Неточные совпадения
В дальнем углу залы, почти спрятавшись за отворенной дверью буфета, стояла на коленях сгорбленная седая старушка. Соединив руки и подняв глаза к
небу, она не
плакала, но молилась. Душа ее стремилась к богу, она просила его соединить ее с тою, кого она любила больше всего на свете, и твердо надеялась, что это будет скоро.
Становилось темнее, с гор повеяло душистой свежестью, вспыхивали огни, на черной плоскости озера являлись медные трещины. Синеватое туманное
небо казалось очень близким земле, звезды без лучей, похожие на куски янтаря, не углубляли его. Впервые Самгин подумал, что
небо может быть очень бедным и грустным. Взглянул на часы: до поезда в Париж оставалось больше двух часов. Он
заплатил за пиво, обрадовал картинную девицу крупной прибавкой «на чай» и не спеша пошел домой, размышляя о старике, о корке...
«Слезами и сердцем, а не пером благодарю вас, милый, милый брат, — получил он ответ с той стороны, — не мне награждать за это:
небо наградит за меня! Моя благодарность — пожатие руки и долгий, долгий взгляд признательности! Как обрадовался вашим подаркам бедный изгнанник! он все „смеется“ с радости и оделся в обновки. А из денег сейчас же
заплатил за три месяца долгу хозяйке и отдал за месяц вперед. И только на три рубля осмелился купить сигар, которыми не лакомился давно, а это — его страсть…»
Но и морская поэзия надоест, и тропическое
небо, яркие звезды: помянешь и майские петербургские ночи, когда, к полуночи,
небо захочет будто бы стемнеть, да вдруг опять засветлеет, точно ребенок нахмурится: того и гляди
заплачет, а он вдруг засмеялся и пошел опять играть!..
Господа, — воскликнул я вдруг от всего сердца, — посмотрите кругом на дары Божии:
небо ясное, воздух чистый, травка нежная, птички, природа прекрасная и безгрешная, а мы, только мы одни безбожные и глупые и не понимаем, что жизнь есть рай, ибо стоит только нам захотеть понять, и тотчас же он настанет во всей красоте своей, обнимемся мы и
заплачем…
Федор Павлович узнал о смерти своей супруги пьяный; говорят, побежал по улице и начал кричать, в радости воздевая руки к
небу: «Ныне отпущаеши», а по другим —
плакал навзрыд как маленький ребенок, и до того, что, говорят, жалко даже было смотреть на него, несмотря на все к нему отвращение.
Напротив, мы даже обуреваемы — именно обуреваемы — благороднейшими идеалами, но только с тем условием, чтоб они достигались сами собою, упадали бы к нам на стол с
неба и, главное, чтобы даром, даром, чтобы за них ничего не
платить.
Этого уж никто тогда у нас не мог понять, а он от радости
плачет: «Да, говорит, была такая Божия слава кругом меня: птички, деревья, луга,
небеса, один я жил в позоре, один все обесчестил, а красы и славы не приметил вовсе».
Ведь когда мать на земле обижают — в
небесах матерь божия горько
плачет!» Ну, тут Максим схватил меня на руки и давай меня по горнице носить, носит да еще приплясывает, — силен был, медведь!
Как тяжело думать, что вот „может быть“ в эту самую минуту в Москве поет великий певец-артист, в Париже обсуждается доклад замечательного ученого, в Германии талантливые вожаки грандиозных политических партий ведут агитацию в пользу идей, мощно затрагивающих существенные интересы общественной жизни всех народов, в Италии, в этом краю, „где сладостный ветер под
небом лазоревым веет, где скромная мирта и лавр горделивый растут“, где-нибудь в Венеции в чудную лунную ночь целая флотилия гондол собралась вокруг красавцев-певцов и музыкантов, исполняющих так гармонирующие с этой обстановкой серенады, или, наконец, где-нибудь на Кавказе „Терек воет, дик и злобен, меж утесистых громад, буре
плач его подобен, слезы брызгами летят“, и все это живет и движется без меня, я не могу слиться со всей этой бесконечной жизнью.
И перед незрячими глазами встало синее
небо и яркое солнце, и прозрачная река с холмиком, на котором он пережил так много и так часто
плакал еще ребенком… И потом и мельница, и звездные ночи, в которые он так мучился, и молчаливая, грустная луна… И пыльный шлях, и линия шоссе, и обозы с сверкающими шинами колес, и пестрая толпа, среди которой он сам пел песню слепых…
Гловацкая отгадала отцовский голос, вскрикнула, бросилась к этой фигуре и, охватив своими античными руками худую шею отца,
плакала на его груди теми слезами, которым, по сказанию нашего народа, ангелы божии радуются на
небесах. И ни Помада, ни Лиза, безотчетно остановившиеся в молчании при этой сцене, не заметили, как к ним колтыхал ускоренным, но не скорым шагом Бахарев. Он не мог ни слова произнесть от удушья и, не добежав пяти шагов до дочери, сделал над собой отчаянное усилие. Он как-то прохрипел...
В уголке стоял худенький, маленький человек с белокурою головою и жиденькой бородкой. Длинный сюртук висел на нем, как на вешалке, маленькие его голубые глазки, сверкающие фантастическим воодушевлением, были постоянно подняты к
небу, а руки сложены крестом на груди, из которой с певучим рыданием летел
плач Иосифа, едущего на верблюдах в неволю и видящего гроб своей матери среди пустыни, покинутой их родом.
Слышал, как
плакал отец и утешал отчаявшуюся мать, как горячо она молилась, подняв руки к
небу.
Мне всегда
платили злом за добро, которое я делал людям, и моя награда не здесь, а оттуда, — сказал он, указывая на
небо.
Желтыми огнями загорелась осень, частыми дождями
заплакало небо, и быстро стали пустеть дачи и умолкать, как будто непрерывный дождь и ветер гасили их, точно свечи, одну за другой.
— Нет; она в своей комнате, — сухо отвечал Мизинчиков. — Отдыхает и
плачет. Может быть, и стыдится. У ней, кажется, теперь эта… гувернантка. Что это? гроза никак собирается. Смотрите, на небе-то!
Долго глядела она на темное, низко нависшее
небо; потом она встала, движением головы откинула от лица волосы и, сама не зная зачем, протянула к нему, к этому
небу, свои обнаженные, похолодевшие руки; потом она их уронила, стала на колени перед своею постелью, прижалась лицом к подушке и, несмотря на все свои усилия не поддаться нахлынувшему на нее чувству,
заплакала какими-то странными, недоумевающими, но жгучими слезами.
Дошло до того, что он даже ее однажды упрекнул в тайном содействии интриге. Ее, которая… Ах! это была такая несправедливость, что она могла только
заплакать в ответ на обвинение. Но и тут она не упрекнула его, а только усерднее стала молиться, прося у
неба о ниспослании Феденьке фактов.
Нервная раздражительность поддерживала его беспрерывно в каком-то восторженно-меланхолическом состоянии; он всегда готов был
плакать, грустить — он любил в тихие вечера долго-долго смотреть на
небо, и кто знает, какие видения чудились ему в этой тишине; он часто жал руку своей жене и смотрел на нее с невыразимым восторгом; но к этому восторгу примешивалась такая глубокая грусть, что Любовь Александровна сама не могла удержаться от слез.
Садовая скамейка была к нашим услугам. Аграфена Петровна села и долго молчала, выводя на песке зонтиком какие-то фигуры. Через зеленую листву, точно опыленную серебристым лунным светом, глядела на нас бездонная синева ночного
неба. Я замечтался и очнулся только от тихих всхлипываний моей дамы, — она
плакала с открытыми глазами, и крупные слезы падали прямо на песок.
Мы отдохнем! Мы услышим ангелов, мы увидим все
небо в алмазах, мы увидим, как все зло земное, все наши страдания потонут в милосердии, которое наполнит собою весь мир, и наша жизнь станет тихою, нежною, сладкою, как ласка. Я верую, верую… (Вытирает ему платком слезы.) Бедный, бедный дядя Ваня, ты
плачешь… (Сквозь слезы.) Ты не знал в своей жизни радостей, но погоди, дядя Ваня, погоди… Мы отдохнем… (Обнимает его.) Мы отдохнем!
Что, Ксения? что, милая моя?
В невестах уж печальная вдовица!
Все
плачешь ты о мертвом женихе.
Дитя мое! судьба мне не судила
Виновником быть вашего блаженства.
Я, может быть, прогневал
небеса,
Я счастие твое не мог устроить.
Безвинная, зачем же ты страдаешь? —
А ты, мой сын, чем занят? Это что?
Курослепов. Да, само собой, надо; а несчастлив он для меня. Каков-то новый будет? Чего-то со мной в этом месяце не было! Пропажа, долгов не
платят; вчера мне показалось — светопреставление начинается, сегодня —
небо все падает, да во сне-то раза два во аде был.
Серое
небо точно
плакало, и на деревьях дрожали холодные слезы.
И,
заплакав слезами бессилия, обиды, лёг на землю спиной. Сквозь слёзы видел однотонное мутное
небо, исчерченное сухими узорами чёрных сучьев.
Село стояло на пригорке. За рекою тянулось топкое болото. Летом, после жарких дней, с топей поднимался лиловатый душный туман, а из-за мелкого леса всходила на
небо красная луна. Болото дышало на село гнилым дыханием, посылало на людей тучи комаров, воздух ныл,
плакал от их жадной суеты и тоскливого пения, люди до крови чесались, сердитые и жалкие.
— Отец мой! Отец мой! — повторил он,
заплакав и ломая руки, — я не хочу лгать… в моей груди… теперь, когда лежал я один на постели, когда я молился, когда я звал к себе на помощь Бога… Ужасно!.. Мне показалось… я почувствовал, что жить хочу, что мертвое все умерло совсем; что нет его нигде, и эта женщина живая… для меня дороже
неба; что я люблю ее гораздо больше, чем мою душу, чем даже…
Дело было перед последним моим экзаменом Я сел на порожке и читаю; вдруг, вижу я, за куртиной дядя стоит в своем белом парусинном халате на коленях и жарко молится: поднимет к
небу руки,
плачет, упаде! в траву лицом и опять молится, молится без конца Я очень любил дядю и очень ему верил и верю.
Я, здесь ничего не узнавши, да бегу к Патрикею Семенычу, чтобы с его умом посоветоваться, да как раз в угольной наскочила, что княгиня, — чего никогда не бывало, — в утреннем капоте стоят, а перед ними бедный Жигошка и на коленях вертится, и ручонки ломает, и к
небу таращится, и сам
плачет.
Князь толкнулся было в дверь, но она не уступила его усилиям. Прошло несколько страшных, мучительных мгновений… Князь стоял, уткнувшись головою в дверь, у него все помутилось в голове и в глазах; только вдруг он затрепетал всем телом: ему послышался ясно
плач ребенка… Князь опустился на стоявшее около него кресло; слезы, неведомо для него самого, потекли у него по щекам. «Боже, благодарю тебя!» — произнес он, вскидывая глаза к
небу.
Со свечой в руке взошла Наталья Сергевна в маленькую комнату, где лежала Ольга; стены озарились, увешанные платьями и шубами, и тень от толстой госпожи упала на столик, покрытый пестрым платком; в этой комнате протекала половина жизни молодой девушки, прекрасной, пылкой… здесь ей снились часто молодые мужчины, стройные, ласковые, снились большие города с каменными домами и златоглавыми церквями; — здесь, когда зимой шумела мятелица и снег белыми клоками упадал на тусклое окно и собирался перед ним в высокий сугроб, она любила смотреть, завернутая в теплую шубейку, на белые степи, серое
небо и ветлы, обвешанные инеем и колеблемые взад и вперед; и тайные, неизъяснимые желания, какие бывают у девушки в семнадцать лет, волновали кровь ее; и досада заставляла
плакать; вырывала иголку из рук.
— Ольга не считала свою любовь преступлением; она знала, хотя всячески старалась усыпить эту мысль, знала, что близок ужасный, кровавый день… и…
небо должно было
заплатить ей за будущее — в настоящем; она имела сильную душу, которая не заботилась о неизбежном, и по крайней мере хотела жить — пока жизнь светла; как она благодарила судьбу за то, что брат ее был далеко; один взор этого непонятного, грозного существа оледенил бы все ее блаженство; — где взял он эту власть?..
Он мой — я купил его у
небес и ада: я
заплатил за него кровавыми слезами; ужасными днями, в течение коих мысленно я пожирал все возможные чувства, чтоб под конец у меня в груди не осталось ни одного кроме злобы и мщения… о! я не таков, чтобы равнодушно выпустить из рук свою добычу и уступить ее вам… подлые рабы!..»
«Милый, на
небо смотрит. Посмотри, посмотри, голубчик — думала она про Головина. — А Вася? Что же это, боже мой, боже мой… Что же мне с ним делать? Сказать что-нибудь — еще хуже сделаешь: вдруг
заплачет?»
Гулянье начали молебном. Очень благолепно служил поп Глеб; он стал ещё более худ и сух; надтреснутый голос его, произнося необычные слова, звучал жалобно, как бы умоляя из последних сил; серые лица чахоточных ткачей сурово нахмурились, благочестиво одеревенели; многие бабы
плакали навзрыд. А когда поп поднимал в дымное
небо печальные глаза свои, люди, вслед за ним, тоже умоляюще смотрели в дым на тусклое, лысое солнце, думая, должно быть, что кроткий поп видит в
небе кого-то, кто знает и слушает его.
Ночью, разбуженная
плачем ребёнка, покормив, успокоив его, она подходила к окну и долго смотрела в сад, в
небо, без слов думая о себе, о матери, свёкре, муже, обо всём, что дал ей незаметно прошедший, нелёгкий день.
Кум угадал; действительно, Марфутка не даром разливалась в своем
плаче — вечером же
небо обложилось со всех сторон серыми низкими тучами, точно войлоком, и «заморосил» мелкий дождь «сеночной».
Жаль мне рода, что для хлеба
Маять век свой осужден;
Мысль его стремится в
небо,
Сам над плугом он согбен;
Всем страданьям, без изъятья,
Должен дань он
заплатить,
И не лучше ль было б, братья,
Вовсе смертному не жить?
В числе воспоминаний Пети остался также день похорон матери. В последнее время он мало с ней виделся и потому отвык несколько: он жалел ее, однако ж, и
плакал, — хотя, надо сказать, больше
плакал от холода. Было суровое январское утро; с низменного пасмурного
неба сыпался мелкий сухой снег; подгоняемый порывами ветра, он колол лицо, как иголками, и волнами убегал по мерзлой дороге.
О чем, безумец молодой,
О чем вздыхаешь ты всечасно?
Здесь люди вольны,
небо ясно,
И жены славятся красой.
Не
плачь: тоска тебя погубит.
Нет, я мог бы еще многое придумать и раскрасить; мог бы наполнить десять, двадцать страниц описанием Леонова детства; например, как мать была единственным его лексиконом; то есть как она учила его говорить и как он, забывая слова других, замечал и помнил каждое ее слово; как он, зная уже имена всех птичек, которые порхали в их саду и в роще, и всех цветов, которые росли на лугах и в поле, не знал еще, каким именем называют в свете дурных людей и дела их; как развивались первые способности души его; как быстро она вбирала в себя действия внешних предметов, подобно весеннему лужку, жадно впивающему первый весенний дождь; как мысли и чувства рождались в ней, подобно свежей апрельской зелени; сколько раз в день, в минуту нежная родительница целовала его,
плакала и благодарила
небо; сколько раз и он маленькими своими ручонками обнимал ее, прижимаясь к ее груди; как голос его тверже и тверже произносил: «Люблю тебя, маменька!» и как сердце его время от времени чувствовало это живее!
Как часто силой мысли в краткий час
Я жил века, и жизнию иной,
И о земле позабывал. Не раз
Встревоженный печальною мечтой
Я
плакал. Но создания мои,
Предметы мнимой злобы иль любви,
Не походили на существ земных;
О нет! все было ад иль
небо в них!
В саду было тихо, прохладно, и темные, покойные тени лежали на земле. Слышно было, как где-то далеко, очень далеко, должно быть за городом, кричали лягушки. Чувствовался май, милый май! Дышалось глубоко, и хотелось думать, что не здесь, а где-то под
небом, над деревьями, далеко за городом, в полях и лесах развернулась теперь своя весенняя жизнь, таинственная, прекрасная, богатая и святая, недоступная пониманию слабого, грешного человека. И хотелось почему-то
плакать.
Долго они с этим, как угорелые, по школам и базарам бегали, но никого с
неба не выкликали. Тогда все вдруг это бросили и начали, куда кто мог, детей прятать. Отлично, шельмы, прятали, так что никто не мог разыскать. А которым не удалось спрятать, те их калечили, —
плакали, а калечили, чтобы сделать негодными.
Буря мглою
небо кроет,
Вихри снежные крутя,
То, как зверь, она завоет,
То
заплачет, как дитя…
Прошло еще сколько-то времени. Месяц совсем ушел уже с
неба, и последние отблески угасли на самых высоких деревьях. Все на земле и на
небе, казалось, заснуло самым крепким сном, нигде не слышно было ни одного звука, только еврей тихо
плакал, приговаривая...
Лиза рыдала — Эраст
плакал — оставил ее — она упала — стала на колени, подняла руки к
небу и смотрела на Эраста, который удалялся — далее — далее — и наконец скрылся — воссияло солнце, и Лиза, оставленная, бедная, лишилась чувств и памяти.
Не смейтесь над несчастьем, чтобы вам
Не
заплатило небо тем же.
Плакать!
Тебе ль со мною
плакать?.. любила ль ты
Как я?.. любила ль чужеземца,
Любила ль христианина, была ли
Им презрена как я?.. Ах! Сара! Сара!
Мое блаженство кончилось надолго!
И вот плоды моих надежд, мечтаний,
Плоды недоспанных ночей и беспокойств!..
О, сжалься надо мною,
небо!
Скорей в сырую землю, поскорей,
Покуда я себя роптаньем не лишила
Спокойствия и там…