Неточные совпадения
Я узнал, что его зовут Иваном Ивановичем Зуриным, что он ротмистр ** гусарского
полку и
находится в Симбирске при приеме рекрут, [Рекрут (устар.) — солдат-новобранец, лицо только что призванное на военную службу.
— По пьяному делу. Воюем, а? — спросил он, взмахнув стриженой, ежовой головой. — Кошмар!
В 12-м году Ванновский говорил, что армия
находится в положении бедственном: обмундирование плохое, и его недостаточно, ружья устарели, пушек — мало, пулеметов — нет, кормят солдат подрядчики, и — скверно, денег на улучшение продовольствия — не имеется, кредиты — запаздывают,
полки —
в долгах. И при всем этом — втюрились
в драку ради защиты Франции от второго разгрома немцами.
Внутри избы были 2 комнаты.
В одной из них
находились большая русская печь и около нее разные
полки с посудой, закрытые занавесками, и начищенный медный рукомойник. Вдоль стен стояли 2 длинные скамьи;
в углу деревянный стол, покрытый белой скатертью, а над столом божница со старинными образами, изображающими святых с большими головами, темными лицами и тонкими длинными руками.
—
В начале 1812 года, — сказал Бурмин, — я спешил
в Вильну, где
находился наш
полк.
Сильвио получал письма, адресованные
в наш
полк, и обыкновенно тут же
находился.
В 1815 году вступил он
в службу
в пехотный егерский
полк (числом не упомню),
в коем и
находился до самого 1823 года.
Лейб-гвардии капитаном Измайловского
полка он
находился при миссии
в Лондоне; Павел, увидя это
в списках, велел ему немедленно явиться
в Петербург. Дипломат-воин отправился с первым кораблем и явился на развод.
Отец Варвары Павловны, Павел Петрович Коробьин, генерал-майор
в отставке, весь свой век провел
в Петербурге на службе, слыл
в молодости ловким танцором и фрунтовиком,
находился, по бедности, адъютантом при двух-трех невзрачных генералах, женился на дочери одного из них, взяв тысяч двадцать пять приданого, до тонкости постиг всю премудрость учений и смотров; тянул, тянул лямку и, наконец, годиков через двадцать добился генеральского чина, получил
полк.
Также не напрасно прошла для Гладышева и история его старшего брата, который только что вышел из военного училища
в один из видных гренадерских
полков и,
находясь в отпуску до той поры, когда ему можно будет расправить крылья, жил
в двух отдельных комнатах
в своей семье.
Первого мая
полк выступил
в лагерь, который из года
в год
находился в одном и том же месте,
в двух верстах от города, по ту сторону железнодорожного полотна.
Ныне и платки и урны сданы
в архивы, где они и хранится на
полках,
в ожидании, что когда-нибудь
найдется любитель, который заглянет
в них и напишет два-три анекдота о том, как утирание слез постепенно превращалось
в наплевание
в глаза.
—
В роту идем из губерни, — отвечал солдат, глядя
в сторону от арбуза и поправляя мешок за спиной. — Мы вот, почитай что 3-ю неделю при сене ротном
находились, а теперь вишь потребовали всех; да неизвестно,
в каком месте
полк находится в теперешнее время. Сказывали, что на Корабельную заступили наши на прошлой неделе. Вы не слыхали, господа?
«Как! — говорил он, защищая свою нелепую мысль (мысль, приходившую
в голову и не одному Фоме Фомичу, чему свидетелем пишущий эти строки), — как! он всегда вверху при своей госпоже; вдруг она, забыв, что он не понимает по-французски, скажет ему, например, донне муа мон мушуар [Дайте мне платок (франц.: «Donnez-moi mon mouchoir»).] — он должен и тут
найтись и тут услужить!» Но оказалось, что не только нельзя было Фалалея выучить по-французски, но что повар Андрон, его дядя, бескорыстно старавшийся научить его русской грамоте, давно уже махнул рукой и сложил азбуку на
полку!
С пятнадцатилетнего возраста он
находился в службе
в каком-то известном тогда славном
полку и дослужился уже до чина майора.
— Да, — продолжал городничий, —
в тысяча восемьсот первом году я
находился в сорок втором егерском
полку в четвертой роте поручиком. Ротный командир у нас был, если изволите знать, капитан Еремеев. — При этом городничий запустил свои пальцы
в табакерку, которую Иван Иванович держал открытою и переминал табак.
Бенни во время сражения
находился в лагере Гарибальди, куда он прибыл из Швейцарии,
в качестве корреспондента. Когда командир девятого
полка был убит, тогда сын Гарибальди, Менотти, предложил Бенни команду, от которой он не отказался. Но командовать пришлось ему недолго, он был ранен
в правую руку около большого пальца.
В день 4 ноября он вместе с другими ранеными был привезен
в госпиталь святого Онуфрия. Вот что он рассказывал мне о ночи на 5 ноября...
В те времена немного бы
нашлось конкурентов на должность, обязывающую заботиться о делах
полка и безотлучно сидеть
в штабе.
Полк этот и
в мое время продолжал пребывать с своим штабом
в посаде Новая Прага,
в котором
находился и дивизионный штаб.
Я заглянул
в директорскую ложу и был поражен необычайным и невиданным мною зрелищем; но чтоб лучше видеть полную картину, я сошел
в оркестр: при ярком освещении великолепной залы Большого Петровского театра, вновь отделанной к коронации, при совершенной тишине ложи всех четырех ярусов (всего их
находится пять) были наполнены гвардейскими солдатами разных
полков;
в каждой ложе сидело по десяти или двенадцати человек; передние ряды кресел и бельэтаж, предоставленные генералам, штаб-и обер-офицерам, были еще пусты.
К моему особенному счастью, его высокоблагородия господина полковника
в то время, за отъездом
в Киев, при
полку не
находилось, а попала моя бумага по какому-то случаю господину премьер-майору. Он призвал меня к себе и долго уговаривал, чтобы я служил, прилежал бы к службе и коль скоро успел бы
в том, то и был бы произведен
в «фендрики» (теперь прапорщики), а там бы, дескать, и дальше пошел.
В сие время определился я юнкером
в ** пехотный
полк,
в коем и
находился до прошлого 18** года. Пребывание мое
в полку оставило мне мало приятных впечатлений кроме производства
в офицеры и выигрыш<а> 245 рублей
в то время как у меня
в кармане всего оставалося рубль 6 грив. Смерть дражайших моих родителей принудила меня подать
в отставку и приехать
в мою вотчину.
По излечении раны он возвратился к своему
полку и по желанию графа Левиса был назначен к нему адъютантом;
в этой должности
находился он до сдачи Данцига, то есть до окончания войны.
— Когда еще, ваше степенство,
находился я
в службе его императорского величества, — не слушая хозяина, говорил он Петру Степанычу, —
в Малороссийском гренадерском генерал-фельдмаршала графа Румянцева Задунайского
полку в денщиках у ротного командира
находился.
Полк этот тогда только что возвратился из похода и
находился в сильном беспорядке: люди были дурно одеты, лошади искалечены; а между тем ему через месяц назначен был осмотр от высокого лица, от которого всецело зависела вся отцова карьера.
В домике, куда вошли Игорь и его два стража,
в просторной горнице
находилось несколько гусарских офицеров того же
полка, к которому принадлежал и огромный солдат-кавалерист и его товарищи.
Черные очи и горные песни хорошенькой татарки покорили отца, и он увез Марием
в Грузию, где
находился его
полк.
Находясь с
полком в каком-то захолустье России, влюбился он
в дочь небогатого дворянина Коростина, женился на ней без родительского благословения и, за неимением наличных денег, приехал через год после свадьбы
в Заборье, кинуться вместе с женой к стопам оскорбленного родителя…
Все трое были молодые, бравые молодцы. Как я писал,
в полках нашего корпуса
находилось очень много пожилых людей, удрученных старческими немощами и думами о своих многочисленных семьях. Наши же госпитальные команды больше, чем наполовину, состояли из молодых, крепких и бодрых солдат, исполнявших сравнительно далеко не тяжкие обязанности конюхов, палатных надзирателей и денщиков. Распределение шло на бумаге, а на бумаге все эти Ивановы, Петровы и Антоновы были совсем одинаковы.
Их
полк стоял около Ердагоуской сопки. Эти трое
находились впереди окопов,
в секрете. Ночью
полк отвели от позиций, а о них забыли. Хватились они, — окопы пусты, войска ушли…
По стенам светлицы были лавки, а
в переднем углу стоял вымытый и выскобленный стол,
в заднем, на двух столбах, стояло корыто, над которым
находились полки с разной посудой.
Из всего этого на веру можно было взять лишь то, что князь очень молод, служит
в Петербурге,
в одном из гвардейских
полков, любим государыней и недавно потерял старуху мать, тело которой и сопровождает
в имение, где около церкви
находится фамильный склеп князей Луговых. Отец его, князь Сергей Михайлович, уже давно покоился
в этом склепе.
У противоположной стены стояли знамена. Так как граф был шефом
полка его имени, то и знамена
находились в его доме, а у дома, вследствие этого, стоял всегда почетный караул.
Находясь в плену и чувствуя приближение смерти, он передал свою тайну рядовому Чайке и заклинал его беречь знамя, как святыню, и возвратить
полку, если Бог приведет ему вернуться из плена.
Ресторан Дюссо
находился на Большой Морской и был сборным пунктом того
полка,
в который поступал Николай Герасимович.
Петр Валерианович
находился в Москве,
в долгосрочном отпуску, по причине со дня на день, как мы уже сказали, ожидаемой кончины его отца. Через шесть недель после его смерти, ему надо было возвратиться к месту своего служения, а потому первая забота Ольги Николаевны была выхлопотать для него перевод
в полки, расположенные ближе к Москве.
Кавалерийский отряд,
в котором
находился 34-й Донской казачий
полк, состоял, кроме него, из уланского и казачьего
полков 9-й кавалерийской дивизии и кавказской казачьей бригады.
Высшее общество Петербурга,
в описываемое нами время, отличалось широким гостеприимством, и каждый небогатый дворянин мог весь год не иметь своего стола, каждый день меняя дома знакомых и незнакомых. Таких открытых домов, не считая
в гвардейских
полках,
находилось множество.
Молодой Лопухин прибыл с частью своего
полка, расположенного
в Москве и назначенной для соединения с корпусом, одной из бригад которого начальствовал Александр Васильевич. Корпус этот
в ноябре месяце 1768 года
находился в Смоленской губернии, бывшей тогда пограничной. Суворов со своей бригадой должен был там перезимовать. Во всю зиму он держал свою бригаду
в такой дисциплине и таком порядке, как будто бы он был
в виду неприятеля.
Вскоре после этого разговора
в кабинете Александр Суворов был записан
в Семеновский гвардейский
полк рядовым. Но
в течение еще трех лет он
находился в родительском доме.
Имея
в Петербурге много знакомых и приятелей, он, однако, не хотел стеснять их наездом, а остановился
в домике священника ямской Предтеченской церкви Иллариона Андреева, брата священника одного из приходов Новгородской губернии, к которому принадлежала суворовская вотчина. Дом этот
находился невдалеке от казарм Семеновского
полка,
в котором должен был служить Александр Суворов.
Послушавшись совета супруги, Петр
в 1709 году устроил себе небольшую гавань для пристанища судов и невдалеке от нее, где теперь Купеческая гавань, построил две светлицы или заезжий дом. По преданию, по другую сторону светлиц была поставлена царем деревянная церковь Благовещения. Теперь на месте светлиц
находятся казармы конно-гренадерского
полка, и место, где
находилась церковь, обозначено каменной тумбой с крестом на верхней плите.
После победы Никополь был занят одним из пехотных
полков 5-й дивизии, более всего пострадавшим
в этом деле, а остальные и
в том числе
полк, где
находился Савин, двинулись вперед на Плевну.
Находясь постоянно
в разъездах, он не обзавелся частной квартирой и жил на биваках
в измайловском
полку, а с исключением из службы остался без определенного места жительства.
Солдат
в движении так же окружен, ограничен и влеком своим
полком, как моряк кораблем, на котором он
находится.
Полк стоял
в батальонных колоннах на расстоянии трехсот шагов, но несмотря на то, все люди
полка находились под влиянием одного и того же настроения.
Вернувшись
в полк и передав командиру,
в каком положении
находилось дело Денисова, Ростов с письмом к государю поехал
в Тильзит.
Признаками этими были: и присылка Лористона, и изобилие провианта
в Тарутине, и сведения приходившие со всех сторон о бездействии и беспорядке французов, и комплектование наших
полков рекрутами, и хорошая погода, и продолжительный отдых русских солдат, и обыкновенно возникающее
в войсках вследствие отдыха нетерпение исполнять то дело, для которого все собраны, и любопытство о том, чтò делалось во французской армии, так давно потерянной из виду, и смелость, с которою теперь шныряли русские аванпосты около стоявших
в Тарутине французов, и известия о легких победах над французами мужиков и партизанов, и зависть, возбуждаемая этим, и чувство мести, лежавшее
в душе каждого человека до тех пор пока французы были
в Москве, и — главное — неясное, но возникшее
в душе каждого солдата сознание того, что отношение силы изменилось теперь, и преимущество
находится на нашей стороне.