Неточные совпадения
Городничий (
дрожа).По неопытности, ей-богу по неопытности. Недостаточность состояния… Сами извольте посудить: казенного жалованья
не хватает даже на чай и сахар. Если ж и были какие взятки, то самая малость: к столу что-нибудь да на пару платья. Что же до унтер-офицерской вдовы, занимающейся купечеством, которую я будто бы высек, то это клевета, ей-богу клевета. Это выдумали злодеи мои; это такой народ, что на жизнь мою готовы покуситься.
Городничий (вытянувшись и
дрожа всем телом).Помилуйте,
не погубите! Жена, дети маленькие…
не сделайте несчастным человека.
Почтмейстер. Сам
не знаю, неестественная сила побудила. Призвал было уже курьера, с тем чтобы отправить его с эштафетой, — но любопытство такое одолело, какого еще никогда
не чувствовал.
Не могу,
не могу! слышу, что
не могу! тянет, так вот и тянет! В одном ухе так вот и слышу: «Эй,
не распечатывай! пропадешь, как курица»; а в другом словно бес какой шепчет: «Распечатай, распечатай, распечатай!» И как придавил сургуч — по жилам огонь, а распечатал — мороз, ей-богу мороз. И руки
дрожат, и все помутилось.
Г-жа Простакова (
дрожа). Ну… а ты, бестия, остолбенела, а ты
не впилась братцу в харю, а ты
не раздернула ему рыла по уши…
Положение было неловкое; наступила темень, сделалось холодно и сыро, и в поле показались волки. Бородавкин ощутил припадок благоразумия и издал приказ: всю ночь
не спать и
дрожать.
Когда у глуповцев спрашивали, что послужило поводом для такого необычного эпитета, они ничего толком
не объясняли, а только
дрожали.
Более всего заботила его Стрелецкая слобода, которая и при предшественниках его отличалась самым непреоборимым упорством. Стрельцы довели энергию бездействия почти до утонченности. Они
не только
не являлись на сходки по приглашениям Бородавкина, но, завидев его приближение, куда-то исчезали, словно сквозь землю проваливались. Некого было убеждать,
не у кого было ни о чем спросить. Слышалось, что кто-то где-то
дрожит, но где
дрожит и как
дрожит — разыскать невозможно.
— Мне обедать еще рано, а выпить надо. Я приду сейчас. Ей, вина! — крикнул он своим знаменитым в командовании, густым и заставлявшим
дрожать стекла голосом. — Нет,
не надо, — тотчас же опять крикнул он. — Ты домой, так я с тобой пойду.
Анна готовилась к этому свиданью, думала о том, чтò она скажет ему, но она ничего из этого
не успела сказать: его страсть охватила ее. Она хотела утишить его, утишить себя, но уже было поздно. Его чувство сообщилось ей. Губы ее
дрожали так, что долго она
не могла ничего говорить.
Она
не отвечала и, склонив немного голову, смотрела на него из-подлобья вопросительно своими блестящими из-за длинных ресниц глазами. Рука ее, игравшая сорванным листом,
дрожала. Он видел это, и лицо его выразило ту покорность, рабскую преданность, которая так подкупала ее.
«Я ни в чем
не виноват пред нею, — думал он. Если она хочет себя наказывать, tant pis pour elle». [тем хуже для нее».] Но, выходя, ему показалось, что она сказала что-то, и сердце его вдруг
дрогнуло от состраданья к ней.
«Девочка — и та изуродована и кривляется», подумала Анна. Чтобы
не видать никого, она быстро встала и села к противоположному окну в пустом вагоне. Испачканный уродливый мужик в фуражке, из-под которой торчали спутанные волосы, прошел мимо этого окна, нагибаясь к колесам вагона. «Что-то знакомое в этом безобразном мужике», подумала Анна. И вспомнив свой сон, она,
дрожа от страха, отошла к противоположной двери. Кондуктор отворял дверь, впуская мужа с женой.
― Всё-таки
не поминай меня лихом, Костя! ― И голос его
дрогнул.
Он
не смотрел на ее лицо и
не хотел видеть, что она, в ее положении,
дрожала всем лицом и имела жалкий, уничтоженный вид.
Сморщенное лицо Алексея Александровича приняло страдальческое выражение; он взял ее за руку и хотел что-то сказать, но никак
не мог выговорить; нижняя губа его
дрожала, но он всё еще боролся с своим волнением и только изредка взглядывал на нее. И каждый раз, как он взглядывал, он видел глаза ее, которые смотрели на него с такою умиленною и восторженною нежностью, какой он никогда
не видал в них.
Не слыша ответа, Печорин сделал несколько шагов к двери; он
дрожал — и сказать ли вам? я думаю, он в состоянии был исполнить в самом деле то, о чем говорил шутя.
В эту минуту я встретил ее глаза: в них бегали слезы; рука ее, опираясь на мою,
дрожала; щеки пылали; ей было жаль меня! Сострадание — чувство, которому покоряются так легко все женщины, — впустило свои когти в ее неопытное сердце. Во все время прогулки она была рассеянна, ни с кем
не кокетничала, — а это великий признак!
Кстати: Вернер намедни сравнил женщин с заколдованным лесом, о котором рассказывает Тасс в своем «Освобожденном Иерусалиме». «Только приступи, — говорил он, — на тебя полетят со всех сторон такие страхи, что боже упаси: долг, гордость, приличие, общее мнение, насмешка, презрение… Надо только
не смотреть, а идти прямо, — мало-помалу чудовища исчезают, и открывается пред тобой тихая и светлая поляна, среди которой цветет зеленый мирт. Зато беда, если на первых шагах сердце
дрогнет и обернешься назад!»
— Это лошадь отца моего, — сказала Бэла, схватив меня за руку; она
дрожала, как лист, и глаза ее сверкали. «Ага! — подумал я, — и в тебе, душенька,
не молчит разбойничья кровь!»
— Да за что же ты бранишь меня? Виноват разве я, что
не играю? Продай мне душ одних, если уж ты такой человек, что
дрожишь из-за этого вздору.
Не в немецких ботфортах ямщик: борода да рукавицы, и сидит черт знает на чем; а привстал, да замахнулся, да затянул песню — кони вихрем, спицы в колесах смешались в один гладкий круг, только
дрогнула дорога, да вскрикнул в испуге остановившийся пешеход — и вон она понеслась, понеслась, понеслась!..
— А, херсонский помещик, херсонский помещик! — кричал он, подходя и заливаясь смехом, от которого
дрожали его свежие, румяные, как весенняя роза, щеки. — Что? много наторговал мертвых? Ведь вы
не знаете, ваше превосходительство, — горланил он тут же, обратившись к губернатору, — он торгует мертвыми душами! Ей-богу! Послушай, Чичиков! ведь ты, — я тебе говорю по дружбе, вот мы все здесь твои друзья, вот и его превосходительство здесь, — я бы тебя повесил, ей-богу, повесил!
Она
дрожала и бледнела.
Когда ж падучая звезда
По небу темному летела
И рассыпалася, — тогда
В смятенье Таня торопилась,
Пока звезда еще катилась,
Желанье сердца ей шепнуть.
Когда случалось где-нибудь
Ей встретить черного монаха
Иль быстрый заяц меж полей
Перебегал дорогу ей,
Не зная, что начать со страха,
Предчувствий горестных полна,
Ждала несчастья уж она.
Упала…
«Здесь он! здесь Евгений!
О Боже! что подумал он!»
В ней сердце, полное мучений,
Хранит надежды темный сон;
Она
дрожит и жаром пышет,
И ждет: нейдет ли? Но
не слышит.
В саду служанки, на грядах,
Сбирали ягоду в кустах
И хором по наказу пели
(Наказ, основанный на том,
Чтоб барской ягоды тайком
Уста лукавые
не ели
И пеньем были заняты:
Затея сельской остроты!).
Мазурка раздалась. Бывало,
Когда гремел мазурки гром,
В огромной зале всё
дрожало,
Паркет трещал под каблуком,
Тряслися, дребезжали рамы;
Теперь
не то: и мы, как дамы,
Скользим по лаковым доскам.
Но в городах, по деревням
Еще мазурка сохранила
Первоначальные красы:
Припрыжки, каблуки, усы
Всё те же; их
не изменила
Лихая мода, наш тиран,
Недуг новейших россиян.
В это время я нечаянно уронил свой мокрый платок и хотел поднять его; но только что я нагнулся, меня поразил страшный пронзительный крик, исполненный такого ужаса, что, проживи я сто лет, я никогда его
не забуду, и, когда вспомню, всегда пробежит холодная
дрожь по моему телу.
Последняя смелость и решительность оставили меня в то время, когда Карл Иваныч и Володя подносили свои подарки, и застенчивость моя дошла до последних пределов: я чувствовал, как кровь от сердца беспрестанно приливала мне в голову, как одна краска на лице сменялась другою и как на лбу и на носу выступали крупные капли пота. Уши горели, по всему телу я чувствовал
дрожь и испарину, переминался с ноги на ногу и
не трогался с места.
— Чшш! — произнесла татарка, сложив с умоляющим видом руки,
дрожа всем телом и оборотя в то же время голову назад, чтобы видеть,
не проснулся ли кто-нибудь от такого сильного вскрика, произведенного Андрием.
— Ясные паны! — произнес жид. — Таких панов еще никогда
не видывано. Ей-богу, никогда. Таких добрых, хороших и храбрых
не было еще на свете!.. — Голос его замирал и
дрожал от страха. — Как можно, чтобы мы думали про запорожцев что-нибудь нехорошее! Те совсем
не наши, те, что арендаторствуют на Украине! Ей-богу,
не наши! То совсем
не жиды: то черт знает что. То такое, что только поплевать на него, да и бросить! Вот и они скажут то же.
Не правда ли, Шлема, или ты, Шмуль?
Раскольников сел,
дрожь его проходила, и жар выступал во всем теле. В глубоком изумлении, напряженно слушал он испуганного и дружески ухаживавшего за ним Порфирия Петровича. Но он
не верил ни единому его слову, хотя ощущал какую-то странную наклонность поверить. Неожиданные слова Порфирия о квартире совершенно его поразили. «Как же это, он, стало быть, знает про квартиру-то? — подумалось ему вдруг, — и сам же мне и рассказывает!»
Он
не смел еще вполне его выразить, но весь
дрожал как в лихорадке, как будто пятипудовая гиря свалилась с его сердца.
Девочка говорила
не умолкая; кое-как можно было угадать из всех этих рассказов, что это нелюбимый ребенок, которого мать, какая-нибудь вечно пьяная кухарка, вероятно из здешней же гостиницы, заколотила и запугала; что девочка разбила мамашину чашку и что до того испугалась, что сбежала еще с вечера; долго, вероятно, скрывалась где-нибудь на дворе, под дождем, наконец пробралась сюда, спряталась за шкафом и просидела здесь в углу всю ночь, плача,
дрожа от сырости, от темноты и от страха, что ее теперь больно за все это прибьют.
Письмо
дрожало в руках его; он
не хотел распечатывать при ней: ему хотелось остаться наедине с этим письмом.
— Извините, сударь, —
дрожа со злости, ответил Лужин, — в письме моем я распространился о ваших качествах и поступках единственно в исполнении тем самым просьбы вашей сестрицы и мамаши описать им: как я вас нашел и какое вы на меня произвели впечатление? Что же касается до означенного в письме моем, то найдите хоть строчку несправедливую, то есть что вы
не истратили денег и что в семействе том, хотя бы и несчастном,
не находилось недостойных лиц?
Не то чтобы руки его так
дрожали, но он все ошибался: и видит, например, что ключ
не тот,
не подходит, а все сует.
Увидав его выбежавшего, она задрожала, как лист, мелкою
дрожью, и по всему лицу ее побежали судороги; приподняла руку, раскрыла было рот, но все-таки
не вскрикнула и медленно, задом, стала отодвигаться от него в угол, пристально, в упор, смотря на него, но все
не крича, точно ей воздуху недоставало, чтобы крикнуть.
— Вы сумасшедший, — выговорил почему-то Заметов тоже чуть
не шепотом и почему-то отодвинулся вдруг от Раскольникова. У того засверкали глаза; он ужасно побледнел; верхняя губа его
дрогнула и запрыгала. Он склонился к Заметову как можно ближе и стал шевелить губами, ничего
не произнося; так длилось с полминуты; он знал, что делал, но
не мог сдержать себя. Страшное слово, как тогдашний запор в дверях, так и прыгало на его губах: вот-вот сорвется; вот-вот только спустить его, вот-вот только выговорить!
Соня развернула книгу и отыскала место. Руки ее
дрожали, голосу
не хватало. Два раза начинала она, и все
не выговаривалось первого слога.
Дрожа от лихорадочного холода, нагнулся он осмотреть постель, — ничего
не было; он встряхнул одеяло, и вдруг на простыню выскочила мышь.
— Фу, какие вы страшные вещи говорите! — сказал, смеясь, Заметов. — Только все это один разговор, а на деле, наверно, споткнулись бы. Тут, я вам скажу, по-моему,
не только нам с вами, даже натертому, отчаянному человеку за себя поручиться нельзя. Да чего ходить — вот пример: в нашей-то части старуху-то убили. Ведь уж, кажется, отчаянная башка, среди бела дня на все риски рискнул, одним чудом спасся, — а руки-то все-таки
дрогнули: обокрасть
не сумел,
не выдержал; по делу видно…
А они и разменять-то
не умели: стал в конторе менять, получил пять тысяч, и руки
дрогнули.
Он был в полном уме, затмений и головокружений уже
не было, но руки все еще
дрожали.
— Что руки-то
дрогнули? — подхватил Заметов, — нет, это возможно-с. Нет, это я совершенно уверен, что это возможно. Иной раз
не выдержишь.
— Да и вы, батюшка,
не ожидали. Ишь ручка-то как
дрожит! хе-хе!
— И это мне в наслаждение! И это мне
не в боль, а в наслаж-дение, ми-ло-сти-вый го-су-дарь, — выкрикивал он, потрясаемый за волосы и даже раз стукнувшись лбом об пол. Спавший на полу ребенок проснулся и заплакал. Мальчик в углу
не выдержал, задрожал, закричал и бросился к сестре в страшном испуге, почти в припадке. Старшая девочка
дрожала со сна, как лист.
— Так вы
не будете завтра у Катерины Ивановны? —
дрогнул голос у Сони.
Он был как бы сам
не свой. Он даже и на месте
не мог устоять одной минуты, ни на одном предмете
не мог сосредоточить внимания; мысли его перескакивали одна через другую, он заговаривался; руки его слегка
дрожали.
— И я дрожу-с;
не ожидал-с!..
— Все об воскресении Лазаря, — отрывисто и сурово прошептала она и стала неподвижно, отвернувшись в сторону,
не смея и как бы стыдясь поднять на него глаза. Лихорадочная
дрожь ее еще продолжалась. Огарок уже давно погасал в кривом подсвечнике, тускло освещая в этой нищенской комнате убийцу и блудницу, странно сошедшихся за чтением вечной книги. Прошло минут пять или более.
Он видел потом, как
дрогнула у ней в негодовании нижняя губка в ответ на дерзкие и неблагодарно-жестокие приказания брата, — и
не мог устоять.