Неточные совпадения
Он слушал и химию, и философию прав, и профессорские углубления во все тонкости политических наук, и всеобщую историю человечества в таком огромном виде, что
профессор в три года успел только прочесть введение да развитие общин каких-то
немецких городов; но все это оставалось в голове его какими-то безобразными клочками.
— Помилуйте, там Бунзен! [Бунзен Роберт (1811–1899) — выдающийся
немецкий ученый,
профессор химии в Гейдельбергском университете.]
Подумав, он вспомнил: из книги
немецкого демократа Иоганна Шерра. Именно этот
профессор советовал смотреть на всемирную историю как на комедию, но в то же время соглашался с Гете в том, что...
Появились меньшевики, которых Дронов называл «гоц-либер-данами», а Харламов давно уже окрестил «скромными учениками
немецких ортодоксов предательства», появлялись люди партии конституционалистов-демократов, появлялись даже октябристы — Стратонов, Алябьев, прятался в уголках
профессор Платонов, мелькали серые фигуры Мякотяна, Пешехонова, покашливал, притворяясь больным, нововременец Меньшиков, и еще многие именитые фигуры.
Станкевич, тоже один из праздных людей, ничего не совершивших, был первый последователь Гегеля в кругу московской молодежи. Оч изучил
немецкую философию глубоко и эстетически; одаренный необыкновенными способностями, он увлек большой круг друзей в свое любимое занятие. Круг этот чрезвычайно замечателен, из него вышла целая фаланга ученых, литераторов и
профессоров, в числе которых были Белинский, Бакунин, Грановский.
Многие
профессора духовных академий находились под сильным влиянием
немецкой протестантской науки.
Это вынуждало его состязаться с другими центрами
немецкой культуры, приглашать в свой университет лучших
профессоров, покровительствовать литературе, искусствам и наукам.
— Отстрадал, наконец, четыре года. Вот, думаю, теперь вышел кандидатом, дорога всюду открыта… Но… чтоб успевать в жизни, видно, надобно не кандидатство, а искательство и подличанье, на которое, к несчастью, я не способен. Моих же товарищей, идиотов почти, послали и за границу и понаделили бог знает чем, потому что они забегали к
профессорам с заднего крыльца и целовали ручки у их супруг,
немецких кухарок; а мне выпало на долю это смотрительство, в котором я окончательно должен погрязнуть и задохнуться.
— Напротив,
профессора поддерживают это, что, по-моему, до некоторой степени основательно; во-первых, это открывает клапан молодечеству, столь свойственному юношам, развивает в них потом храбрость, а главнее всего, этот обычай — по крайней мере так это было в мое время — до того сильно коренится в нравах всего
немецкого общества, что иногда молодые девицы отказывают в руке тем студентам, у которых нет на лице шрама.
Не имея возможности достать самое сочинение, я постарался познакомиться с тем, что известно о Хельчицком, и такие сведения я получил из
немецкой книги, присланной мне тем же пражским
профессором, и из истории чешской литературы Пыпина.
Журавка, огорченный своим пассажем с
немецким языком у
профессора, прогулялся за город, напился где-то в форштадте пива и, успокоясь, возвращался домой с новой решимостью уже не ехать от немцев завтра же, а прежде еще докончить свою копию, и тогда тотчас же уехать с готовой работой.
Между слушателями Фукса был один студент, Василий Тимьянский [Тимьянский Василий Ильич (род. в 1791 г.) — впоследствии
профессор естественной истории и ботаники Казанского университета.], который и прежде охотнее всех нас занимался языками, не только французским и
немецким, но и латинским, за что и был он всегда любимцем бывшего у нас в высших классах в гимназии преподавателя этих языков, учителя Эриха.
Блуменбаха, Геттингенского университета
профессора и великобританского надворного советника, с
немецкого на российский язык переведенное истории естественной и гражданской и географии учителями...
На съезде
немецких хирургов
профессор Гурльт выступил с докладом о сравнительной смертности при различных обезболивающих средствах.
А. С. Таубер, — рассказывая о
немецких клиниках, замечает: «Громадная разница в течении ран наблюдается в клиниках между ампутациями, произведенными молодыми ассистентами, и таковыми, сделанными ловкой и опытной рукой
профессора; первые нередко ушибают ткани, разминают нервы, слишком коротко урезывают мышцы или высоко обнажают артериальные сосуды от их влагалищ, — все это моменты, неблагоприятные для скорого заживления ампутационной раны».
Вот что, например, говорит известный
немецкий гинеколог,
профессор Гофмейер: «Преподавание в женских клиниках более, чем где-либо, затруднено естественною стыдливостью женщин и вполне понятным отвращением их к демонстрациям перед студентами.
Нечего и говорить, что язык везде — в аудиториях, кабинетах, клиниках — был обязательно
немецкий. Большинство
профессоров не знали по-русски. Между ними довольно значительный процент составляли заграничные, выписные немцы; да и остзейцы редко могли свободно объясняться по-русски, хотя один из них,
профессор Ширрен, заядлый русофоб, одно время читал даже русскую историю.
Оба они известны публике; старший — как один из первых передовых издателей, переводчик
немецких и английских книг; второй — как
профессор физиологии.
И в течение всего сезона я изучал венский сценический мир все с тем же приподнятым интересом. Позднее (во второе мое венское житье) я ознакомился и с преподаванием декламации, в лице известного
профессора Стракоша, приезжавшего для публичных чтений
немецких стихотворных пьес и в Россию.
Заведующим клиникой внутренних болезней был назначен доктор Степан Михайлович Васильев, ординатор знаменитого московского
профессора Г. А. Захарьина, коренастый человек с бледным лицом и окладистой бородой. Держался со студентами по-товарищески, при каждом удобном случае здоровался за руку.
Немецкого языка он совсем не знал. Лекции его были поверхностны и малосодержательны.
Преподавание в Дерпте велось в то время на
немецком языке, читали профессора-немцы, в большинстве приглашенные из Германии.
СавиньиФридрих Карл (1779–1861) —
немецкий юрист,
профессор Берлинского университета, лекции которого в 1831 г. слушал Н. И. Крылов.
Один раз, когда все рассказанное уже было сделано, экономка
профессора подала ему его утренний кофе с сдобной булкой и сухой
немецкой газетой.
Книжка рассказывает, что все
немецкие университеты прислали
профессору, отыскавшему династию Тригопордов, адресы, в которых слагали ученому панегирики, а одна академия сообщила ему патент на звание ее члена.