Неточные совпадения
Когда
начальник тюрьмы сам выпустит заключенного, когда миллиардер подарит писцу виллу, опереточную певицу и сейф, а жокей хоть раз попридержит лошадь ради другого коня, которому не везет, — тогда все
поймут, как это приятно, как невыразимо чудесно.
У юрты встретил меня старик лет шестидесяти пяти в мундире станционного смотрителя со шпагой. Я думал, что он тут живет, но не
понимал, отчего он встречает меня так торжественно, в шпаге, руку под козырек, и глаз с меня не сводит. «Вы смотритель?» — кланяясь, спросил я его. «Точно так, из дворян», — отвечал он. Я еще поклонился. Так вот отчего он при шпаге! Оставалось узнать, зачем он встречает меня с таким почетом: не принимает ли за кого-нибудь из своих
начальников?
Даже сам Родион Потапыч не
понимал своего главного
начальника и если относился к нему с уважением, то исключительно только по традиции, потому что не мог не уважать начальства.
Не знаю, как я дошел до своей квартиры. Нервы мои были так возбуждены, что я буквально целые полчаса рыдал. О, если б все подчиненные умели
понимать и ценить сердца своих
начальников!
— Видно — уж всем они сыты и тошно им! Знаю я — земский
начальник один заставлял мужиков лошади его кланяться, когда по деревне вели, и кто не кланялся, того он под арест сажал. Ну, зачем это нужно было ему? Нельзя
понять, нельзя!
Неуклюжий рябой Архипов упорно молчит, глядя в окно ротной школы. Дельный, умный и ловкий парень вне службы, он держит себя на занятиях совершенным идиотом. Очевидно, это происходит оттого, что его здоровый ум, привыкший наблюдать и обдумывать простые и ясные явления деревенского обихода, никак не может уловить связи между преподаваемой ему «словесностью» и действительной жизнью. Поэтому он не
понимает и не может заучить самых простых вещей, к великому удивлению и негодованию своего взводного
начальника.
Мальчик в штанах (с участием).Не говорите этого, друг мой! Иногда мы и очень хорошо
понимаем, что с нами поступают низко и бесчеловечно, но бываем вынуждены безмолвно склонять голову под ударами судьбы. Наш школьный учитель говорит, что это — наследие прошлого. По моему мнению, тут один выход: чтоб
начальники сами сделались настолько развитыми, чтоб устыдиться и сказать друг другу: отныне пусть постигнет кара закона того из нас, кто опозорит себя употреблением скверных слов! И тогда, конечно, будет лучше.
— Я почту для себя приятным долгом… — проговорил Калинович и потом прибавил, обращаясь к Петру Михайлычу: — Не угодно ли садиться? — а учителям поклонился тем поклоном, которым обыкновенно
начальники дают знать подчиненным: «можете убираться»; но те сначала не
поняли и не трогались с места.
Кто знает служебные отношения, тот
поймет, конечно, что сделать подобное представление, не предварив даже
начальника губернии, была дерзость и явное желание нанести неприятность правителю канцелярии, который был, как все знали, правая рука и вторая душа губернатора в управлении.
Всякий
начальник, взглянув на аттестат, прямо скажет: «Были вы, милостивый государь, секретарем губернского правления, понизили вас сначала в тюремные смотрители, а тут и совсем выгнали: как я вас могу принять!» Ведь он, эхидная душа, поступаючи так со мной,
понимал это, и что ж мне после того осталось делать?
Вы, юноши и неюноши, ищущие в Петербурге мест, занятий, хлеба, вы
поймете положение моего героя, зная, может быть, по опыту, что значит в этом случае потерять последнюю опору, между тем как раздражающего свойства мысль не перестает вас преследовать, что вот тут же, в этом Петербурге, сотни деятельностей, тысячи служб с прекрасным жалованьем, с баснословными квартирами, с любовью
начальников, могущих для вас сделать вся и все — и только вам ничего не дают и вас никуда не пускают!
Начальника теперь присылают: миллион людей у него во власти и хотя бы мало-мальски дело
понимать мог, так и за то бы бога благодарили, а то приедет, на первых-то порах тоже, словно степной конь, начнет лягаться да брыкаться: «Я-ста, говорит, справедливости ищу»; а смотришь, много через полгода, эту справедливость такой же наш брат, суконное рыло, правитель канцелярии, оседлает, да и ездит…
Кто испытывал приятное ощущение входить начальническим образом на лестницы присутственных мест, тот
поймет, конечно, что решительно надобно быть человеком с самыми тупыми нервами, чтоб не испытать в эта минуты какого-то гордого сознания собственного достоинства; но герой мой, кажется, не ощущал этого — так, видно, было много на душе его тяжелых и мрачных мыслей. Он шел, потупя голову и стараясь только не отстать от своего
начальника.
—
Понимаем это; что ты учишь, словно малого ребенка! — возразил подрядчик с запальчивостью. — Не сегодня тоже крестили, слава богу! Ездил я тоже и к
начальнику губернии.
— Вот прекрасно! А вы скажите, что вы любите и любимы. Неужели
начальник ваш никогда не любил? Если у него есть сердце, он
поймет. Или принесите сюда свою работу: кто вам мешает заниматься здесь?
Он, вероятно, инстинктом
понял великую аксиому власти: «Взаимное доверие сильнее связывает
начальника с подчиненным, чем подозрение и репрессии».
Оттого ли, что он и в самом деле
понял последнее истерическое восклицание Андрея Антоновича за прямое дозволение поступить так, как он спрашивал, или покривил душой в этом случае для прямой пользы своего благодетеля, слишком уверенный, что конец увенчает дело, — но, как увидим ниже, из этого разговора
начальника с своим подчиненным произошла одна самая неожиданная вещь, насмешившая многих, получившая огласку, возбудившая жестокий гнев Юлии Михайловны и всем этим сбившая окончательно с толку Андрея Антоновича, ввергнув его, в самое горячее время, в самую плачевную нерешительность.
Перед тем, как мне ехать на ревизию, Миропе Дмитриевне угодно было (при этом Аггей Никитич потер у себя под глоткой, как бы затем, чтобы утишить схвативший его горло спазм)… угодно было, — повторил он, — поручить всем ямщикам, всем почтальонам, чтобы они в каждой почтовой конторе говорили, что это еду я, мое высокоблагородие,
начальник их, и чтобы господа почтмейстеры чувствовали это и
понимали, так как я желаю с них хапнуть!..
— Теперь я
понимаю! — заговорила она, почти смеясь. — Это точно, что я раз одному почтальону, хоть тут стояли и другие почтальоны, сказала, что Аггей Никитич —
начальник всех почтмейстеров, и пускай они его примут с уважением!
Правитель дел потупился, заранее уверенный, что если бы Крапчик сию же минуту к графу приехал, то тот принял бы его только что не с распростертыми объятиями: очень опытный во всех мелких чиновничьих интригах, Звездкин не вполне
понимал гладко стелющую манеру обхождения, которой держался его
начальник.
— Повторите! — не
понял новый
начальник.
—
Понимаешь ли ты, что я, я, твой
начальник, призвал тебя с тем, чтоб просить у тебя прощения! Чувствуешь ли ты это? Кто ты передо мной? червяк! меньше червяка: ты арестант! а я — божьею милостью [Буквальное выражение, впрочем в мое время употреблявшееся не одним нашим майором, а и многими мелкими командирами, преимущественно вышедшими из нижних чинов. (Примеч. автора.)] майор. Майор!
понимаешь ли ты это?
Кроме того,
понял он и то, что Меллер-Закомельский, хотя и
начальник, не имеет того значения, которое имеет Воронцов, его подчиненный, и что важен Воронцов, а не важен Меллер-Закомельский; и поэтому, когда Меллер-Закомельский позвал к себе Хаджи-Мурата и стал расспрашивать его, Хаджи-Мурат держал себя гордо и торжественно, говоря, что вышел из гор, чтобы служить белому царю, и что он обо всем даст отчет только его сардарю, то есть главнокомандующему, князю Воронцову, в Тифлисе.
Стоит только взглянуть при каком-нибудь народе на опьяненного величием высшего
начальника, сопутствуемого своим штатом: всё это на великолепных, разубранных лошадях, в особенных мундирах и знаках отличия, когда он под звуки стройной и торжественной трубной музыки проезжает перед фронтом замерших от подобострастия солдат, держащих на караул, — стоит взглянуть на это, чтобы
понять, что в эти минуты, находясь в этом высшем состоянии опьянения, одинаково и высший
начальник, и солдат, и все средние между ними могут совершить такие поступки, которые они никогда бы не подумали совершить при других условиях.
Поймите, господа, что я вам говорю, и сообразуйтесь!» Да-с, почтеннейший Разумник Семеныч, я был бы совершенно счастливым
начальником, если б это оказалось возможным!
— Нет, это не то! я вижу, что вы меня не
понимаете! Вы исполняете свои обязанности, а публицист должен исполнять свои! В Петербурге это ведется так: чиновники пишут свое, публицисты — свое. Если
начальник желает распорядиться келейно, то приказывает чиновнику; ежели он желает выразить свою мысль в приличной форме, то призывает публициста! Вы меня
поняли?
Что разъясняет
начальник и что
понимают подчиненные — об этом до сих пор не мог дать отчета ни один фотограф, однако я никак не позволю себе предположить, чтобы это был с их стороны наглый обман.
— Нам надо дать возможность действовать, — прибавил он, — надо, чтобы
начальник края был хозяином у себя дома и свободен в своих движениях. Наполеон это
понял. Он
понял, что страсти тогда только умолкнут, когда префекты получат полную свободу укрощать их.
— Пётр Петрович будет твоим
начальником и учителем, ты должен исполнять всё, что он тебе прикажет…
Понял?! — Он будет жить с вами?
—
Понимаю: вы метите в
начальники русских гвериласов. Но ведь и тут надобен некоторый навык и военные познания; а вы…
Тут я начал прислушиваться к разговору реверендиссима
начальника с домине Галушкинским. Первого я не
понимал вовсе: конечно, он говорил настоящим латинским; домине же наш хромал на обе ноги. Тут была смесь слов: латинского, бурсацкого и чистого российского языка. Благодаря такого рода изъяснению, я легко
понял, что он просил за старших братьев поместить их в риторику, а меня, вместо инфимы,"по слабоумию", написать в синтаксис, обещая заняться мною особенно и так, чтоб я догнал братьев.
— Ну, а я
понимаю: я даже в Петербург хотел вернуться и сошел, но только денег не было.
Начальник станции велел с другим, поездом в Москву отвезть, а в Петербург, говорит, без билета нельзя. А поезд подходит — опять того знакомого мужика; которого били, ведут и опять наколачивают. Я его узнал, говорю: «За что тебя опять?» А он говорит: «Не твое дело». Я приехал в Москву — в их дом, и все спал, а потом встал, а на дворе уже никого, — говорят: уехали.
Каков? А вот… их понимание своего достоинства пока ещё развилось только до дерзостей и грубостей. Эти новорождённые свойства они применяют даже ко мне, но я терплю и не жалуюсь земскому
начальнику,
понимая, что на этой почве могут расцвести такие огненные цветы… пожалуй, в одно прекрасное утро проснёшься только на пепле своей усадьбы.
Приживалка, к которой обратилась барыня, заметалась, бедненькая, с тем тоскливым беспокойством, которое обыкновенно овладевает подвластным человеком, когда он еще не знает хорошенько, как ему
понять восклицание
начальника.
Вильгельмина Федоровна. Очень просто: проси у графа какой-нибудь высшей себе должности!.. Скажи ему, что ты унижен и оскорблен назначением Андашевского тебе в
начальники: это самолюбие благородное, а не глупое!.. Граф должен это
понять.
— Что-с? — спрашивает
начальник. — Как? — он откидывается на спинку стула и продолжает, возмущаясь: — Что-с? А почему же вам не ехать с осемнадцатым номером? Говорите яснее, я ничего не
понимаю! Как? Прикажете мне разорваться на части?
«Изволь тут угодить! — недоумевает он. — Я для него же позвал
начальника станции, чтоб он
понимал, успокоился, а он… ругается».
— Я не
понимаю, Митя, как можно было так ответить, — сказала Вера. — Ведь он же ваш
начальник?
Ледокол медленно подплыл к пристани, вошел в высокое сооружение с овальным вырезом и опять слился с запутанными помостами и сходнями, и опять нельзя было
понять, где кончается пароход и начинаются мостки. Явился помощник коменданта и обратился к
начальникам эшелонов с обычными вопросами.
Дьякон достал из стола конверт, но прежде чем вложить в него письмо, сел за стол, улыбнулся и прибавил от себя внизу письма: «А к нам нового штатного смотрителя прислали. Этот пошустрей прежнего. И плясун, и говорун, и на все руки, так что говоровские дочки от него без ума. Воинскому
начальнику Костыреву тоже, говорят, скоро отставка. Пора!» И очень довольный, не
понимая, что этой припиской он вконец испортил строгое письмо, дьякон написал адрес и положил письмо на самое видное место стола.
Дошло до Пирожкова, — экая срамота. Лихой солдат, а тут, как гусь, ногу везет, ладонь вразнобой заносит, дистанции до
начальника не соблюдает, хочь брось. А потом и совсем стал, — ни туда, ни сюда, как свинья поперек обоза. Взводный рычит, фельдфебель гремит, полуротный ландышевыми словами поливает. Ротный на шум из канцелярии вышел: что такое?
Понять ничего не может: был Пирожков, да скапутился. Хочь под ружье его ставь, хочь шкварки из него топи — ничего не выходит. Прямо как мутный барбос.
Суворов поздоровался, назвал их витязями, чудо-богатырями, своими милыми, обращался ко многим поименно, подзывал поближе, целовался. Легко
понять, какое действие произвело это свиданье на старых, седых суворовских сослуживцев, издавна сроднившихся в пороховом дыму со своим любимым
начальником. Солдаты переглянулись. Гренадер Кабанов выступил вперед.
— Вот ты цел и невредим вышел, а тоже, чай, им поблажки не давал… народ
понимает и уважает справедливых
начальников, без строгости нет службы… Несправедливость, лицеприятие… этого народ не перенесет… Покойники-то, верно, не тем будь помянуты, — заметил граф.
—
Понимаете ли вы, что вы безвинно замучили ваших
начальников?
Муха. Просто, как на пожаре. Там была у него мать твоя, Поддевкина, отец Аграфены Силаевны. Крик, брань, плач, не
поймешь ничего. Не сладит с ними и сам
начальник: говорит, лучше иметь дело с чертом, чем с сердитыми бабами. (Тихо Груне, мигая ей.) Не пугайтесь, Аграфена Силаевна; поверьте, наш брат из воды сух вынырнет. (Резинкину тихо.) Лососинину и Гривенничкину велено подать в отставку; наша судьба с тобой висит на волоске; лакей, что был в трактире, все рассказал своему барину.
— Ах, мой друг, я могу сочувствовать вам всей душой! — вздыхает
начальник, закатывая глаза. — Я, душа моя, потерял жену…
понимаю. Это такая потеря… такая потеря! Это ужясно… это ужясно! Надеюсь, теперь Лизавета Павловна здорова? Какой доктор лечит?
— Слушаю, ваше превосходительство, — сказал Тимохин, улыбкой давая чувствовать, что он
понимает желания
начальника.
— Я одного не
понимаю, — продолжал старик, — кто будет землю пахать, коли им волю дать? Легко законы писать, а управлять трудно. Всё равно как теперь, я вас спрашиваю, граф, кто будет
начальником палат, когда всем экзамены держать?
На первые два вопроса немец, плохо понимавший по-французски, назвал свой полк и своего
начальника; но на последний вопрос он, не
поняв его, вставляя ломаные французские слова в немецкую речь, отвечал, что он квартиргер полка, и что ему велено от
начальника занимать все дома под ряд.
Казалось бы, так просто
понять это рабочим людям и сказать наконец тем, кого они считают своими
начальниками...