Неточные совпадения
Однажды орел спрашивал у ворона: скажи, ворон-птица, отчего живешь ты
на белом свете триста
лет, а я всего-на-все только тридцать три
года?
Две комнаты своей квартиры доктор сдавал: одну — сотруднику «Нашего края» Корневу, сухощавому человеку с рыжеватой бородкой, детскими глазами и походкой болотной
птицы, другую — Флерову, человеку
лет сорока, в пенсне
на остром носу, с лицом, наскоро слепленным из мелких черточек и тоже сомнительно украшенным редкой, темной бородкой.
Это был человек
лет тридцати двух-трех от роду, среднего роста, приятной наружности, с темно-серыми глазами, но с отсутствием всякой определенной идеи, всякой сосредоточенности в чертах лица. Мысль гуляла вольной
птицей по лицу, порхала в глазах, садилась
на полуотворенные губы, пряталась в складках лба, потом совсем пропадала, и тогда во всем лице теплился ровный свет беспечности. С лица беспечность переходила в позы всего тела, даже в складки шлафрока.
На крыльце, вроде веранды, уставленной большими кадками с лимонными, померанцевыми деревьями, кактусами, алоэ и разными цветами, отгороженной от двора большой решеткой и обращенной к цветнику и саду, стояла девушка
лет двадцати и с двух тарелок, которые держала перед ней девочка
лет двенадцати, босая, в выбойчатом платье, брала горстями пшено и бросала
птицам. У ног ее толпились куры, индейки, утки, голуби, наконец воробьи и галки.
На камине и по углам везде разложены минералы, раковины, чучелы
птиц, зверей или змей, вероятно все «с острова Св. Маврикия». В камине лежало множество сухих цветов, из породы иммортелей, как мне сказали. Они лежат, не изменяясь по многу
лет: через десять
лет так же сухи, ярки цветом и так же ничем не пахнут, как и несорванные. Мы спросили инбирного пива и констанского вина, произведения знаменитой Констанской горы. Пиво мальчик вылил все
на барона Крюднера, а констанское вино так сладко, что из рук вон.
Убеждения графа Ивана Михайловича с молодых
лет состояли в том, что как
птице свойственно питаться червяками, быть одетой перьями и пухом и летать по воздуху, так и ему свойственно питаться дорогими кушаньями, приготовленными дорогими поварами, быть одетым в самую покойную и дорогую одежду, ездить
на самых покойных и быстрых лошадях, и что поэтому это всё должно быть для него готово.
— Примеч. авт.] исчезнут
лет через пять, а болот и в помине нет; в Калужской, напротив, засеки тянутся
на сотни, болота
на десятки верст, и не перевелась еще благородная
птица тетерев, водится добродушный дупель, и хлопотунья куропатка своим порывистым взлетом веселит и пугает стрелка и собаку.
Вот как стукнуло мне шестнадцать
лет, матушка моя, нимало не медля, взяла да прогнала моего французского гувернера, немца Филиповича из нежинских греков; свезла меня в Москву, записала в университет, да и отдала всемогущему свою душу, оставив меня
на руки родному дяде моему, стряпчему Колтуну-Бабуре,
птице, не одному Щигровскому уезду известной.
Молодой хозяин сначала стал следовать за мною со всевозможным вниманием и прилежностию; но как по счетам оказалось, что в последние два
года число крестьян умножилось, число же дворовых
птиц и домашнего скота нарочито уменьшилось, то Иван Петрович довольствовался сим первым сведением и далее меня не слушал, и в ту самую минуту, как я своими разысканиями и строгими допросами плута старосту в крайнее замешательство привел и к совершенному безмолвию принудил, с великою моею досадою услышал я Ивана Петровича крепко храпящего
на своем стуле.
— Ну, братцы, кажется, наше дело скоро совсем выгорит! Сам сейчас слышал, как мать приказание насчет
птицы отдавала, которую
на племя оставить, которую бить. А уж если
птицу велят бить, значит, конец и делу венец.
На все
лето полотков хватит — с голоду не помрем.
Этот
лет по одним и тем же местам называется охотниками «тяга»] издавая известные звуки, похожие
на хрюканье или хрипенье, часто вскакивая с большим шумом из-под ног крестьянина, приезжающего в лес за дровами, также был им замечен по своей величине и отличному от других
птиц красноватому цвету и получил верное название.
Полетом своим он отличается от всех
птиц: зад у него всегда висит, как будто он подстрелен, отчего дергун держится
на лету не горизонтально, а точно едет по воздуху, почти стоймя; притом он имеет ту особенность, что, взлетев, не старается держаться против ветра, как все другие
птицы, но охотно летит по ветру, отчего перья его заворачиваются и он кажется каким-то косматым.
Когда вся
птица садится
на гнезда, они не пропадают, а только уменьшаются в числе, так что в продолжение всего
лета их изредка встречаешь, из чего должно заключить что-нибудь одно: или самцы не сидят
на гнездах и не разделяют с самкою попечения о детях, или чернышей всегда много остается холостых.
Заручившись заключенным с Ястребовым условием, Кишкин и Кожин, не теряя времени, сейчас же отправились
на Мутяшку. Дело было в январе. Стояли страшные холода, от которых
птица замерзала
на лету, но это не удержало предпринимателей. Особенно торопил Кожин, точно за ним кто гнался по пятам.
Круглый
год, всякий вечер, — за исключением трех последних дней страстной недели и кануна благовещения, когда
птица гнезда не вьет и стриженая девка косы не заплетает, — едва только
на дворе стемнеет, зажигаются перед каждым домом, над шатровыми резными подъездами, висячие красные фонари.
В прошлом
лете я не брал в руки удочки, и хотя настоящая весна так сильно подействовала
на меня новыми и чудными своими явлениями — прилетом
птицы и возрождением к жизни всей природы, — что я почти забывал об уженье, но тогда, уже успокоенный от волнений, пресыщенный, так сказать, тревожными впечатлениями, я вспомнил и обратился с новым жаром к страстно любимой мною охоте, и чем ближе подходил я к пруду, тем нетерпеливее хотелось мне закинуть удочку.
Отец мой отшучивался, признаваясь, что он точно мелкую
птицу не мастер стрелять — не привык, и что Петр Иваныч, конечно, убил пары четыре бекасов, но зато много посеял в болотах дроби, которая
на будущий
год уродится…
Слышались: фырканье лошадей, позвякиванье колокольцев и бубенчиков, гулкий
лет голубей, хлопанье крыльями домашней
птицы; где-то, в самом темном углу, забранном старыми досками, хрюкал поросенок, откармливаемый
на убой к одному из многочисленных храмовых праздников.
Домашняя
птица дохла от повальных болезней, комнаты пустовали, нахлебники ругались из-за плохого стола и не платили денег, и периодически, раза четыре в
год, можно было видеть, как худой, длинный, бородатый Зегржт с растерянным потным лицом носился по городу в чаянии перехватить где-нибудь денег, причем его блинообразная фуражка сидела козырьком
на боку, а древняя николаевская шинель, сшитая еще до войны, трепетала и развевалась у него за плечами наподобие крыльев.
Ба! да ведь я вчера купаться ходил! — восклицает Альфред и приходит к заключению, что, покуда он был в воде, а белье лежало
на берегу реки, могла пролететь
птица небесная и
на лету сделать сюрприз.
Случалось ли вам
летом лечь спать днем в пасмурную дождливую погоду и, проснувшись
на закате солнца, открыть глаза и в расширяющемся четырехугольнике окна, из-под полотняной сторы, которая, надувшись, бьется прутом об подоконник, увидать мокрую от дождя, тенистую, лиловатую сторону липовой аллеи и сырую садовую дорожку, освещенную яркими косыми лучами, услыхать вдруг веселую жизнь
птиц в саду и увидать насекомых, которые вьются в отверстии окна, просвечивая
на солнце, почувствовать запах последождевого воздуха и подумать: «Как мне не стыдно было проспать такой вечер», — и торопливо вскочить, чтобы идти в сад порадоваться жизнью?
Тогда он был круглоголовым мальчонком,
года на два старше меня; бойкий, умненький и честный, он был даровит: хорошо рисовал
птиц, кошек и собак и удивительно ловко делал карикатуры
на мастеров, всегда изображая их пернатыми.
— Бежать — зачем? — сказал он, словно упрашивая. — Бежать тут некуда — болота, леса всё. У нас — хорошо. Весной, конечно, хорошо-то.
Летом тоже. Мальчику вашему понравится. Рыба в речке есть.
Птиц ловить будет. Грибов — числа нет!
На телегах ездят по грибы-то…
Двое из них — бритые и похожие друг
на друга, как братья, — кажется даже, что они близнецы; один — маленький, кривой и колченогий, напоминает суетливыми движениями сухого тела старую ощипанную
птицу; четвертый — широкоплечий, бородатый и горбоносый человек средних
лет, сильно седой.
Кузница стояла
на краю неглубокого оврага;
на дне его, в кустах ивняка, Евсей проводил всё свободное время весной,
летом и осенью. В овраге было мирно, как в церкви, щебетали
птицы, гудели пчёлы и шмели. Мальчик сидел там, покачиваясь, и думал о чём-то, крепко закрыв глаза, или бродил в кустах, прислушиваясь к шуму в кузнице, и когда чувствовал, что дядя один там, вылезал к нему.
Ребята подозревали во мне религиозного сектанта и добродушно подшучивали надо мною, говоря, что от меня даже родной отец отказался, и тут же рассказывали, что сами они редко заглядывают в храм божий и что многие из них по десяти
лет на духу не бывали, и такое свое беспутство оправдывали тем, что маляр среди людей все равно что галка среди
птиц.
Тут заговорили все разом. Розы со слезами вспоминали благословенные долины Шираза, Гиацинты — Палестину, Азалии — Америку, Лилии — Египет… Цветы собрались сюда со всех сторон света, и каждый мог рассказать так много. Больше всего цветов пришло с юга, где так много солнца и нет зимы. Как там хорошо!.. Да, вечное
лето! Какие громадные деревья там растут, какие чудные
птицы, сколько красавиц бабочек, похожих
на летающие цветы, и цветов, похожих
на бабочек…
У нас не было тогда термометров, и я не могу сказать, до сколька градусов достигала стужа, но помню, что
птица мерзла и что мне приносили воробьев и галок, которые
на лету падали мертвыми и мгновенно коченели; некоторым теплота возвращала жизнь.
Птица мерзла
на лету и падала
на землю уже окоченелою.
Взял и вдруг все продал. Трактирщик тут у нас по близости
на пристани процвел — он и купил. В нем уж, наверное, никакого „духу“, кроме грабительства, нет, стало быть, ему честь и место. И сейчас
на моих глазах, покуда я пожитки собирал, он и распоряжаться начал:
птицу на скотном перерезал, карасей в пруде выловил, скот угнал… А потом, говорит, начну дом распродавать, лес рубить, в два
года выручу два капитала, а наконец, и пустое место задешево продам.
Турманы имеют особенное свойство посреди быстрого полета вдруг свертывать свои крылья и падать вниз, перевертываясь беспрестанно, как
птица, застреленная высоко
на лету: кувыркаясь таким образом, может быть, сажен десять, турман мгновенно расправляет свои легкие крылья и быстро поднимается
на ту же высоту,
на которой кружится вся стая.
вдруг опускается
на землю. В книге: «Урядник сокольничья пути» царя Алексея Михайловича, которую всякий охотник должен читать с умилением, между прочим сказано: «Добровидна же и копцова добыча и
лет. По сих доброутешна и приветлива правленных (то есть выношенных) ястребов и челигов (то есть чегликов; иногда называются они там же чеглоками) ястребьих ловля; к водам рыщение, ко
птицам же доступаиие». Из сих немногих строк следует заключить...
Я помню у одного охотника ястреба шести осеней; это была чудная
птица, брал все что ни попало, даже грачей; в разное время поймал более десяти вальдшнепов; один раз вцепился в серую дикую утку (полукрякву) и долго плавал с ней по пруду, несмотря
на то, что утка ныряла и погружала его в воду; наконец, она бросилась в камыш, и ястреб отцепился; уток-чирят ловил при всяком удобном случае; в шестое
лето он стал не так резов и умер
на седьмую зиму внезапно, от какой-то болезни.
Даже и здесь, среди сотен таких же, как он, резких босяцких фигур, он сразу обращал
на себя внимание своим сходством с степным ястребом, своей хищной худобой и этой прицеливающейся походкой, плавной и покойной с виду, но внутренне возбужденной и зоркой, как
лет той хищной
птицы, которую он напоминал.
Поцеловались мы, и пошёл он. Легко идёт, точно двадцать
лет ему и впереди ждут одни радости. Скучно мне стало глядеть вслед этой
птице, улетающей от меня неизвестно куда, чтобы снова петь там свою песнь. В голове у меня — неладно, возятся там мысли, как хохлы ранним утром
на ярмарке: сонно, неуклюже, медленно — и никак не могут разложиться в порядке. Всё странно спуталось: у моей мысли чужой конец, у чужой — моё начало. И досадно мне и смешно — весь я точно измят внутри.
Летом, когда и комар богат, мы с Ларионом днюем и ночуем в лесу, за охотой
на птиц, или
на реке, рыбу ловя. Случалось — вдруг треба какая-нибудь, а дьячка нет, и где найти его — неведомо. Всех мальчишек из села разгонят искать его; бегают они, как зайчата, и кричат...
Весною,
летом и осенью заречные жили сбором щавеля, земляники, охотой и ловлею
птиц, делали веники, потом собирали грибы, бруснику, калину и клюкву — всё это скупало у них городское мещанство. Человека три — в их числе Сима Девушкин — делали птичьи клетки и садки, семейство Пушкаревых занималось плетением неводов, Стрельцовы работали из корневища березы шкатулки и укладки с мудреными секретами. Семеро слобожан работало
на войлочном заводе Сухобаева, девять человек валяло сапоги.
И если бы я знал, кто мог подумать только оскорбить тебя или хоть бы сказал что-нибудь неприятное о тебе, то, клянусь Богом, не увидел бы он больше своих детей, если только он так же стар, как и я; ни своего отца и матери, если только он еще
на поре
лет, и тело его было бы выброшено
на съедение
птицам и зверям степным.
Прошли «летние повороты», то есть 12 июня; поворотило солнышко
на зиму, а
лето на жары, как говорит русский народ; наступила и для
птиц пора деловая, пора неусыпных забот, беспрестанных опасений, инстинктивного самозабвения, самопожертвования, пора родительской любви.
Я любил натуральную историю с детских
лет; книжка
на русском языке (которой названия не помню) с лубочными изображеньями зверей,
птиц, рыб, попавшаяся мне в руки еще в гимназии, с благоговеньем, от доски до доски, была выучена мною наизусть.
Мальчик этот был моложе обеих девочек — ему всего было
лет десять, но он понимал, что барашек не
птица и что ему
на полице быть не пристало; однако мальчик поднял вверх голову, а девочка в ту же секунду нахлобучила ему шапку до подбородка, воткнула ему в горло ножик и толкнула его коленом в спину так сильно, что он упал ниц, и ножик еще глубже вонзился в его горло.
Лето на исходе, совсем надвигается нá землю осень. Пчелы перестали носить медовую взятку, смолкли певчие
птицы, с каждым днем вода холодеет больше и больше. Пожелтели листья
на липах, поспели в огородах овощи,
на Николу-кочанного стали и капустные вилки в кочни завиваться. Успенский пост
на дворе — скоро придется веять мак
на Макавеев.
— Это ужасно! — говорил он, задыхаясь (несмотря
на свои 26
лет, он пухл, тяжел и страдает одышкой). — Это ужасно! Без языков я, как
птица без крыльев. Просто хоть работу бросай.
О М.Л.Михайлове я должен забежать вперед, еще к
годам моего отрочества в Нижнем. Он жил там одно время у своего дяди, начальника соляного правления, и уже печатался; но я, гимназистом, видел его только издали, привлеченный его необычайно некрасивой наружностью. Кажется, я еще и не смотрел
на него тогда как
на настоящего писателя, и его беллетристические вещи (начиная с рассказа"Кружевница"и продолжая романом"Перелетные
птицы") читал уже в студенческие
годы.
Проходили десятки
лет, и всё день походил
на день, ночь
на ночь. Кроме диких
птиц и зверей, около монастыря не показывалась ни одна душа. Ближайшее человеческое жилье находилось далеко и, чтобы пробраться к нему от монастыря или от него в монастырь, нужно было пройти верст сто пустыней. Проходить пустыню решались только люди, которые презирали жизнь, отрекались от нее и шли в монастырь, как в могилу.
Я. — Стыдись! Мне и стыдно и обидно за тебя, глупая
птица! Прожил ты
на свете 376
лет, а так же глуп, как и 300
лет тому назад! Прогресса ни
на грош!
Федя. B Кубань? Ей-богу? (Приподнимается.) Славные места! Такой, братцы, край, что и во сне не увидишь, хоть три
года спи! Приволье! Сказывают,
птицы этой самой, дичи, зверья всякого и — боже ты мой! Трава круглый
год растет, народ — душа в душу, земли — девать некуда! Начальство, сказывают… мне намедни один солдатик сказывал… дает по сто десятин
на рыло. Счастье, побей меня бог!
На Васильевском острове, в роскошной золотой клетке, устроенной Григорием Александровичем Потемкиным для своей «жар-птицы», как шутя называл князь Калисфению Николаевну, тянулась за эти
годы совершенно иная, своеобразная жизнь.
Кричат: «Лови! лови!.. конь царевича!.. конь Аристотелев!..» Но никто и не думает ловить: поймайте
птицу на лету!..
День был прекрасный; все в природе улыбалось и ликовало появлению
лета: и ручьи, играющие в лучах солнца, все в золоте и огне, и ветерок, разносящий благовоние с кудрей дерев, и волны бегущей жатвы, как переливы вороненой стали
на рядах скачущей конницы, и хоры
птиц,
на разный лад и все во славу единого.