Неточные совпадения
Тем
не менее он все-таки сделал слабую попытку дать отпор. Завязалась борьба; но предводитель вошел уже
в ярость и
не помнил себя.
Глаза его сверкали, брюхо сладострастно ныло. Он задыхался, стонал, называл градоначальника душкой, милкой и другими несвойственными этому сану именами; лизал его, нюхал и т. д. Наконец с неслыханным остервенением
бросился предводитель на свою жертву, отрезал ножом ломоть головы и немедленно проглотил.
Но торжество «вольной немки» приходило к концу само собою. Ночью, едва успела она сомкнуть
глаза, как услышала на улице подозрительный шум и сразу поняла, что все для нее кончено.
В одной рубашке, босая,
бросилась она к окну, чтобы, по крайней мере, избежать позора и
не быть посаженной, подобно Клемантинке,
в клетку, но было уже поздно.
«Что-нибудь еще
в этом роде», сказал он себе желчно, открывая вторую депешу. Телеграмма была от жены. Подпись ее синим карандашом, «Анна», первая
бросилась ему
в глаза. «Умираю, прошу, умоляю приехать. Умру с прощением спокойнее», прочел он. Он презрительно улыбнулся и бросил телеграмму. Что это был обман и хитрость,
в этом, как ему казалось
в первую минуту,
не могло быть никакого сомнения.
«Вы можете затоптать
в грязь», слышал он слова Алексея Александровича и видел его пред собой, и видел с горячечным румянцем и блестящими
глазами лицо Анны, с нежностью и любовью смотрящее
не на него, а на Алексея Александровича; он видел свою, как ему казалось, глупую и смешную фигуру, го когда Алексей Александрович отнял ему от лица руки. Он опять вытянул ноги и
бросился на диван
в прежней позе и закрыл
глаза.
Я подошел к окну и посмотрел
в щель ставня: бледный, он лежал на полу, держа
в правой руке пистолет; окровавленная шашка лежала возле него. Выразительные
глаза его страшно вращались кругом; порою он вздрагивал и хватал себя за голову, как будто неясно припоминая вчерашнее. Я
не прочел большой решимости
в этом беспокойном взгляде и сказал майору, что напрасно он
не велит выломать дверь и
броситься туда казакам, потому что лучше это сделать теперь, нежели после, когда он совсем опомнится.
— Он стал стучать
в дверь изо всей силы; я, приложив
глаз к щели, следил за движениями казака,
не ожидавшего с этой стороны нападения, — и вдруг оторвал ставень и
бросился в окно головой вниз.
Не шевельнул он ни
глазом, ни бровью во все время класса, как ни щипали его сзади; как только раздавался звонок, он
бросался опрометью и подавал учителю прежде всех треух (учитель ходил
в треухе); подавши треух, он выходил первый из класса и старался ему попасться раза три на дороге, беспрестанно снимая шапку.
Нужно заметить, что у некоторых дам, — я говорю у некоторых, это
не то, что у всех, — есть маленькая слабость: если они заметят у себя что-нибудь особенно хорошее, лоб ли, рот ли, руки ли, то уже думают, что лучшая часть лица их так первая и
бросится всем
в глаза и все вдруг заговорят
в один голос: «Посмотрите, посмотрите, какой у ней прекрасный греческий нос!» или: «Какой правильный, очаровательный лоб!» У которой же хороши плечи, та уверена заранее, что все молодые люди будут совершенно восхищены и то и дело станут повторять
в то время, когда она будет проходить мимо: «Ах, какие чудесные у этой плечи», — а на лицо, волосы, нос, лоб даже
не взглянут, если же и взглянут, то как на что-то постороннее.
Раскольников
бросился вслед за мещанином и тотчас же увидел его идущего по другой стороне улицы, прежним ровным и неспешным шагом, уткнув
глаза в землю и как бы что-то обдумывая. Он скоро догнал его, но некоторое время шел сзади; наконец поравнялся с ним и заглянул ему сбоку
в лицо. Тот тотчас же заметил его, быстро оглядел, но опять опустил
глаза, и так шли они с минуту, один подле другого и
не говоря ни слова.
Но бедный мальчик уже
не помнит себя. С криком пробивается он сквозь толпу к савраске, обхватывает ее мертвую, окровавленную морду и целует ее, целует ее
в глаза,
в губы… Потом вдруг вскакивает и
в исступлении
бросается с своими кулачонками на Миколку.
В этот миг отец, уже долго гонявшийся за ним, схватывает его, наконец, и выносит из толпы.
Ушли все на минуту, мы с нею как есть одни остались, вдруг
бросается мне на шею (сама
в первый раз), обнимает меня обеими ручонками, целует и клянется, что она будет мне послушною, верною и доброю женой, что она сделает меня счастливым, что она употребит всю жизнь, всякую минуту своей жизни, всем, всем пожертвует, а за все это желает иметь от меня только одно мое уважение и более мне, говорит, «ничего, ничего
не надо, никаких подарков!» Согласитесь сами, что выслушать подобное признание наедине от такого шестнадцатилетнего ангельчика с краскою девичьего стыда и со слезинками энтузиазма
в глазах, — согласитесь сами, оно довольно заманчиво.
…Он бежит подле лошадки, он забегает вперед, он видит, как ее секут по
глазам, по самым
глазам! Он плачет. Сердце
в нем поднимается, слезы текут. Один из секущих задевает его по лицу; он
не чувствует, он ломает свои руки, кричит,
бросается к седому старику с седою бородой, который качает головой и осуждает все это. Одна баба берет его за руку и хочет увесть; но он вырывается и опять бежит к лошадке. Та уже при последних усилиях, но еще раз начинает лягаться.
«Уж
не несчастье ли какое у нас дома?» — подумал Аркадий и, торопливо взбежав по лестнице, разом отворил дверь. Вид Базарова тотчас его успокоил, хотя более опытный
глаз, вероятно, открыл бы
в энергической по-прежнему, но осунувшейся фигуре нежданного гостя признаки внутреннего волнения. С пыльною шинелью на плечах, с картузом на голове, сидел он на оконнице; он
не поднялся и тогда, когда Аркадий
бросился с шумными восклицаниями к нему на шею.
Гусаров сбрил бородку, оставив сердитые черные усы, и стал похож на армянина. Он снял крахмаленную рубашку, надел суконную косоворотку, сапоги до колена, заменил шляпу фуражкой, и это сделало его человеком, который сразу, издали,
бросался в глаза. Он уже
не проповедовал необходимости слияния партий, социал-демократов называл «седыми», социалистов-революционеров — «серыми», очень гордился своей выдумкой и говорил...
Она вспотела от возбуждения,
бросилась на диван и, обмахивая лицо платком, закрыла
глаза. Пошловатость ее слов Самгин понимал,
в искренность ее возмущения
не верил, но слушал внимательно.
Отчего по ночам,
не надеясь на Захара и Анисью, она просиживала у его постели,
не спуская с него
глаз, до ранней обедни, а потом, накинув салоп и написав крупными буквами на бумажке: «Илья», бежала
в церковь, подавала бумажку
в алтарь, помянуть за здравие, потом отходила
в угол,
бросалась на колени и долго лежала, припав головой к полу, потом поспешно шла на рынок и с боязнью возвращалась домой, взглядывала
в дверь и шепотом спрашивала у Анисьи...
Он по утрам с удовольствием ждал, когда она,
в холстинковой блузе, без воротничков и нарукавников, еще с томными,
не совсем прозревшими
глазами,
не остывшая от сна, привставши на цыпочки, положит ему руку на плечо, чтоб разменяться поцелуем, и угощает его чаем, глядя ему
в глаза, угадывая желания и
бросаясь исполнять их. А потом наденет соломенную шляпу с широкими полями, ходит около него или под руку с ним по полю, по садам — и у него кровь бежит быстрее, ему пока
не скучно.
Ему было
не легче Веры. И он, истомленный усталостью, моральной и физической, и долгими муками, отдался сну, как будто
бросился в горячке
в объятия здорового друга, поручая себя его попечению. И сон исполнил эту обязанность, унося его далеко от Веры, от Малиновки, от обрыва и от вчерашней, разыгравшейся на его
глазах драмы.
Райский
бросился вслед за ней и из-за угла видел, как она медленно возвращалась по полю к дому. Она останавливалась и озиралась назад, как будто прощалась с крестьянскими избами. Райский подошел к ней, но заговорить
не смел. Его поразило новое выражение ее лица. Место покорного ужаса заступило, по-видимому, безотрадное сознание. Она
не замечала его и как будто смотрела
в глаза своей «беде».
Обязанность ее, когда Татьяна Марковна сидела
в своей комнате, стоять, плотно прижавшись
в уголке у двери, и вязать чулок, держа клубок под мышкой, но стоять смирно,
не шевелясь, чуть дыша и по возможности
не спуская с барыни
глаз, чтоб тотчас
броситься, если барыня укажет ей пальцем, подать платок, затворить или отворить дверь, или велит позвать кого-нибудь.
Он забыл свои сомнения, тревоги, синие письма, обрыв,
бросился к столу и написал коротенький нежный ответ, отослал его к Вере, а сам погрузился
в какие-то хаотические ощущения страсти. Веры
не было перед
глазами; сосредоточенное, напряженное наблюдение за ней раздробилось
в мечты или обращалось к прошлому, уже испытанному. Он от мечтаний
бросался к пытливому исканию «ключей» к ее тайнам.
Вскочила это она, кричит благим матом, дрожит: „Пустите, пустите!“
Бросилась к дверям, двери держат, она вопит; тут подскочила давешняя, что приходила к нам, ударила мою Олю два раза
в щеку и вытолкнула
в дверь: „
Не стоишь, говорит, ты, шкура,
в благородном доме быть!“ А другая кричит ей на лестницу: „Ты сама к нам приходила проситься, благо есть нечего, а мы на такую харю и глядеть-то
не стали!“ Всю ночь эту она
в лихорадке пролежала, бредила, а наутро
глаза сверкают у ней, встанет, ходит: „
В суд, говорит, на нее,
в суд!“ Я молчу: ну что, думаю, тут
в суде возьмешь, чем докажешь?
Здесь,
в толпе низшего класса,
в большинстве, во-первых,
бросается в глаза нагота, как я сказал, а потом преобладает какой-нибудь один цвет, но
не из ярких, большею частью синий.
Весь костюм состоит из бумажной, плотно обвитой около тела юбки, без рубашки; юбка прикрыта еще большим платком — это нижняя часть одежды; верхняя состоит из одного только спенсера, большею частью кисейного, без всякой подкладки, ничем
не соединяющегося с юбкою: от этого, при скорой походке, от грациозных движений тагалки, часто
бросается в глаза полоса смуглого тела, внезапно открывающаяся между спенсером и юбкой.
Звезды великолепны; море блещет фосфором. На небе первый
бросился мне
в глаза Южный Крест, почти на горизонте. Давно я
не видал его. Вот и наша Медведица; подальше Орион. Небо
не везде так богато: здесь собрались аристократы обоих полушарий.
Один смотрит, подняв брови, как матросы, купаясь, один за другим
бросаются с русленей прямо
в море и на несколько мгновений исчезают
в воде; другой присел над люком и
не сводит
глаз с того, что делается
в кают-компании; третий, сидя на стуле, уставил
глаза в пушку и
не может от старости свести губ.
Последняя
не бросается здесь
в глаза.
Что нам известно о хлебопашестве
в этом углу Сибири, который причислен, кажется, так, из снихождения, к жилым местам, к Якутской области? что оно
не удается, невозможно; а между тем на самых свежих и новых поселениях, на реке Мае, при выходе нашем из лодки на станции, нам первые
бросались в глаза огороды и снопы хлеба, на первый раз ячменя и конопли.
Кареты и кучера —
не последняя достопримечательность города и тотчас
бросится в глаза.
Завтрак был подан
в столовой. Когда они вошли туда, первое, что
бросилось в глаза Привалову, был какой-то господин, который сидел у стола и читал книгу, положив локти на стол. Он сидел вполоборота, так что
в первую минуту Привалов его
не рассмотрел хорошенько.
Утром я проснулся позже других. Первое, что мне
бросилось в глаза, — отсутствие солнца. Все небо было
в тучах. Заметив, что стрелки укладывают вещи так, чтобы их
не промочил дождь, Дерсу сказал...
Катерина Васильевна стала собирать все свои воспоминания о Вере Павловне, но
в них только и нашлось первое впечатление, которое сделала на нее Вера Павловна; она очень живо описала ее наружность, манеру говорить, все что
бросается в глаза в минуту встречи с новым человеком; но дальше, дальше у нее
в воспоминаниях уже, действительно,
не было почти ничего, относящегося к Вере Павловне: мастерская, мастерская, мастерская, — и объяснения Веры Павловны о мастерской; эти объяснения она все понимала, но самой Веры Павловны во все следующее время, после первых слов встречи, она уж
не понимала.
— Сама
не знаю. Иногда мне хочется плакать, а я смеюсь. Вы
не должны судить меня… по тому, что я делаю. Ах, кстати, что это за сказка о Лорелее? [Лорелея — имя девушки, героини немецкого фольклора. Лорелея зазывала своим пением рыбаков, и те разбивались о скалы.] Ведь это еескала виднеется? Говорят, она прежде всех топила, а как полюбила, сама
бросилась в воду. Мне нравится эта сказка. Фрау Луизе мне всякие сказки сказывает. У фрау Луизе есть черный кот с желтыми
глазами…
Он ушел, а я
бросился на диван и закрыл
глаза. Голова у меня ходила кругом: слишком много впечатлений
в нее нахлынуло разом. Я досадовал на откровенность Гагина, я досадовал на Асю, ее любовь меня и радовала и смущала. Я
не мог понять, что заставило ее все высказать брату; неизбежность скорого, почти мгновенного решения терзала меня…
— Мне было слишком больно, — сказал он, — проехать мимо вас и
не проститься с вами. Вы понимаете, что после всего, что было между вашими друзьями и моими, я
не буду к вам ездить; жаль, жаль, но делать нечего. Я хотел пожать вам руку и проститься. — Он быстро пошел к саням, но вдруг воротился; я стоял на том же месте, мне было грустно; он
бросился ко мне, обнял меня и крепко поцеловал. У меня были слезы на
глазах. Как я любил его
в эту минуту ссоры!» [«Колокол», лист 90. (Прим. А. И. Герцена.)]
Так прошло много времени. Начали носиться слухи о близком окончании ссылки,
не так уже казался далеким день,
в который я
брошусь в повозку и полечу
в Москву, знакомые лица мерещились, и между ними, перед ними заветные черты; но едва я отдавался этим мечтам, как мне представлялась с другой стороны повозки бледная, печальная фигура Р., с заплаканными
глазами, с взглядом, выражающим боль и упрек, и радость моя мутилась, мне становилось жаль, смертельно жаль ее.
Я ехал на другой день
в Париж; день был холодный, снежный, два-три полена, нехотя, дымясь и треща, горели
в камине, все были заняты укладкой, я сидел один-одинехонек: женевская жизнь носилась перед
глазами, впереди все казалось темно, я чего-то боялся, и мне было так невыносимо, что, если б я мог, я
бросился бы на колени и плакал бы, и молился бы, но я
не мог и, вместо молитвы, написал проклятие — мой «Эпилог к 1849».
Утром я
бросился в небольшой флигель, служивший баней, туда снесли Толочанова; тело лежало на столе
в том виде, как он умер: во фраке, без галстука, с раскрытой грудью; черты его были страшно искажены и уже почернели. Это было первое мертвое тело, которое я видел; близкий к обмороку, я вышел вон. И игрушки, и картинки, подаренные мне на Новый год,
не тешили меня; почернелый Толочанов носился перед
глазами, и я слышал его «жжет — огонь!».
Когда они все бывали
в сборе
в Москве и садились за свой простой обед, старушка была вне себя от радости, ходила около стола, хлопотала и, вдруг останавливаясь, смотрела на свою молодежь с такою гордостью, с таким счастием и потом поднимала на меня
глаза, как будто спрашивая: «
Не правда ли, как они хороши?» Как
в эти минуты мне хотелось
броситься ей на шею, поцеловать ее руку. И к тому же они действительно все были даже наружно очень красивы.
Я долго бродил среди памятников, как вдруг
в одном месте, густо заросшем травой и кустарником, мне
бросилось в глаза странное синее пятно. Подойдя ближе, я увидел маленького человечка
в синем мундире с медными пуговицами. Лежа на могильном камне, он что-то тщательно скоблил на нем ножиком и был так углублен
в это занятие, что
не заметил моего прихода. Однако, когда я сообразил, что мне лучше ретироваться, — он быстро поднялся, отряхнул запачканный мундир и увидел меня.
Тут и я,
не стерпев больше, весь вскипел слезами, соскочил с печи и
бросился к ним, рыдая от радости, что вот они так говорят невиданно хорошо, от горя за них и оттого, что мать приехала, и оттого, что они равноправно приняли меня
в свой плач, обнимают меня оба, тискают, кропя слезами, а дед шепчет
в уши и
глаза мне...
Бросаются в глаза ошибочные суждения Баадера: католичество
не отрицает разума и протестантизм
не отрицает веру, сомнение Декарта и французская революция
не только разрушали, но имели и положительный смысл.
Психологическая противоположность знания и веры
бросается в глаза даже человеку,
не склонному к философскому анализу.
Маленькие цыплята лысены бывают покрыты почти черным пухом. Мать
не показывает к детям такой сильной горячности, как добрые утки
не рыбалки: спрятав цыплят, она
не бросается на
глаза охотнику, жертвуя собою, чтобы только отвесть его
в другую сторону, а прячется вместе с детьми, что гораздо и разумнее.
Они слышат пискотню молодых и покрякиванье маток, слышат шелест камыша, даже видят, как колеблются его верхушки от множества пробирающихся
в тростнике утят, а нельзя поживиться добычей: «
глаз видит, да зуб неймет!» Хищные птицы
не бросаются за добычей
в высокую траву или кусты: вероятно, по инстинкту, боясь наткнуться на что-нибудь жесткое и острое или опасаясь помять правильные перья.
Русский народ называет зайца косым. Его
глаза, большие, темные навыкате, —
не косы, это знает всякий; но, будучи пуглив и тороплив,
не имея способности оглядываться, он набегает иногда прямо на охотника или на пенек, оторопев, круто
бросается в другую сторону и опять на что-нибудь набегает.
Окошки чистые,
не малые,
в которых стоит жидкая тина или вода,
бросаются в глаза всякому, и никто
не попадет
в них; но есть прососы или окошки скрытные, так сказать потаенные, небольшие, наполненные зеленоватою, какою-то кисельною массою, засоренные сверху старою, сухою травою и прикрытые новыми, молодыми всходами и побегами мелких, некорнистых трав; такие окошки очень опасны; нередко охотники попадают
в них по неосторожности и горячности, побежав к пересевшей или подстреленной птице, что делается обыкновенно уже
не глядя себе под ноги и
не спуская
глаз с того места, где села или упала птица.
Не знала я, что впереди меня ждет!
Я утром
в Нерчинск прискакала,
Не верю
глазам, — Трубецкая идет!
«Догнала тебя я, догнала!»
— «Они
в Благодатске!» — Я
бросилась к ней,
Счастливые слезы роняя…
В двенадцати только верстах мой Сергей,
И Катя со мной Трубецкая!
Если эти черты
не так ярки, чтобы
бросаться в глаза каждому, если впечатление пьесы раздвояется, — это доказывает только (как мы уже замечали
в первой статье), что общие теоретические убеждения автора, при создании пьесы,
не находились
в совершенной гармонии с тем, что выработала его художническая натура из впечатлений действительной жизни.
— Угодно пятьдесят рублев за вашу мантилью! — протянул он вдруг деньги девушке. Покамест та успела изумиться, пока еще собиралась понять, он уже всунул ей
в руку пятидесятирублевую, снял мантилью с платком и накинул всё на плечи и на голову Настасье Филипповне. Слишком великолепный наряд ее
бросался в глаза, остановил бы внимание
в вагоне, и потом только поняла девушка, для чего у нее купили, с таким для нее барышом, ее старую, ничего
не стоившую рухлядь.