица, она уши-то и распустит, и напевай ей турусы на
колесах! А уж коли стала слушать, так заговорить недолго.
Они все
знали, что встреча с зайцем к добру никогда
не бывает. И я тоже струсил и схватился за свой кинжал, но так увлекся заботами об извлечении его из заржавевших ножен, что
не заметил, как выпустил из рук вожжи и, с совершенною для себя неожиданностию, очутился под опрокинувшеюся телегою, которую потянувшийся на рубеж за травкою буланый повернул самым правильным образом, так что все четыре
колеса очутились вверху, а я с Роськой и со всею нашею провизиею явились под спудом…
Знакомые, печальные места!
Я
узнаю окрестные предметы —
Вот мельница! Она уж развалилась;
Веселый шум ее
колес умолкнул;
Стал жернов — видно, умер и старик.
Дочь бедную оплакал он недолго
Тропинка тут вилась — она заглохла.
Давно-давно сюда никто
не ходит;
Тут садик был с забором — неужели
Разросся он кудрявой этой рощей?
Ах, вот и дуб заветный, здесь она,
Обняв меня, поникла и умолкла…
Возможно ли?..
—
Не стану молчать, мамо,
не стану,
не стану! — ответила девушка, точно в мельнице опять пошли ворочаться все
колеса. — Вот же
не стану молчать, а коли хотите вы
знать, то еще и очи ему выцарапаю, чтобы
не смел на меня славу напрасно наводить, да в окна стучать, да целоваться!.. Зачем стучал, говори, а то как хвачу за чуприну, то
не погляжу, что ты мельник и богатырь. Небось, прежде
не гордился, сам женихался да ласковыми словами сыпал. А теперь уж нос задрал, что и шапка на макушке
не удержится!
— Работа моя, ваше привосходительство, извольте хоть вашего Семена Яковлича спросить, здесь на
знати; я
не то, что плут какой-нибудь али мошенник; я одного этого бесчестья совестью
не подниму взять на себя, а как перед богом, так и перед вами, должон сказать:
колесо мое большое, ваше привосходительство, должон благодарить владычицу нашу, сенновскую божью матерь [Сенновская божья матерь — икона богоматери в церкви на Сенной площади Петербурга.], тем, что могу угодить господам.
Пискарев сбежал с лестницы. На дворе точно стояла карета. Он сел в нее, дверцы хлопнули, камни мостовой загремели под
колесами и копытами — и освещенная перспектива домов с яркими вывесками понеслась мимо каретных окон. Пискарев думал во всю дорогу и
не знал, как разрешить это приключение. Собственный дом, карета, лакей в богатой ливрее… — всё это он никак
не мог согласить с комнатою в четвертом этаже, пыльными окнами и расстроенным фортепианом.
— Да вот как: жила я у хозяина двенадцать лет, принесла ему двенадцать жеребят, и все то время пахала да возила, а прошлым годом ослепла и все работала на рушалке; а вот намедни стало мне
не в силу кружиться, я и упала на
колесо. Меня били, били, стащили за хвост под кручь и бросили. Очнулась я, насилу выбралась, и куда иду — сама
не знаю. — Волк говорит...
—
Знаю я ее,
знаю, — торопливо молвила Аграфена Петровна. — С год тому назад сделала она для меня такое благодеяние, что никогда его нельзя забыть. Маленькую дочку мою от верной смерти спасла — из-под каретных
колес ребенка выхватила.
Не будь Марьи Ивановны, до смерти бы задавили мою девочку… Всегда Богу за нее молюсь и почитаю благодетельницей.
— А обоз. То-то любезная езда! — продолжал он, когда мы поравнялись с огромными, покрытыми рогожами возами, шедшими друг за другом на
колесах. — Гляди, ни одного человека
не видать — все спят. Сама умная лошадь
знает:
не собьешь ее с дороги никак. Мы тоже езжали с рядою, — прибавил он, — так
знаем.
Я, незаметная и неизвестная женщина, попала под
колесо обстоятельств, накативших на мое отечество в начале шестидесятых годов, которым принадлежит моя первая молодость. Без всякого призвания к политике, я принуждена была сыграть роль в событиях политического характера, о чем, кроме меня,
знает только еще один человек, но этот человек никогда об этом
не скажет. Я же
не хочу умереть,
не раскрыв моей повести, потому что человеку, как бы он ни был мал и незаметен, дорога чистота его репутации.
Ничто так живо
не воскрешает прошедшего, как звуки; и эти колокольные московские звуки, соединенные с видом белой стены из окна и стуком
колес, так живо напомнили ему
не только ту Москву, которую он
знал тридцать пять лет тому назад, но и ту Москву с Кремлем, теремами, Иванами и т. д., которую он носил в своем сердце, что он почувствовал детскую радость того, что он русский и что он в Москве.
Я вижу только совпадение тех условий, которые бывают во всяком жизненном явлении и вижу, что, сколько бы и как бы подробно я ни наблюдал стрелку часов, клапан и
колеса паровоза и почку дуба, я
не узнаю причину благовеста, движения паровоза и весеннего ветра.