Неточные совпадения
— Эк ведь комиссия! Ну, уж комиссия же с вами, — вскричал Порфирий с совершенно веселым, лукавым и нисколько не встревоженным видом. — Да и к чему вам знать, к чему вам так много знать,
коли вас еще и не
начинали беспокоить нисколько! Ведь вы как ребенок: дай да подай огонь в руки! И зачем вы так беспокоитесь? Зачем сами-то вы так к нам напрашиваетесь, из каких причин? А? хе-хе-хе!
— Кто? Вы? Вам поймать? Упрыгаетесь! Вот ведь что у вас главное: тратит ли человек деньги или нет? То денег не было, а тут вдруг тратить
начнет, — ну как же не он? Так вас вот этакий ребенок надует на этом,
коли захочет!
Ну,
Коля,
начинай поскорей, поскорей, поскорей, — ох, какой это несносный ребенок!..
Оно даже и лучше,
коли драть
начнет, а я не того боюсь… я… глаз ее боюсь… да… глаз…
Сковороды, про которую говорил Лебезятников, не было; по крайней мере Раскольников не видал; но вместо стука в сковороду Катерина Ивановна
начинала хлопать в такт своими сухими ладонями, когда заставляла Полечку петь, а Леню и
Колю плясать; причем даже и сама пускалась подпевать, но каждый раз обрывалась на второй ноте от мучительного кашля, отчего снова приходила в отчаяние, проклинала свой кашель и даже плакала.
начала было она петь… — Но нет, лучше уж «Cinq sous»! Ну,
Коля, ручки в боки, поскорей, а ты, Леня, тоже вертись в противоположную сторону, а мы с Полечкой будем подпевать и подхлопывать!
Соня упала на ее труп, обхватила ее руками и так и замерла, прильнув головой к иссохшей груди покойницы. Полечка припала к ногам матери и целовала их, плача навзрыд.
Коля и Леня, еще не поняв, что случилось, но предчувствуя что-то очень страшное, схватили один другого обеими руками за плечики и, уставившись один в другого глазами, вдруг вместе, разом, раскрыли рты и
начали кричать. Оба еще были в костюмах: один в чалме, другая в ермолке с страусовым пером.
Кабанова (строго). Ну, ну, говори,
коли уж
начала.
Раскалывая сахар на мелкие кусочки, Анфимьевна не торопясь, ворчливо и равнодушно
начала рассказывать...
Красавина. Да вот тебе первое.
Коли не хочешь ты никуда ездить, так у себя дома сделай: позови баб побольше, вели приготовить отличный обед, чтобы вина побольше разного, хорошего; позови музыку полковую: мы будем пить, а она чтоб играла. Потом все в сад, а музыка чтоб впереди, да так по всем дорожкам маршем; потом опять домой да песни, а там опять маршем. Да так чтобы три дня кряду, а
начинать с утра. А вороты вели запереть, чтобы не ушел никто. Вот тебе и будет весело.
— Да как же, батюшка, Илья Ильич, я распоряжусь? —
начал мягким сипеньем Захар. — Дом-то не мой: как же из чужого дома не переезжать,
коли гонят? Кабы мой дом был, так я бы с великим моим удовольствием…
— Вот, вот этак же, ни дать ни взять, бывало, мой прежний барин, —
начал опять тот же лакей, что все перебивал Захара, — ты, бывало, думаешь, как бы повеселиться, а он вдруг, словно угадает, что ты думал, идет мимо, да и ухватит вот этак, вот как Матвей Мосеич Андрюшку. А это что,
коли только ругается! Велика важность: «лысым чертом» выругает!
А
коли начал удостоивать, то так тебе, сыну любви, и надо.
Он не договорил, как бы захлебнувшись, и опустился в бессилии пред деревянною лавкой на колени. Стиснув обоими кулаками свою голову, он
начал рыдать, как-то нелепо взвизгивая, изо всей силы крепясь, однако, чтобы не услышали его взвизгов в избе.
Коля выскочил на улицу.
Тут он, как в бессилии, как сраженный, пал на снег и, биясь, вопия и рыдая,
начал выкрикивать: «Батюшка, Илюшечка, милый батюшка!» Алеша и
Коля стали поднимать его, упрашивать и уговаривать.
Ей беспрерывно казалось, что
Коля к ней «бесчувствен», и бывали случаи, что она, обливаясь истерическими слезами,
начинала упрекать его в холодности.
— Не надо мне их вовсе-с, — дрожащим голосом проговорил Смердяков, махнув рукой. — Была такая прежняя мысль-с, что с такими деньгами жизнь
начну, в Москве али пуще того за границей, такая мечта была-с, а пуще все потому, что «все позволено». Это вы вправду меня учили-с, ибо много вы мне тогда этого говорили: ибо
коли Бога бесконечного нет, то и нет никакой добродетели, да и не надобно ее тогда вовсе. Это вы вправду. Так я и рассудил.
Опять-таки и то взямши, что никто в наше время, не только вы-с, но и решительно никто,
начиная с самых даже высоких лиц до самого последнего мужика-с, не сможет спихнуть горы в море, кроме разве какого-нибудь одного человека на всей земле, много двух, да и то, может, где-нибудь там в пустыне египетской в секрете спасаются, так что их и не найдешь вовсе, — то
коли так-с,
коли все остальные выходят неверующие, то неужели же всех сих остальных, то есть население всей земли-с, кроме каких-нибудь тех двух пустынников, проклянет Господь и при милосердии своем, столь известном, никому из них не простит?
Значит, ее любит,
коли мне в глаза
начал хвалить, бесстыжие его глаза!
— Ах, подарите мне! Нет, подарите пушечку лучше мне! — вдруг, точно маленькая,
начала просить маменька. Лицо ее изобразило горестное беспокойство от боязни, что ей не подарят.
Коля смутился. Штабс-капитан беспокойно заволновался.
— Классические языки, если хотите все мое о них мнение, — это полицейская мера, вот для чего единственно они заведены, — мало-помалу
начал вдруг опять задыхаться
Коля, — они заведены потому, что скучны, и потому, что отупляют способности.
— И
Коля начал повелевать собаке, а та представлять все, что знала.
— Напротив, я ничего не имею против Бога. Конечно, Бог есть только гипотеза… но… я признаю, что он нужен, для порядка… для мирового порядка и так далее… и если б его не было, то надо бы его выдумать, — прибавил
Коля,
начиная краснеть. Ему вдруг вообразилось, что Алеша сейчас подумает, что он хочет выставить свои познания и показать, какой он «большой». «А я вовсе не хочу выставлять пред ним мои познания», — с негодованием подумал
Коля. И ему вдруг стало ужасно досадно.
Там
Коля начал с того, что оглядел железную дорогу в подробности, изучил распорядки, понимая, что новыми знаниями своими может блеснуть, возвратясь домой, между школьниками своей прогимназии.
Перезвон, завидя его одетым,
начал было усиленно стучать хвостом по полу, нервно подергиваясь всем телом, и даже испустил было жалобный вой, но
Коля, при виде такой страстной стремительности своего пса, заключил, что это вредит дисциплине, и хоть минуту, а выдержал его еще под лавкой и, уже отворив только дверь в сени, вдруг свистнул его.
— Самая безмозглая штука, самая ничтожная, из которой целого слона, по обыкновению, у нас сочинили, —
начал развязно
Коля.
Ермолай не возвращался более часу. Этот час нам показался вечностью. Сперва мы перекликивались с ним очень усердно; потом он стал реже отвечать на наши возгласы, наконец умолк совершенно. В селе зазвонили к вечерне. Меж собой мы не разговаривали, даже старались не глядеть друг на друга. Утки носились над нашими головами; иные собирались сесть подле нас, но вдруг поднимались кверху, как говорится, «
колом», и с криком улетали. Мы
начинали костенеть. Сучок хлопал глазами, словно спать располагался.
Лопухов возвратился с Павлом Константинычем, сели; Лопухов попросил ее слушать, пока он доскажет то, что
начнет, а ее речь будет впереди, и
начал говорить, сильно возвышая голос, когда она пробовала перебивать его, и благополучно довел до конца свою речь, которая состояла в том, что развенчать их нельзя, потому дело со (Сторешниковым — дело пропащее, как вы сами знаете, стало быть, и утруждать себя вам будет напрасно, а впрочем, как хотите:
коли лишние деньги есть, то даже советую попробовать; да что, и огорчаться-то не из чего, потому что ведь Верочка никогда не хотела идти за Сторешникова, стало быть, это дело всегда было несбыточное, как вы и сами видели, Марья Алексевна, а девушку, во всяком случае, надобно отдавать замуж, а это дело вообще убыточное для родителей: надобно приданое, да и свадьба, сама по себе, много денег стоит, а главное, приданое; стало быть, еще надобно вам, Марья Алексевна и Павел Константиныч, благодарить дочь, что она вышла замуж без всяких убытков для вас!
Так что ежели, например, староста докладывал, что хорошо бы с понедельника рожь жать
начать, да день-то тяжелый, то матушка ему неизменно отвечала: «Начинай-ко,
начинай! там что будет, а
коли, чего доброго, с понедельника рожь сыпаться
начнет, так кто нам за убытки заплатит?» Только черта боялись; об нем говорили: «Кто его знает, ни то он есть, ни то его нет — а ну, как есть?!» Да о домовом достоверно знали, что он живет на чердаке.
Дети расходятся, а супруги остаются еще некоторое время под липами. Арсений Потапыч покуривает трубочку и загадывает. Кажется, нынешнее лето урожай обещает. Сенокос начался благополучно; рожь налилась, подсыхать
начинает; яровое тоже отлично всклочилось.
Коли хлеба много уродится, с ценами можно будет и обождать. Сначала только часть запаса продать, а потом, как цены повеселеют, и остальное.
— Или опять, — вновь
начинает старик, переходя к другому сюжету, — видим мы, что река назад не течет, а отчего? Оттого, что она в возвышенном месте начинается, а потом все вниз, все вниз течет. Назад-то ворочаться ей и неспособно.
Коли на дороге пригорочек встретится, она его обойдет, а сама все вниз, все вниз…
Ужин представляет собой подобие обеда,
начиная с супа и кончая пирожным. Федор Васильич беспрестанно потчует гостя, но так потчует, что у того
колом в горле кусок становится.
Счастье влюбленной в мужа Серафимы
кололо глаза засидевшейся в деревне Анне. Вместе росли, а судьба разная. Анна
начинала теперь придираться к мужу и на каждом шагу ставила ему в пример Галактиона.
Историки сейчас признают, что уже XVII век был веком
раскола и
началом западного образования,
началом критической эпохи.
Лутер
начал преобразование, воздвиг
раскол, изъялся из-под власти его и много имел последователей.
Я,
коли на то пошло…» —
начинает он, но не договаривает.
Слезы и жалобы Пелагеи Егоровны выводят его, однако, из себя, и он
начинает ей
колоть глаза ее трусостью и бессилием.
Тут вдруг Аглая
начала ужасно приставать к
Коле, чтоб он ей сейчас же продал ежа, из себя выходила, даже «милым» назвала
Колю.
— Почему же… но,
Коля, я устал… Притом же об этом слишком грустно опять
начинать… Что он, однако?
—
Коли говорите, что были счастливы, стало быть, жили не меньше, а больше; зачем же вы кривите и извиняетесь? — строго и привязчиво
начала Аглая, — и не беспокойтесь, пожалуйста, что вы нас поучаете, тут никакого нет торжества с вашей стороны. С вашим квиетизмом можно и сто лет жизни счастьем наполнить. Вам покажи смертную казнь и покажи вам пальчик, вы из того и из другого одинаково похвальную мысль выведете, да еще довольны останетесь. Этак можно прожить.
— Что же вы про тех-то не скажете? — нетерпеливо обратилась Вера к отцу. — Ведь они,
коли так, сами войдут: шуметь
начали. Лев Николаевич, — обратилась она к князю, который взял уже свою шляпу, — там к вам давно уже какие-то пришли, четыре человека, ждут у нас и бранятся, да папаша к вам не допускает.
Коля провел князя недалеко, до Литейной, в одну кафе-биллиардную, в нижнем этаже, вход с улицы. Тут направо, в углу, в отдельной комнатке, как старинный обычный посетитель, расположился Ардалион Александрович, с бутылкой пред собой на столике и в самом деле с «Indеpendance Belge» в руках. Он ожидал князя; едва завидел, тотчас же отложил газету и
начал было горячее и многословное объяснение, в котором, впрочем, князь почти ничего не понял, потому что генерал был уж почти что готов.
Даже
Коля, несмотря на свою грусть, тоже
начинал раза два о чем-то неясно заговаривать с князем.
— Вы ужасный скептик, князь, — минуты чрез две прибавил
Коля, — я замечаю, что с некоторого времени вы становитесь чрезвычайный скептик; вы
начинаете ничему не верить и всё предполагать… а правильно я употребил в этом случае слово «скептик»?
Коля вырвался, схватил сам генерала за плечи и как помешанный смотрел на него. Старик побагровел, губы его посинели, мелкие судороги пробегали еще по лицу. Вдруг он склонился и
начал тихо падать на руку
Коли.
Лизавета Прокофьевна была дама горячая и увлекающаяся, так что вдруг и разом, долго не думая, подымала иногда все якоря и пускалась в открытое море, не справляясь с погодой. Иван Федорович с беспокойством пошевелился. Но покамест все в первую минуту поневоле остановились и ждали в недоумении,
Коля развернул газету и
начал вслух, с показанного ему подскочившим Лебедевым места...
Даже Вера Лебедева некоторое время негодовала на него; даже
Коля негодовал; негодовал даже Келлер, до того времени как выбран был в шафера, не говоря уже о самом Лебедеве, который даже
начал интриговать против князя, и тоже от негодования, и даже весьма искреннего.
— Эх! Да ты, Лев Николаич, знать, немного этой дорожки еще прошел, сколько вижу, а только еще
начинаешь. Пожди мало: будешь свою собственную полицию содержать, сам день и ночь дежурить, и каждый шаг оттуда знать,
коли только…
Мироныч отвечал, что один пасется у «Кошелги», а другой у «Каменного врага», и прибавил: «
Коли вам угодно будет, батюшка Алексей Степаныч, поглядеть господские ржаные и яровые хлеба и паровое поле (мы завтра отслужим молебен и
начнем сев), то не прикажете ли подогнать туда табуны?
— Зачем ты, Иван Кононыч, —
начал он, — при таких гонениях на тебя, остаешься в
расколе?