Неточные совпадения
«Там видно будет», сказал
себе Степан Аркадьич и, встав, надел серый халат на голубой шелковой подкладке, закинул кисти узлом и, вдоволь забрав воздуха в свой широкий грудной ящик, привычным бодрым шагом вывернутых ног, так легко носивших его полное тело, подошел к окну, поднял стору и громко позвонил. На звонок тотчас же вошел старый друг, камердинер Матвей,
неся платье, сапоги и телеграмму. Вслед
за Матвеем вошел и цирюльник с припасами для бритья.
Он поскорей звонит. Вбегает
К нему слуга француз Гильо,
Халат и туфли предлагает
И подает ему белье.
Спешит Онегин одеваться,
Слуге велит приготовляться
С ним вместе ехать и с
собойВзять также ящик боевой.
Готовы санки беговые.
Он сел, на мельницу летит.
Примчались. Он слуге велит
Лепажа стволы роковые
Нести за ним, а лошадям
Отъехать в поле к двум дубкам.
И я, в закон
себе вменяя
Страстей единый произвол,
С толпою чувства разделяя,
Я музу резвую привел
На шум пиров и буйных споров,
Грозы полуночных дозоров;
И к ним в безумные пиры
Она
несла свои дары
И как вакханочка резвилась,
За чашей пела для гостей,
И молодежь минувших дней
За нею буйно волочилась,
А я гордился меж друзей
Подругой ветреной моей.
Я решительно не могу объяснить
себе жестокости своего поступка. Как я не подошел к нему, не защитил и не утешил его? Куда девалось чувство сострадания, заставлявшее меня, бывало, плакать навзрыд при виде выброшенного из гнезда галчонка или щенка, которого
несут, чтобы кинуть
за забор, или курицы, которую
несет поваренок для супа?
Тихо склонился он на руки подхватившим его козакам, и хлынула ручьем молодая кровь, подобно дорогому вину, которое
несли в склянном сосуде из погреба неосторожные слуги, поскользнулись тут же у входа и разбили дорогую сулею: все разлилось на землю вино, и схватил
себя за голову прибежавший хозяин, сберегавший его про лучший случай в жизни, чтобы если приведет Бог на старости лет встретиться с товарищем юности, то чтобы помянуть бы вместе с ним прежнее, иное время, когда иначе и лучше веселился человек…
Но лодки было уж не надо: городовой сбежал по ступенькам схода к канаве, сбросил с
себя шинель, сапоги и кинулся в воду. Работы было немного: утопленницу
несло водой в двух шагах от схода, он схватил ее
за одежду правою рукою, левою успел схватиться
за шест, который протянул ему товарищ, и тотчас же утопленница была вытащена. Ее положили на гранитные плиты схода. Она очнулась скоро, приподнялась, села, стала чихать и фыркать, бессмысленно обтирая мокрое платье руками. Она ничего не говорила.
Алина отказалась пить и, поманив
за собой Дуняшу, вышла из комнаты; шла она, как ходила девушкой, — бережно и гордо
несла красоту свою. Клим, глядя вслед ей, вздохнул.
Клим постоял, затем снова сел, думая: да, вероятно, Лидия, а может быть, и Макаров знают другую любовь, эта любовь вызывает у матери, у Варавки, видимо, очень ревнивые и завистливые чувства. Ни тот, ни другая даже не посетили больного. Варавка вызвал карету «Красного Креста», и, когда санитары, похожие на поваров,
несли Макарова по двору, Варавка стоял у окна, держа
себя за бороду. Он не позволил Лидии проводить больного, а мать, кажется, нарочно ушла из дома.
Она была в шубке, от нее
несло холодом и духами, капельки талого снега блестели на шубе; хватая
себя рукою
за горло, она кричала...
Часа через полтора Самгин шагал по улице, следуя
за одним из понятых, который покачивался впереди него, а сзади позванивал шпорами жандарм. Небо на востоке уже предрассветно зеленело, но город еще спал, окутанный теплой, душноватой тьмою. Самгин немножко любовался своим спокойствием, хотя было обидно идти по пустым улицам
за человеком, который, сунув руки в карманы пальто, шагал бесшумно, как бы не касаясь земли ногами, точно он
себя нес на руках, охватив ими бедра свои.
С такою же силой скорби шли в заточение с нашими титанами, колебавшими небо, их жены, боярыни и княгини, сложившие свой сан, титул, но унесшие с
собой силу женской души и великой красоты, которой до сих пор не знали
за собой они сами, не знали
за ними и другие и которую они, как золото в огне, закаляли в огне и дыме грубой работы, служа своим мужьям — князьям и
неся и их, и свою «беду».
«Из логики и честности, — говорило ему отрезвившееся от пьяного самолюбия сознание, — ты сделал две ширмы, чтоб укрываться
за них с своей „новой силой“, оставив бессильную женщину разделываться
за свое и
за твое увлечение, обещав ей только одно: „Уйти, не унося с
собой никаких „долгов“, „правил“ и „обязанностей“… оставляя ее:
нести их одну…“
Между прочим, я встретил целый ряд носильщиков: каждый
нес по два больших ящика с чаем. Я следил
за ними. Они шли от реки: там с лодок брали ящики и
несли в купеческие домы, оставляя
за собой дорожку чая, как у нас, таская кули, оставляют дорожку муки. Местный колорит! В амбарах ящики эти упаковываются окончательно, герметически, и идут на американские клипперы или английские суда.
— А вы, Игнатий Львович, и возьмите
себе чиновника в кучера-то, — так он в три дня вашего Тэку или Батыря без всех четырех ног сделает
за восемь-то цалковых. Теперь взять Тэка… какая это лошадь есть, Игнатий Львович? Одно слово — разбойник: ты ей овса
несешь, а она зубищами своими ладит тебя прямо
за загривок схватить… Однова пятилась да пятилась, да совсем меня в угол и запятила. Думаю, как брызнет задней ногой, тут тебе, Илья, и окончание!.. Позвольте, Игнатий Львович, насчет жалов…
Сама любовь иногда обязывает быть твердым и жестким, не бояться страдания, которое
несет с
собой борьба
за то, что любишь.
От усмотрения этой последней зависит назначение на работы, количество и степень напряжения труда на каждый день и для каждого отдельного каторжного; от нее, по самой постановке дела, зависит наблюдать
за тем, чтобы арестанты
несли наказание равномерно; тюремная же администрация оставляет
за собою только надзор
за поведением и предупреждение побегов, в остальном же, по необходимости, умывает руки.
Пуще всего Ольге Сергеевне понравилось это новое открытие, что она
несет за дочерей ответственность перед обществом: так она и стала смотреть на
себя, как на лицо весьма ответственное.
— Ну, и грубили тоже немало, топором даже граживали, но все до случая как-то бог берег его; а тут, в последнее время, он взял к
себе девчорушечку что ни есть у самой бедной вдовы-бобылки, и девчурка-то действительно плакала очень сильно; ну, а мать-то попервоначалу говорила: «Что, говорит,
за важность: продержит, да и отпустит же когда-нибудь!» У этого же самого барина была еще и другая повадка: любил он, чтобы ему крестьяне носили все, что у кого хорошее какое есть: капуста там у мужика хороша уродилась, сейчас кочень капусты ему
несут на поклон; пирог ли у кого хорошо испекся, пирога ему середки две
несут, — все это кушать изволит и похваливает.
Высшее же выражение государства есть правительство, которое и
несет на
себе всю ответственность
за него.
— Мне даже тошно стало, как взглянул я снова на эту жизнь. Вижу — не могу! Однако поборол
себя, — нет, думаю, шалишь, душа! Я останусь! Я вам хлеба не достану, а кашу заварю, — я, брат, заварю ее!
Несу в
себе обиду
за людей и на людей. Она у меня ножом в сердце стоит и качается.
Утренняя заря только что начинает окрашивать небосклон над Сапун-горою; темно-синяя поверхность моря уже сбросила с
себя сумрак ночи и ждет первого луча, чтобы заиграть веселым блеском; с бухты
несет холодом и туманом; снега нет — всё черно, но утренний резкий мороз хватает
за лицо и трещит под ногами, и далекий неумолкаемый гул моря, изредка прерываемый раскатистыми выстрелами в Севастополе, один нарушает тишину утра. На кораблях глухо бьет 8-я стклянка.
За копейку тот уступил свое место, немедленно получил от Петрова деньги, которые тот
нес, зажав в кулаке, предусмотрительно взяв их с
собою в баню, и тотчас же юркнул под лавку прямо под мое место, где было темно, грязно и где липкая сырость наросла везде чуть не на полпальца.
У него
за плечом слева тихо шагает его главный кучер Комарь, баринов друг и наперсник, давно уже утративший свое крестное имя и от всех называемый Комарем. У Комаря вовсе не было с
собой ни пытальных орудий, ни двух мертвых голов, ни мешка из испачканной кровью холстины, а он просто
нес под мышкой скамейку, старенький пунцовый коверчик да пару бычьих туго надутых пузырей, связанных один с другим суконною покромкой.
— Да, бедная наша церковь
несет за это отовсюду напрасные порицания, — заметил от
себя Туберозов.
Ходил он, заложив руки
за спину, как, бывало, отец, тяжело шаркая ногами, согнув спину, спустя голову, — мысленно раздев любимую женщину,
нёс её перед
собою, в жарком воздухе ночи, и говорил ей...
— И
за всем тем намерений своих изменить не могу-с. Я отнюдь не скрываю от
себя трудностей предстоящей мне задачи; я знаю, что мне придется упорно бороться и многое преодолевать; но — ma foi! [клянусь!] — я надеюсь! И поверите ли, прежде всего, я надеюсь на вас! Вы сами придете мне на помощь, вы сами снимете с меня часть того бремени, которое я так неохотно взял на
себя нести!
В один из таких мрачных дней на прием в амбулаторию вошла женщина, молодая и очень хорошая
собою. На руках она
несла закутанного ребенка, а двое ребят, ковыляя и путаясь в непомерных валенках, держась
за синюю юбку, выступавшую из-под полушубка, ввалились
за нею.
На обходе я шел стремительной поступью,
за мною мело фельдшера, фельдшерицу и двух сиделок. Останавливаясь у постели, на которой, тая в жару и жалобно дыша, болел человек, я выжимал из своего мозга все, что в нем было. Пальцы мои шарили по сухой, пылающей коже, я смотрел в зрачки, постукивал по ребрам, слушал, как таинственно бьет в глубине сердце, и
нес в
себе одну мысль: как его спасти? И этого — спасти. И этого! Всех!
Я больше не
нес на
себе роковой ответственности
за все, что бы ни случилось на свете.
Он отстранил ее руками и отошел, и ей показалось, что лицо его выражало отвращение и досаду. В это время баба осторожно
несла ему в обеих руках тарелку со щами, и Ольга Ивановна видела, как она обмочила во щах свои большие пальцы. И грязная баба с перетянутым животом, и щи, которые стал жадно есть Рябовский, и изба, и вся эта жизнь, которую вначале она так любила
за простоту и художественный беспорядок, показались ей теперь ужасными. Она вдруг почувствовала
себя оскорбленной и сказала холодно...
Рыжов действительно срубил дерево по
себе: через неделю он привел в город жену — ражую, белую, румяную, с добрыми карими глазами и с покорностью в каждом шаге и движении. Одета она была по-крестьянски, и шли оба супруга друг
за другом,
неся на плечах коромысло, на котором висела подвязанная холщовым концом расписная лубочная коробья с приданым.
Вот собрала Янкелиха своих бахорей, продала
за бесценок «бебехи» и водку, какая осталась, — а и осталося немного (Янкель хотел из города бочку везти), да еще люди говорили, будто Харько нацедил
себе из остатков ведерко-другое, — и побрела пешком из Новой-Каменки. Бахори
за нею… Двух
несла на руках, третий тащился, ухватясь
за юбку, а двое старших бежали вприпрыжку…
— И слушать не хочу! Чтобы я позволила у
себя в комнате лежать отрезанному носу?.. Сухарь поджаристый! Знай умеет только бритвой возить по ремню, а долга своего скоро совсем не в состоянии будет исполнять, потаскушка, негодяй! Чтобы я стала
за тебя отвечать полиции?.. Ах ты, пачкун, бревно глупое! Вон его! вон!
неси куда хочешь! чтобы я духу его не слыхала!
Туловище подается вперед, будто хочет упасть, но следующий шаг
несет его дальше, и так, покачиваясь на ходу, уставившись перед
собой глазами, согнув спину с котелком и котомкой, отмеривает бродяга шаг
за шагом эти бесконечные и бесчисленные версты…
Мельник шёл, заложив руки
за спину, и
нёс с
собой свои бесформенные полудумы, полуощущения, одевавшие сердце его в холод и туман.
Им весело, для них судьбою
Жизнь так роскошно убрана,
А я одна, всегда одна…
Всем быть обязанной, всем жертвовать
собоюИ никого не сметь любить,
О! разве это значит жить?..
Счастливые царицы моды!
Им не изменит свет, их не изменят годы…
За что же? красота моя
Их красоте поддельной не уступит,
Жемчуг, алмазы, кисея
Морщин и глупости
собою не искупит!
Но счастье их! восторга своего
Несут им дань мужчины ежечасно;
Я лучше, я умней — напрасно!
Никто не видит ничего.
Анна Петровна. Как от вас винищем
несет! Платонов, что это всё значит? Что с вами? На что вы стали похожи? Глаза красные, лицо скверное… Вы грязны, в комнатах грязь… Посмотрите вокруг
себя, что это
за безобразие? Что с вами? Вы пьете!
«Знать бы да ведать, — меж
собой говорили они, — не сдавать бы в науку овражного найденыша!.. Кормить бы, поить его, окаянного, что свинью на убой, до самых тех пор, как пришлось бы сдавать его в рекруты. Не ломался б над нами теперь, не
нес бы высóко поганой головы своей. Отогрели змею
за пазухой! А все бабы! Они в ту пору завыли невесть с чего…»
Так играли они лето и зиму, весну и осень. Дряхлый мир покорно
нес тяжелое ярмо бесконечного существования и то краснел от крови, то обливался слезами, оглашая свой путь в пространстве стонами больных, голодных и обиженных. Слабые отголоски этой тревожной и чуждой жизни приносил с
собой Николай Дмитриевич. Он иногда запаздывал и входил в то время, когда все уже сидели
за разложенным столом и карты розовым веером выделялись на его зеленой поверхности.
С тех пор римляне в память этого дня завели у
себя праздник. Жрецы идут наряженные по городу; один из них
несет гуся, а
за ним на веревке тащат собаку. И народ подходит к гусю и кланяется ему и жрецу: для гусей дают дары, а собаку бьют палками до тех пор, пока она не издохнет.
Черненький Шписс поспевал решительно повсюду: и насчет музыкантов, и насчет прислуги, и насчет поправки какой-нибудь свечи или розетки, и насчет стремительного поднятия носового платка, уроненного губернаторшей; он и старичков рассаживает
за зеленые столы, он и стакан лимонада
несет на подносике графине де-Монтеспан, он и полькирует с madame Пруцко, и вальсирует со старшею невестой неневестною, и говорит почтительные, но приятные любезности барону Икс-фон-Саксену; словом, Шписс везде и повсюду, и как всегда — вполне незаменимый, вполне необходимый Шписс, и все говорят про него: «Ах, какой он милый! какой он прелестный!» И Шписс доволен и счастлив, и Непомук тоже доволен, имея такого чиновника по особым поручениям, и решает про
себя, что Шписса опять-таки необходимо нужно представить к следующей награде.
На баррикадах вы жертвуете только
собою и получаете в награду красивое имя отважного героя; здесь же вы точно так же жертвуете
собою, даже лучшею частью своего нравственного я, своим именем, своей честью, и охраняете сотни, тысячи людей, спасаете от погибели, может быть, самое дело и в награду
за все
несете общественное презрение слепых глупцов и непосвященных, пользуетесь именем подлеца и шпиона: в чем же более жертвы?
Беме (а вслед
за ним и Дж. Пордедж) вмещают ад в недра самого Божества, именно в Его три «первые принципа», где Оно существует как Grimmgott [См. прим. 95 к «Отделу первому».], и те, кто определяют
себя в этом начале, и
несут необходимые последствия.
По топям и болотам шел пестрый отряд. Впереди шли тагалы,
за ними французы, арьергард состоял из китайцев. Артиллерию везли на
себе китайцы-кули, целая вереница их шла сзади,
неся на спинах обоз. Когда маленькие горные орудия застревали в болоте, кули брали их на носилки и, ступая по пояс в воде, тащили их на плечах.
С ними ушло много и других рукодельных людей, а остальные сплошною вереницей выходили теперь вслед
за главарем, который тихо шагал,
неся пред
собой на груди образ Архангела и читая ему шепотом молитву неканонического сложения.
Слушатели пожелали знать в чем дело, и Жозеф рассказал содержание письма, кое-что утаив и кое-что прибавив, но все-таки не мог изменить дело настолько, чтоб и в его изложении весь поступок Подозерова перестал быть свидетельством заботливости о Ларисе, и потому в утешение Жозефу никто не сказал ни одного слова, и он один без поддержки разъяснял, что это требование ничто иное как большое нахальство, удобное лишь с очень молодыми и неопытными людьми; но что он не таков, что у него, к несчастию, в подобных делах уже есть опытность, и он, зная что такое вексель, вперед ни
за что никакого обязательства не подпишет, да и признает всякое обязательство на
себя глупостью, потому что, во-первых, он имеет болезненные припадки, с которыми его нельзя посадить в долговую тюрьму, а во-вторых, это, по его выводу, было бы то же самое, что убить курицу, которая
несет золотые яйца.
Суматоха, обыкновенно происходящая при выходе из вагона, поглотила внимание Глафиры настолько, что она, не ожидая помощи Висленева, почти и позабыла о нем, но он сам напоминал ей о
себе и удивил ее еще более, чем в Берлине. В то время, как носильщики
несли за нею к выходу ее багаж, к ней подскочил высокий человек, с огромною, длинною и окладистою черной бородой и усами, и прошептал...
— Нет-с; это ее надо
за это уважать: скудельный сосуд, а совладала с
собою, и все для меня!.. А вот и она, Паинька, а что же, душка, водочки-то? — вопросил он входящую жену, увидев, что на подносе, который она
несла, не было ни графина, ни рюмки.
И сейчас, в это ненастное осеннее утро, она как-то особенно сильно пробуждала в нем его заботливость и опасения
за нее: ведь она была девушка, почти девушка-ребенок, a между тем, какие чисто мужские обязанности ей часто,
за неимением лишних рук, приходилось
нести на
себе!
Ему было
себя ужасно жаль. Не он виноват, а проклятое время. Дворяне
несут крест… Теперь надумали поднимать сословие… Поздно локти кусать. Нельзя уже остановить всеобщее разорение. Ничего другого и не остается, как хапать, производить растраты и подлоги. Только он, простофиля, соблюдал
себя и дожил до того, что не может заплатить процентов и рискует потерять две прекрасные вотчины ни
за понюшку табаку!