Неточные совпадения
При взгляде
на тендер и
на рельсы, под влиянием разговора с знакомым, с которым он не встречался после своего несчастия, ему вдруг вспомнилась она, то есть то, что оставалось еще от нее, когда он, как сумасшедший, вбежал в казарму железнодорожной станции:
на столе казармы бесстыдно растянутое посреди чужих окровавленное тело, еще
полное недавней жизни; закинутая назад уцелевшая голова с своими тяжелыми косами и вьющимися волосами
на висках, и
на прелестном лице, с полуоткрытым румяным
ртом, застывшее странное, жалкое в губках и ужасное в остановившихся незакрытых глазах, выражение, как бы словами выговаривавшее то страшное слово — о том, что он раскается, — которое она во время ссоры сказала ему.
— Ну вот и прекрасно. Садитесь, мы еще только за рыбой, — с трудом и осторожно жуя вставными зубами, проговорил старик Корчагин, поднимая
на Нехлюдова налитые кровью без видимых век глаза. — Степан, — обратился он с
полным ртом к толстому величественному буфетчику, указывая глазами
на пустой прибор.
Когда он принялся работать, то снял свой синий кафтан и оказался в красной рубахе и плисовых штанах. Обивая в гостиной мебель и ползая
на коленях около кресел, он весьма тщательно расстилал прежде себе под ноги тряпку. Работая, он обыкновенно набивал себе полнехонек
рот маленькими обойными гвоздями и при этом очень спокойно, совершенно
полным голосом, разговаривал, как будто бы у него во
рту ничего не было. Вихров заметил ему однажды, что он может подавиться.
Павел и Андрей сели рядом, вместе с ними
на первой скамье сели Мазин, Самойлов и Гусевы. Андрей обрил себе бороду, усы у него отросли и свешивались вниз, придавая его круглой голове сходство с головой кошки. Что-то новое появилось
на его лице — острое и едкое в складках
рта, темное в глазах.
На верхней губе Мазина чернели две полоски, лицо стало
полнее, Самойлов был такой же кудрявый, как и раньше, и так же широко ухмылялся Иван Гусев.
Я увидел во мгновение слинявшие, выцветшие лица, застопоренные
на полном ходу
рты, замершие в воздухе вилки.
Об этой политике, выпив в трактире или погребке, толкуют секретари, столоначальники и прочая мелкая приказная братия, толкуют с пеной у
рта от душевного волнения, имея
на то
полное нравственное право, потому что от этой политики у них шиворотки трещат.
От управляющего губернией был послан между тем жандарм за начальником арестантской
роты, и через какие-нибудь полчаса в приемной зале уж стоял навытяжке и в
полной форме дослужившийся из сдаточных капитан Тимков, который, несмотря
на то, что владел замечательно твердым характером и столь мало подвижным лицом, что как будто бы оно обтянуто было лубом, а не кожей человеческой, несмотря
на все это, в настоящие минуты, сам еще не зная, зачем его призвали, был бледен до такой степени, что молодой чиновник, привезенный вице-губернатором из Петербурга и теперь зачисленный в штат губернского правления, подошел к нему и, насмешливо зевая, спросил...
Её лицо краснело ещё более,
рот быстро закрывался и открывался, и слова сыпались из него тёмные в своей связи и раздражающе резкие в отдельности. Кожемякин беспокойно оглядывался вокруг, смотрел
на попадью, всё ниже и равнодушнее склонявшую голову над своей работой, — эта серая гладкая голова казалась
полною мыслей строгих, верных, но осторожных, она несколько успокаивала его.
Он в первый раз назвал её так, пугливо оглянулся и поднял руку к лицу, как бы желая прикрыть
рот. Со стены, из рамы зеркала,
на него смотрел большой,
полный, бородатый человек, остриженный в кружок, в поддёвке и сиреневой рубахе. Красный, потный, он стоял среди комнаты и смущённо улыбался мягкой, глуповатой улыбкой.
— Ну, так и есть! — вскричал господин Бахчеев, дав
полную волю своему негодованию. — Я, батюшка, еще прежде, чем вы
рот растворили, догадался, что вы философии обучались! Меня не надуешь! морген-фри! За три версты чутьем услышу философа! Поцелуйтесь вы с вашим Фомой Фомичом! Особенного человека нашел! тьфу! прокисай все
на свете! Я было думал, что вы тоже благонамеренный человек, а вы… Подавай! — закричал он кучеру, уж влезавшему
на кóзла исправленного экипажа. — Домой!
Явившийся тогда подрядчик, оренбургских казаков сотник Алексей Углицкий, обязался той соли заготовлять и ставить в оренбургский магазин четыре года,
на каждый год по пятидесяти тысяч пуд, а буде вознадобится, то и более, ценою по 6 коп. за пуд, своим коштом, а сверх того в будущий 1754 год, летом построить там своим же коштом, по указанию от Инженерной команды, небольшую защиту оплотом с батареями для пушек, тут же сделать несколько покоев и казарм для гарнизону и провиантский магазин и
на все жилые покои в осеннее и зимнее время ставить дрова, а провиант, сколько б там войсковой команды ни случилось, возить туда из Оренбурга
на своих подводах, что всё и учинено, и гарнизоном определена туда из Алексеевского пехотного полку одна
рота в
полном комплекте; а иногда по случаям и более военных людей командируемо бывает, для которых, яко же и для работающих в добывании той соли людей (коих человек ста по два и более бывает), имеется там церковь и священник с церковными служителями.
Незнакомец не слышал вопроса; он не ответил и даже не взглянул
на Дымова. Вероятно, этот улыбающийся человек не чувствовал и вкуса каши, потому что жевал как-то машинально, лениво, поднося ко
рту ложку то очень
полную, то совсем пустую. Пьян он не был, но в голове его бродило что-то шальное.
Яков Тарасович, маленький, сморщенный и костлявый, с черными обломками зубов во
рту, лысый и темный, как будто опаленный жаром жизни, прокоптевший в нем, весь трепетал в пылком возбуждении, осыпая дребезжащими, презрительными словами свою дочь — молодую, рослую и
полную. Она смотрела
на него виноватыми глазами, смущенно улыбалась, и в сердце ее росло уважение к живому и стойкому в своих желаниях старику…
Она прошлась по комнате, шагая лениво и неслышно, остановилась перед зеркалом и долго, не мигая, смотрела
на своё лицо. Пощупала руками
полную белую шею, — у неё вздрогнули плечи, руки грузно опустились, — и снова начала, покачивая бёдрами, ходить по комнате. Что-то запела, не открывая
рта, — пение напоминало стон человека, у которого болят зубы.
Вся группа представляла сильную картину: Иван Никифорович, стоявший посреди комнаты в
полной красоте своей без всякого украшения! Баба, разинувшая
рот и выразившая
на лице самую бессмысленную, исполненную страха мину! Иван Иванович с поднятою вверх рукою, как изображались римские трибуны! Это была необыкновенная минута! спектакль великолепный! И между тем только один был зрителем: это был мальчик в неизмеримом сюртуке, который стоял довольно покойно и чистил пальцем свой нос.
Вот и я в настоящую минуту необыкновенно ярко вижу пред собою ее лицо: круглый овал, матовая бледность, брови, почти прямые, очень черные и густые; у переносья они сходятся в виде темного пушка, что придает им несколько суровое выражение; глаза большие, зеленые, с громадными близорукими зрачками;
рот маленький, чуть-чуть неправильный, чувственный, насмешливый и гордый, с
полными, резко очерченными губами; матовые волосы тяжелым и небрежным узлом собраны
на затылке.
Он проспал около часу, и когда проснулся, то был уже почти в
полном сознании, чувствуя нестерпимую головную боль, а во
рту,
на языке, обратившемся в какой-то кусок сукна, сквернейший вкус.
Сокол поймал зайца. Царь отнял зайца и стал искать воды, где бы напиться. В бугре царь нашел воду. Только она по капле капала. Вот царь достал чашу с седла и подставил под воду. Вода текла по капле, и когда чаша набралась
полная, царь поднял ее ко
рту и хотел пить. Вдруг сокол встрепенулся
на руке у царя, забил крыльями и выплеснул воду. Царь опять подставил чашу. Он долго ждал, пока она наберется вровень с краями, и опять, когда он стал подносить ее ко
рту, сокол затрепыхался и разлил воду.
Может ли быть
полное счастье, когда оно связано с утайкой и вот с такими случайностями? Наверно, здесь,
на этом самом пароходе, если бы прислуга, матросы, эта «хозяйка» и ее кавалеры знали, что Серафима не жена его да еще убежала с ним, они бы стали называть ее одним из цинических слов, вылетевших сейчас из тонкого, слегка скошенного
рта татарки.
Кроме общей полноты, и лицо раздалось, веки стали краснее, в глазах сложился род усмешки, то ласковой, то плутоватой,
полной сознания своей силы и удачи; та же усмешка сообщилась и
рту. Прическу он носил ту же; одевался еще франтоватее.
На нем поверх летней светлой пары накинуто было светлое же пальто
на полосатой шелковой подкладке.
Третье лицо, капитан Тросенко, был старый кавказец в
полном значении этого слова, то есть человек, для которого
рота, которою он командовал, сделалась семейством, крепость, где был штаб, — родиной, а песенники — единственными удовольствиями жизни, — человек, для которого все, что не было Кавказ, было достойно презрения, да и почти недостойно вероятия; все же, что было Кавказ, разделялось
на две половины: нашу и не нашу; первую он любил, вторую ненавидел всеми силами своей души, и главное — он был человек закаленной, спокойной храбрости, редкой доброты в отношении к своим товарищам и подчиненным и отчаянной прямоты и даже дерзости в отношении к ненавистным для него почему-то адъютантам и бонжурам.
На этот возглас больного доктор не обратил внимания и только скосил свой широкий
рот в усмешку
полного пренебрежения к привередливости заезжего барина.
Марковна набирает
полную ложечку варенья, нерешительно, словно порох, подносит ко
рту и, покосившись
на Павла Васильича, ест; тотчас же ее лицо покрывается сладкой улыбкой, такой же сладкой, как само варенье.
Послал капельмейстер утреннего дневального —
на одном ем брюки в
полной исправности были — к командиру нестроевой
роты, чтобы распорядился из чихауза новый комплект спешно выдать. Припустил дневальный, а капельмейстер вдогонку дирижирует...