Неточные совпадения
Сказать ли всю истину: по секрету, он даже заготовил на имя известного
нашего географа, К. И. Арсеньева, довольно странную резолюцию:"Предоставляется вашему благородию, — писал он, — на
будущее время известную вам Византию во всех учебниках географии числить тако...
Пропал бы, как волдырь на воде, без всякого следа, не оставивши потомков, не доставив
будущим детям ни состояния, ни честного имени!» Герой
наш очень заботился о своих потомках.
Первый тост был выпит, как читатели, может быть, и сами догадаются, за здоровье нового херсонского помещика, потом за благоденствие крестьян его и счастливое их переселение, потом за здоровье
будущей жены его, красавицы, что сорвало приятную улыбку с уст
нашего героя.
— Уж не Наполеон ли какой
будущий и
нашу Алену Ивановну на прошлой неделе топором укокошил? — брякнул вдруг из угла Заметов.
— Я, конечно, не мог собрать стольких сведений, так как и сам человек новый, — щекотливо возразил Петр Петрович, — но, впрочем, две весьма и весьма чистенькие комнатки, а так как это на весьма короткий срок… Я приискал уже настоящую, то есть
будущую нашу квартиру, — оборотился он к Раскольникову, — и теперь ее отделывают; а покамест и сам теснюсь в нумерах, два шага отсюда, у госпожи Липпевехзель, в квартире одного моего молодого друга, Андрея Семеныча Лебезятникова; он-то мне и дом Бакалеева указал…
— Ну — и что же, чего же ожидать? Разделение власти — что значит? Это значит — многовластие. Что же: адвокаты из евреев,
будущие властители
наши, — они умнее родовитого дворянства и купечества, которое вчера в лаптях щеголяло, а сегодня миллионами ворочает?
— За
наше благополучие! — взвизгнул Лютов, подняв стакан, и затем сказал, иронически утешая: — Да, да, — рабочее движение возбуждает большие надежды у некоторой части интеллигенции, которая хочет… ну, я не знаю, чего она хочет! Вот господин Зубатов, тоже интеллигент, он явно хочет, чтоб рабочие дрались с хозяевами, а царя — не трогали. Это — политика! Это — марксист!
Будущий вождь интеллигенции…
— Да, так. Вы — патриот, вы резко осуждаете пораженцев. Я вас очень понимаю: вы работаете в банке, вы —
будущий директор и даже возможный министр финансов
будущей российской республики. У вас — имеется что защищать. Я, как вам известно, сын трактирщика. Разумеется, так же как вы и всякий другой гражданин славного отечества
нашего, я не лишен права открыть еще один трактир или дом терпимости. Но — я ничего не хочу открывать. Я — человек, который выпал из общества, — понимаете? Выпал из общества.
— Нет, дай мне плакать! Я плачу не о
будущем, а о прошедшем… — выговаривала она с трудом, — оно «поблекло, отошло»… Не я плачу, воспоминания плачут!.. Лето… парк… помнишь? Мне жаль
нашей аллеи, сирени… Это все приросло к сердцу: больно отрывать!..
В своей глубокой тоске немного утешаюсь тем, что этот коротенький эпизод
нашей жизни мне оставит навсегда такое чистое, благоуханное воспоминание, что одного его довольно будет, чтоб не погрузиться в прежний сон души, а вам, не принеся вреда, послужит руководством в
будущей, нормальной любви. Прощайте, ангел, улетайте скорее, как испуганная птичка улетает с ветки, где села ошибкой, так же легко, бодро и весело, как она, с той ветки, на которую сели невзначай!»
«Тушины —
наша истинная „партия действия“,
наше прочное „
будущее“, которое выступит в данный момент, особенно когда все это, — оглядываясь кругом на поля, на дальние деревни, решал Райский, — когда все это будет свободно, когда все миражи, лень и баловство исчезнут, уступив место настоящему «делу», множеству «дела» у всех, — когда с миражами исчезнут и добровольные «мученики», тогда явятся, на смену им, «работники», «Тушины» на всей лестнице общества…»
«Я старался и без тебя, как при тебе, и служил твоему делу верой и правдой, то есть два раза играл с милыми „барышнями“ в карты, так что братец их, Николай Васильевич, прозвал меня женихом Анны Васильевны и так разгулялся однажды насчет
будущей нашей свадьбы, что был вытолкан обеими сестрицами в спину и не получил ни гроша субсидии, за которой было явился.
Но особенно грустно мне было припоминать ее глубоко удивленные взгляды, которые я часто заставал на себе во все
наше время: в них сказывалось совершенное понимание своей судьбы и ожидавшего ее
будущего, так что мне самому даже бывало тяжело от этих взглядов, хотя, признаюсь, я в разговоры с ней тогда не пускался и третировал все это как-то свысока.
Но о содержании
наших писем и о том, о чем мы переговорили, прощаясь перед отъездом, я умолчу: это уже другая история, совсем новая история, и даже, может быть, вся она еще в
будущем.
Наши съезжали сегодня на здешний берег, были в деревне у китайцев, хотели купить рыбы, но те сказали, что и настоящий и
будущий улов проданы. Невесело, однако, здесь. Впрочем, давно не было весело:
наш путь лежал или по английским портам, или у таких берегов, на которые выйти нельзя, как в Японии, или незачем, как здесь например.
Автор в предисловии скромно называет записки материалами для
будущей истории
наших американских колоний; но прочтя эти материалы, не пожелаешь никакой другой истории молодого и малоизвестного края.
И вдобавок — эти невероятные жертвы правительства не принесут и в
будущем никакой пользы, потому что
наши горные заводы все до одного должны ликвидировать свои дела, как только правительство откажется вести их на помочах.
Наше предвидение
будущего должно быть совершенно свободно от обычного оптимизма или пессимизма, от оценок по критериям благополучия.
Это несмываемый позор, о котором с содроганием будут вспоминать
будущие поколения наряду с воспоминанием о героических подвигах русской армии, о самоотверженной деятельности
наших общественных организаций.
— Нет-с, в Смоленской губернии-с. А только ее улан еще прежде того вывез-с, супругу-то мою-с, будущую-с, и с пани-маткой, и с тантой, и еще с одною родственницей со взрослым сыном, это уж из самой Польши, из самой… и мне уступил. Это один
наш поручик, очень хороший молодой человек. Сначала он сам хотел жениться, да и не женился, потому что она оказалась хромая…
Я ни разу прежде не думал об устройстве
будущего; я верил, знал, что оно мое, что оно
наше, и предоставлял подробности случаю; нам было довольно сознания любви, желания не шли дальше минутного свидания.
Чему-нибудь послужим и мы. Войти в
будущее как элемент не значит еще, что
будущее исполнит
наши идеалы. Рим не исполнил ни Платонову республику, ни вообще греческий идеал. Средние века не были развитием Рима. Современная мысль западная войдет, воплотится в историю, будет иметь свое влияние и место так, как тело
наше войдет в состав травы, баранов, котлет, людей. Нам не нравится это бессмертие — что же с этим делать?
Дети года через три стыдятся своих игрушек, — пусть их, им хочется быть большими, они так быстро растут, меняются, они это видят по курточке и по страницам учебных книг; а, кажется, совершеннолетним можно бы было понять, что «ребячество» с двумя-тремя годами юности — самая полная, самая изящная, самая
наша часть жизни, да и чуть ли не самая важная, она незаметно определяет все
будущее.
Что, кажется, можно было бы прибавить к
нашему счастью, а между тем весть о
будущем младенце раскрыла новые, совсем не веданные нами области сердца, упоений, тревог и надежд.
Мы встречали Новый год дома, уединенно; только А. Л. Витберг был у нас. Недоставало маленького Александра в кружке
нашем, малютка покоился безмятежным сном, для него еще не существует ни прошедшего, ни
будущего. Спи, мой ангел, беззаботно, я молюсь о тебе — и о тебе, дитя мое, еще не родившееся, но которого я уже люблю всей любовью матери, твое движение, твой трепет так много говорят моему сердцу. Да будет твое пришествие в мир радостно и благословенно!»
Честь и слава
нашему учителю, старому реалисту Гете: он осмелился рядом с непорочными девами романтизма поставить беременную женщину и не побоялся своими могучими стихами изваять изменившуюся форму
будущей матери, сравнивая ее с гибкими членами
будущей женщины.
Конец мира произойдет не в
будущем, которое есть часть
нашего разорванного времени.
Конец мира и истории не может произойти в
будущем, то есть в
нашем времени.
Бывал там и А. П. Чехов, и его брат, художник Николай, и И. Левитан, — словом, весь
наш небольшой кружок «начинающих» и не всегда вкусно сытых молодых
будущих…
Янковский был, правда, первым учеником в
нашей гимназии, но… мы никогда не преклонялись перед первыми учениками и медалистами. Теперь он студент, «подающий блестящие надежды». «Голова, — говорил о нем капитан почтительно. —
Будущий Пирогов, по меньшей мере».
— А! Это вы. Хотите ко мне пить чай? Вот, кстати, познакомьтесь: Жданов, ваш
будущий товарищ, если только не срежется на экзамене, — что, однако, весьма вероятно. Мы вам споем малорусскую песню. Чи може ви
наших пiсень цураєтесь? — спросил он по — малорусски. — А коли не цураєтесь, — идем.
Гаев. Да… Это вещь… (Ощупав шкаф.) Дорогой, многоуважаемый шкаф! Приветствую твое существование, которое вот уже больше ста лет было направлено к светлым идеалам добра и справедливости; твой молчаливый призыв к плодотворной работе не ослабевал в течение ста лет, поддерживая (сквозь слезы) в поколениях
нашего рода бодрость, веру в лучшее
будущее и воспитывая в нас идеалы добра и общественного самосознания.
Но, во всяком случае, славянофилы хотели «России Христа», а не «России Ксеркса» [Слова из стихотворения Вл. Соловьева: «Каким ты хочешь быть Востоком, Востоком Ксеркса иль Христа?»], как хотели
наши националисты и империалисты. «Идея» России всегда обосновывалась пророчеством о
будущем, а не тем, что есть, — да и не может быть иным мессианское сознание.
И
наша историософическая мысль будет протекать в атмосфере глубокого пессимизма в отношении к прошлому и особенно настоящему России и оптимистической веры и надежды в отношении к
будущему.
На
будущей почте я отправляю письмо об
нашем переезде из Туринска.
Любезный друг Николай, узнай мне, где и как живет Катерина Петровна Торсон.
Наша артель имеет возможность ей помочь. Теперь у меня делается раскладка на
будущий год. Артельный год
наш начался с 26 августа. Я незнаю, где отыскать ее. Все думал, что она возвратится в Москву, а Ентальцева пишет, что до сих пор ее нет. Каково было действие моего ultimatum к министру народного просвещения? Вчерашняя новорожденная обещала в другой раз написать тебе. Она теперь с Ваней занята.
Не нужно вам говорить, что Оболенский тот же оригинал, начинает уже производить свои штуки. Хозяйство будет на его руках, — а я буду ворчать. Все подробности
будущего устройства
нашего, по крайней мере предполагаемого, вы узнаете от Басаргина. Если я все буду писать, вам не о чем будет говорить, — между тем вы оба на это мастера. Покамест прощайте. Пойду побегать и кой-куда зайти надобно. Не могу приучить Оболенского к движению.
Будущее не в
нашей воле, и я надеюсь, что как бы ни было со мной — будет лучше крепости, и, верно, вы довольны этой перемене, которую я ждал по вашим посылкам, но признаюсь, что они так долго не исполнялись, что я уже начинал думать, что сапоги и перчатки присланы для утешения моего или по ошибочным уведомлениям, а не для настоящего употребления.
— Господа! — вдруг патетически воскликнул Ванька-Встанька, прервав пение и ударив себя в грудь. — Вот вижу я вас и знаю, что вы —
будущие генералы Скобелев и Гурко, но и я ведь тоже в некотором отношении военная косточка. В мое время, когда я учился на помощника лесничего, все
наше лесное ведомство было военное, и потому, стучась в усыпанные брильянтами золотые двери ваших сердец, прошу: пожертвуйте на сооружение прапорщику таксации малой толики spiritus vini, его же и монаси приемлют.
— Принесите нам сюда полбутылки шампанского, только настоящего — Rederer demi sec и похолоднее. Ступай живо! — приказала она швейцару, вытаращившему на нее глаза. — Мы выпьем с вами, Тамара, за новое дело, за
наше прекрасное и блестящее
будущее.
Это все молодежь свежая; все они с пламенной любовью ко всему человечеству; все мы говорили о
нашем настоящем,
будущем, о науках, о литературе и говорили так хорошо, так прямо и просто…
— Так мы здесь и живем! — сказал он, усаживаясь, — помаленьку да полегоньку, тихо да смирно, войн не объявляем, тяжб и ссор опасаемся. Живем да поживаем. В умствования не пускаемся, идей не распространяем — так-то-с!
Наше дело — пользу приносить. Потому, мы — земство. Великое это, сударь, слово, хоть и неказисто на взгляд. Вот, в прошлом году, на перервинском тракте мосток через Перерву выстроили, а в
будущем году, с божьею помощью, и через Воплю мост соорудим…
Арена промышленной деятельности несомненно расширилась: не одним местным толстосумам понадобились подручные люди, свободно продающие за грош свою душу, но и другим всякого звания шлющимся людям, вдруг вспомнившим изречение:"земля
наша велика и обильна" — и на этом шатком основании вознамерившимся воздвигнуть храм
будущей славы и благополучия.
— В городе бы у нас побывали; на
будущей неделе у головы бал — головиха именинница. У нас, дядя, в городе весело: драгуны стоят, танцевальные вечера в клубе по воскресеньям бывают. Вот в К. — там пехота стоит, ну и скучно, даже клуб жалкий какой-то. На днях в
наш город нового землемера прислали — так танцует! так танцует! Даже из драгун никто с ним сравняться не может! Словом сказать, у всех пальму первенства отбил!
Затем, очень лестно отозвавшись об ополчении, которому предстоит в близком
будущем выполнение славной задачи умиротворения, он перешел от внешних врагов к внутренним (он первый употребил это выражение, и так удачно, что после того оно вполне акклиматизировалось в
нашем административном обиходе), которых разделил на две категории. К первой он отнес беспокойных людей вообще и критиков в особенности.
По «уставу» общества — он находится в
наших руках — цель его заключается"в непрерывном созерцании гармоний
будущего и в терпеливом перенесении бедствий настоящего".
— Надеюсь, что мы сойдемся с вами, Авдей Никитич, — закончил свои переговоры Прейн, — хотя, конечно, за
будущее трудно ручаться… Вы будете
нашим юрисконсультом и поработаете на пользу русской промышленности, поскольку она соприкасается с юридическими вопросами. Ну, взять хоть эту же уставную грамоту, отношения к земству, тарифные вопросы и так далее.
— Сытых немало, честных нет! — говорил хохол. — Мы должны построить мостик через болото этой гниючей жизни к
будущему царству доброты сердечной, вот
наше дело, товарищи!
Помню я и долгие зимние вечера, и
наши дружеские, скромные беседы [46], заходившие далеко за полночь. Как легко жилось в это время, какая глубокая вера в
будущее, какое единодушие надежд и мысли оживляло всех нас! Помню я и тебя, многолюбимый и незабвенный друг и учитель
наш! Где ты теперь? какая железная рука сковала твои уста, из которых лились на нас слова любви и упования?
Когда Перебоев выступил в 1866 году на адвокатское поприще, он говорил: «Значение
нашего сословия в
будущем не подлежит никакому сомнению.