Неточные совпадения
Господа актеры особенно должны обратить внимание
на последнюю сцену. Последнее произнесенное слово должно произвесть электрическое потрясение
на всех разом, вдруг. Вся группа должна переменить положение в один миг ока. Звук изумления должен вырваться у всех женщин разом, как будто из одной
груди. От несоблюдения сих замечаний может исчезнуть весь эффект.
Вгляделся
барин в пахаря:
Грудь впалая; как вдавленный
Живот; у глаз, у рта
Излучины, как трещины
На высохшей земле;
И сам
на землю-матушку
Похож он: шея бурая,
Как пласт, сохой отрезанный,
Кирпичное лицо,
Рука — кора древесная,
А волосы — песок.
Вздрогнула я, одумалась.
— Нет, — говорю, — я Демушку
Любила, берегла… —
«А зельем не поила ты?
А мышьяку не сыпала?»
— Нет! сохрани
Господь!.. —
И тут я покорилася,
Я в ноги поклонилася:
— Будь жалостлив, будь добр!
Вели без поругания
Честному погребению
Ребеночка предать!
Я мать ему!.. — Упросишь ли?
В
груди у них нет душеньки,
В глазах у них нет совести,
На шее — нет креста!
Через несколько минут он растянулся
на диване и замолчал; одеяло
на груди его волнообразно поднималось и опускалось, как земля за окном. Окно то срезало верхушки деревьев, то резало деревья под корень; взмахивая ветвями, они бежали прочь. Самгин смотрел
на крупный, вздернутый нос,
на обнаженные зубы Стратонова и представлял его в деревне Тарасовке, пред толпой мужиков. Не поздоровилось бы печнику при встрече с таким
барином…
«Тоже — «объясняющий
господин», — подумал Клим, быстро подходя к двери своего дома и оглядываясь. Когда он в столовой зажег свечу, то увидал жену: она, одетая, спала
на кушетке в гостиной, оскалив зубы, держась одной рукой за
грудь, а другою за голову.
Вид дикости
на лице Захара мгновенно смягчился блеснувшим в чертах его лучом раскаяния. Захар почувствовал первые признаки проснувшегося в
груди и подступившего к сердцу благоговейного чувства к
барину, и он вдруг стал смотреть прямо ему в глаза.
Минут через десять Штольц вышел одетый, обритый, причесанный, а Обломов меланхолически сидел
на постели, медленно застегивая
грудь рубашки и не попадая пуговкой в петлю. Перед ним
на одном колене стоял Захар с нечищеным сапогом, как с каким-нибудь блюдом, готовясь надевать и ожидая, когда
барин кончит застегиванье
груди.
Анисью, которую он однажды застал там, он обдал таким презрением, погрозил так серьезно локтем в
грудь, что она боялась заглядывать к нему. Когда дело было перенесено в высшую инстанцию,
на благоусмотрение Ильи Ильича,
барин пошел было осмотреть и распорядиться как следует, построже, но, всунув в дверь к Захару одну голову и поглядев с минуту
на все, что там было, он только плюнул и не сказал ни слова.
Она рванулась и вырвалась; но движением вырвавшейся руки задела его по
груди,
на тротуаре зазвенели оторвавшиеся часы любезного
господина.
Чиновник сказал: «так вот от этого вызова не откажетесь» и ударил его по лицу; франт схватил палку, чиновник толкнул его в
грудь; франт упал,
на шум вбежала прислуга;
барин лежал мертвый, он был ударен о землю сильно и попал виском
на острый выступ резной подножки стола.
Антон Пафнутьич, призывая
господа в свидетели в том, что красная шкатулка его была пуста, не лгал и не согрешал: красная шкатулка точно была пуста, деньги, некогда в ней хранимые, перешли в кожаную суму, которую носил он
на груди под рубашкой.
Сделалось смятение. Люди бросились в комнату старого
барина. Он лежал в креслах,
на которые перенес его Владимир; правая рука его висела до полу, голова опущена была
на грудь, не было уж и признака жизни в сем теле, еще не охладелом, но уже обезображенном кончиною. Егоровна взвыла, слуги окружили труп, оставленный
на их попечение, вымыли его, одели в мундир, сшитый еще в 1797 году, и положили
на тот самый стол, за которым столько лет они служили своему
господину.
Он позвонил, вошел старик huissier [сторож (фр.).] с цепью
на груди; сказав ему с важным видом: «Бумаги и перо этому
господину», юноша кивнул мне головой.
В этой гостиной, обитой темно-голубого цвета бумагой и убранной чистенько и с некоторыми претензиями, то есть с круглым столом и диваном, с бронзовыми часами под колпаком, с узеньким в простенке зеркалом и с стариннейшею небольшою люстрой со стеклышками, спускавшеюся
на бронзовой цепочке с потолка, посреди комнаты стоял сам
господин Лебедев, спиной к входившему князю, в жилете, но без верхнего платья, по-летнему, и, бия себя в
грудь, горько ораторствовал
на какую-то тему.
— Да я-то враг, што ли, самому себе? — кричал Тит, ударяя себя в
грудь кулаком. —
На свои глаза свидетелей не надо… В первую голову всю свою семью выведу в орду. Все у меня есть, этово-тово, всем от
господа бога доволен, а в орде лучше… Наша заводская копейка дешевая, Петр Елисеич, а хрестьянская двухвершковым гвоздем приколочена. Все свое в хрестьянах: и хлеб, и харч, и обуй, и одёжа… Мне-то немного надо, о молодых стараюсь…
—
Господа! — вдруг патетически воскликнул Ванька-Встанька, прервав пение и ударив себя в
грудь. — Вот вижу я вас и знаю, что вы — будущие генералы Скобелев и Гурко, но и я ведь тоже в некотором отношении военная косточка. В мое время, когда я учился
на помощника лесничего, все наше лесное ведомство было военное, и потому, стучась в усыпанные брильянтами золотые двери ваших сердец, прошу: пожертвуйте
на сооружение прапорщику таксации малой толики spiritus vini, его же и монаси приемлют.
— Я докажу вам, милостивый государь, и сегодня же докажу, какой я француз, — кричал Коптин и вслед за тем подбежал к иконе, ударил себя в
грудь и воскликнул: — Царица небесная! Накажи вот этого
господина за то, что он меня нерусским называет! — говорил он, указывая
на Вихрова, и потом, видимо, утомившись, утер себе лоб и убежал к себе в спальню, все, однако, с азартом повторяя. — Я нерусский, я француз!
— Трудно запомнить, — с горечью повторил генерал. — Ах,
господа,
господа! Сказано в Писании: духа не угашайте, а вы что делаете? Ведь эта самая святая, серая скотинка, когда дело дойдет до боя, вас своей
грудью прикроет, вынесет вас из огня
на своих плечах,
на морозе вас своей шинелишкой дырявой прикроет, а вы — не могу знать.
Тут я в первый раз взглянул
на него попристальнее. Он был в широком халате, почти без всякой одежды; распахнувшаяся
на груди рубашка обнаруживала целый лес волос и обнаженное тело красновато-медного цвета; голова была не прибрана, глаза сонные. Очевидно, что он вошел в разряд тех
господ, которые, кроме бани, иного туалета не подозревают. Он, кажется, заметил мой взгляд, потому что слегка покраснел и как будто инстинктивно запахнул и халат и рубашку.
— А заметили ли вы, — острил расходившийся камер-юнкер, — как
господин Зверев танцевал с вами вальс? Он все старался толочься
на одном месте и все вас в
грудь животом толкал.
— Было двое сыновей, батюшка, да обоих
господь прибрал. Оба
на твоем государском деле под Полоцком полегли, когда мы с Никитой Романычем да с князем Пронским Полоцк выручали. Старшему сыну, Василью, вражий лях, налетев, саблей голову раскроил, а меньшему-то, Степану, из пищали
грудь прострелили, сквозь самый наплечник, вот настолько повыше левого соска!
Перед ним явилась рослая и статная женщина с красивым румяным лицом, с высокою, хорошо развитою
грудью, с серыми глазами навыкате и с отличнейшей пепельной косой, которая тяжело опускалась
на затылок, — женщина, которая, по-видимому, проникнута была сознанием, что она-то и есть та самая «Прекрасная Елена», по которой суждено вздыхать
господам офицерам.
Но дачник умер бы у себя
на даче, а пение доносилось с улицы. Мы оделись и попали к месту действия одними из первых. Прямо
на шоссе, в пыли, лежал Васька, скрестив по-покойницки руки
на груди. Над ним стоял какой-то среднего роста
господин в военном мундире и хриплым басом читал...
Играли в «барыня прислала сто рублей», в «мнения» и еще в какую-то игру, которую шепелявая Кася называла «играть в пошуду». Из гостей были: три студента-практиканта, которые все время выпячивали
грудь и принимали пластические позы, выставив вперед ногу и заложив руку в задний карман сюртука; был техник Миллер, отличавшийся красотою, глупостью и чудесным баритоном, и, наконец, какой-то молчаливый
господин в сером, не обращавший
на себя ничьего внимания.
— Перестань, братец! Кого ты здесь морочишь? — продолжал Ваня, скрестив
на груди руки и покачивая головою. — Сам знаешь, про что говорю. Я для эвтаго более и пришел, хотел сказать вам:
господь, мол, с вами; я вам не помеха! А насчет, то есть, злобы либо зависти какой, я ни
на нее, ни
на тебя никакой злобы не имею; живите только по закону, как богом показано…
— Дай бог давать, не давай бог просить, матушка Анна Савельевна! Оставь его! — сказал дедушка Кондратий, обращаясь к старухе, которая заплакала. — Пускай его! Об чем ты его просишь?..
Господь с ним! Я
на него не серчаю! И нет
на него сердца моего… За что только вот, за что он ее обидел! — заключил он, снова наклоняя голову, снова принимаясь увещевать и уговаривать дочь, которая рыдала
на груди его.
— Дунюшка, опомнись! Христос с тобой… Не гневи
господа… Един он властен в жизни… Полно! Я тебя не оставлю… пока жить буду, не оставлю… — повторял отец, попеременно прикладывая ладонь то к глазам своим, то к
груди, то ласково опуская ее
на голову дочери.
Приезжал из Петербурга
господин Ясногурский, широкоплечий, низенький, лысый, с орденом
на груди.
— И потому,
господин его сиятельство, — продолжала Елизавета Петровна, как-то гордо поднимая свою громадную
грудь, — теперь этими пустяками, которые нам дает, не думай у меня отделаться; как только ребенок родится, он его сейчас же обеспечь двадцатью или тридцатью тысячами, а не то я возьму да и принесу его супруге
на окошко: «
На поди, нянчись с ним!» Вы, пожалуйста, так опять ему и передайте.
В это время толстый
господин, с толстым букетом
на груди, суетливо вошел, объявил громогласно, что танцы начались — и тот час ушел; за ним последовало множество гостей, в том числе и Корсаков.
Дух занимался в
груди господина Голядкина; словно
на крыльях летел он вслед за своим быстро удалявшимся неприятелем.
— Дома
господа? — спросил я выбежавшего
на крыльцо белокурого Нестерку в синем казакинчике с красными патронами
на груди.
—
На то вы и образованные, чтобы понимать, милостивцы наши…
Господь знал, кому понятие давал… Вы вот и рассудили, как и что, а сторож тот же мужик, без всякого понятия, хватает за шиворот и тащит… Ты рассуди, а потом и тащи! Сказано — мужик, мужицкий и ум… Запишите также, ваше благородие, что он меня два раза по зубам ударил и в
груди.
— Что вы
на меня любуетесь,
господин писатель? Интересно? Я, — он возвысил голос и с смешной гордостью ударил себя кулаком в
грудь. — Я штабс-капитан Рыбников. Рыб-ни-ков! Православный русский воин, не считая, бьет врага. Такая есть солдатская русская песня. Что? Не верно?
Посмотрел
на пашенку — сердце в
груди взыграло: значит, сподобил
господь в пустыне пашенку поднять.
Ананий Яковлев. Будто?.. А ежели я скорей по уши в землю ее закопаю, чем ты сделаешь то! (Колотя себя в
грудь.) Не выводи ты меня из последнего моего терпенья, Калистрат Григорьев: не по барской ты воле пришел сюда, а только злобу свою тешить надо мной; идем сейчас к
господину, коли
на то пошло.
— Мамкин… Вот, — указал ребенок
на одну из телег, где сидела женщина с ребенком
на руках. Она кормила ребенка
грудью и в то же время следила взглядом за Мишей, который разговаривал с «
барином». Эта женщина примкнула к партии
на одном из ближайших этапов, недавно оправившись от болезни.
«Ах,
барин,
барин! Вижу я, понять
Не хочешь ты тоски моей сердечной!..
Прощай, — тебя мне больше не видать,
Зато уж помнить буду вечно, вечно…
Виновны оба, мне ж должно страдать.
Но, так и быть, целуй меня в
грудь, в очи, —
Целуй, где хочешь, для последней ночи!..
Чем свет меня в кибитке увезут
На дальний хутор, где Маврушу ждут
Страданья и мужик с косматой бородою…
А ты? — вздохнешь и слюбишься с другою...
И наконец пора пришла…
В день смерти с ложа он воспрянул,
И снова силу обрела
Немая
грудь — и голос грянул!
Мечтаньем чудным окрылил
Его
господь перед кончиной,
И он под небо воспарил
В красе и легкости орлиной.
Кричал он радостно: «Вперед!» —
И горд, и ясен, и доволен:
Ему мерещился народ
И звон московских колоколен;
Восторгом взор его сиял,
На площади, среди народа,
Ему казалось, он стоял
И говорил…
Прошел он — и именно вдруг — но не один, а с отцом и с матерью, и я не знала, куда глядеть, и глядела
на мать, но она, перехватив мой взгляд, гневно отшвырнула его
на господина, и я успела увидеть, что у него
на груди — звезда.
— Беги скорее к старосте, скажи ему, чтобы велел запрячь тележку да отвез бы старичка куда ему надо… ох! Да вели ему дать, бедненькому, пирожка
на дорогу… Постой, вот я волью в посудинку бузины… пусть прежде напьется хорошенько горяченького… Палашка! Вынь ей также белый хлебец из кладовой… а ты, Фекла, ступай сюда (тут она ввела бабу в «аптеку»),
на тебе мазь, скажи ему, чтоб натирал
грудь утром и вечером… Ох! С нами крестная сила!.. Ну, ступай, ступай…
Господь с тобою!..
Все трое были одеты в темные чохи с газырями
на груди, в бараньи папахи и мягкие чувяки; у всех троих были заткнуты за поясами кинжалы и пистолеты, а у молодого
господина, очевидно, начальника, была кривая турецкая сабля, впрочем, и все его оружие выглядело богаче и наряднее оружия товарищей.
Цирульник сбегал в предбанник за инструментом, и через какие-нибудь пять минут
на груди и спине толстого
господина уже темнели десять банок.
— Эй, ты, фигура! — крикнул толстый белотелый
господин, завидев в тумане высокого и тощего человека с жиденькой бородкой и с большим медным крестом
на груди. — Поддай пару!
Казаки спрыгнули с коней и бросились
на Евангела; тот не трогался, но Форов отскочил назад и прыгнул к ближайшему строению, чтобы иметь у себя за спиной защиту, но не успел он пробежать несколько шагов, как увидел пред собою трех солдат, державших его за руки, меж тем как третий приставил ему к
груди сверкающий штык. Маленький пехотный поручик с потным лбом юлил вокруг его и, закурив тоненькую папироску у одного из двух стоявших к Форову спиной
господ, крикнул...
Но вот схватил он за складки еще одну серую шинель, повернув ее лицом к месяцу, припал ухом к
груди и, вскинув мертвеца
на спину, побежал с ним, куда считал безопаснее; но откуда ни возьмись повернул
на оставленное поле новый вражий отряд, и наскочили
на Сида уланы и замахнулись
на его ношу, но он вдруг ужом вывернулся и принял
на себя удар; упал с ног, а придя в себя, истекая кровью, опять понес
барина.
Наплакавшись вволю, она медленно подняла отягощенную от слез голову — и вдруг легкий крик неожиданно вырвался из её
груди. Около неё стоял высокий, очень худощавый
господин в модном пальто и шляпе, опираясь
на трость с дорогим набалдашником.
Шмахин разлегся
на софе и стал читать… И его тоскующая душа нашла успокоение в великом писателе. Через десять минут в кабинет вошел
на цыпочках Илюшка, подложил под голову
барина подушку и снял с его
груди раскрытую книгу…
Вот где — голо вскрытая сущность жизни! Люди смотрят и беспечно смеются, а сзади мерно потрескивает механизм. Придешь назавтра. Опять совсем так же, не меняя ни жеста, бросается в окно
господин перед призраком убитой женщины, патер жадными глазами заглядывает в вырез
на груди испанки. И так же, совсем так же мчится ошалевший автомобиль, опрокидывая бебе в колясочке, столы с посудою и лоток с гипсовыми фигурами. А сзади чуть слышно потрескивает механизм.
По скрипучей лестнице и
господа, и прислуга поднялись
на голубятню, не без труда пролезли в крошечную дверку, и вдруг неожиданный смех, вырвавшийся из
груди всех присутствующих, разом наполнил все углы и закоулки Волгинского хуторка.