Неточные совпадения
—
Здесь богатырь
народ!»
Смеются братья Губины...
— Вот это всегда так! — перебил его Сергей Иванович. — Мы, Русские, всегда так. Может быть, это и хорошая наша черта — способность видеть свои недостатки, но мы пересаливаем, мы утешаемся иронией, которая у нас всегда готова на языке. Я скажу тебе только, что дай эти же права, как наши земские учреждения, другому европейскому
народу, — Немцы и Англичане выработали бы из них свободу, а мы вот только
смеемся.
Смеются вдвое в ответ на это обступившие его приближенные чиновники;
смеются от души те, которые, впрочем, несколько плохо услыхали произнесенные им слова, и, наконец, стоящий далеко у дверей у самого выхода какой-нибудь полицейский, отроду не смеявшийся во всю жизнь свою и только что показавший перед тем
народу кулак, и тот по неизменным законам отражения выражает на лице своем какую-то улыбку, хотя эта улыбка более похожа на то, как бы кто-нибудь собирался чихнуть после крепкого табаку.
Народу было пропасть, и в кавалерах не было недостатка; штатские более теснились вдоль стен, но военные танцевали усердно, особенно один из них, который прожил недель шесть в Париже, где он выучился разным залихватским восклицаньям вроде: «Zut», «Ah fichtrrre», «Pst, pst, mon bibi» [«Зют», «Черт возьми», «Пст, пст, моя крошка» (фр.).] и т.п. Он произносил их в совершенстве, с настоящим парижским шиком,и в то же время говорил «si j’aurais» вместо «si j’avais», [Неправильное употребление условного наклонения вместо прошедшего: «если б я имел» (фр.).] «absolument» [Безусловно (фр.).] в смысле: «непременно», словом, выражался на том великорусско-французском наречии, над которым так
смеются французы, когда они не имеют нужды уверять нашу братью, что мы говорим на их языке, как ангелы, «comme des anges».
Да
смеется ли этот
народ?
Мы отстали от
народа — это аксиома — вы, кажется, изволите
смеяться, Карамазов?
Отец сам рассказал нам,
смеясь, эту историю и прибавил, что верят этому только дураки, так как это просто старая сказка; но простой, темный
народ верил, и кое — где уже полиция разгоняла толпы, собиравшиеся по слухам, что к ним ведут «рогатого попа». На кухне у нас следили за поповским маршрутом: передавали совершенно точно, что поп побывал уже в Петербурге, в Москве, в Киеве, даже в Бердичеве и что теперь его ведут к нам…
— Во-первых, это не мало, а во-вторых, один из
народа, а другие два — помещики, —
засмеялась Аделаида.
— Не поглянулся, видно, свой-то хлеб? — пошутил Основа и, когда другие
засмеялись, сердито добавил: — А вы чему обрадовались? Правильно старик-то говорит… Право, галманы!.. Ты, дедушка, ужо как-нибудь заверни ко мне на заимку, покалякаем от свободности, а будут к тебе приставать — ущитим как ни на есть.
Народ неправильный, это ты верно говоришь.
— А у нас в Казани, — начал своим тоненьким голосом Петин, — на духов день крестный ход:
народу собралось тысяч десять; были и квартальные и вздумали было унимать
народ: «Тише, господа, тише!» Народ-то и начал их выпирать из себя: так они у них, в треуголках и со шпагами-то, и выскакивают вверх! — И Петин еще более вытянулся в свой рост, и своею фигурой произвел совершенно впечатление квартального, которого толпа выпихивает из себя вверх. Все невольно
рассмеялись.
Собственные его чиновники особых поручений,
народ молодой и ветреный, в глаза
смеялись над ним, рассказывая всякие небылицы.
Иногда мать поражало настроение буйной радости, вдруг и дружно овладевавшее всеми. Обыкновенно это было в те вечера, когда они читали в газетах о рабочем
народе за границей. Тогда глаза у всех блестели радостью, все становились странно, как-то по-детски счастливы,
смеялись веселым, ясным смехом, ласково хлопали друг друга по плечам.
— Нисколько не
смеюсь, — громко и весело отвечал Ставрогин, — напротив, убежден, что у вас там самый серьезный
народ.
Стоит,
смеется, и они на него глядят, усмехаются. Ну, а другой раз и в зубы ткнет, как нарвешься. А народ-то все здоровенный, жирные такие.
Народ, весело
смеясь, стал расходиться.
Разумеется, в своем месте Матвей
смеялся над этими пустяками; очень нужно Аврааму, которого чтут также и христиане, заходить в грязные лачуги некрещеных жидов! Но теперь ему стало очень обидно за Борка и за то, что даже евреи, такой крепкий в своей вере
народ, забыли здесь свой обычай… Молодые люди наскоро отужинали и убежали опять в другую комнату, а Борк остался один. И у Матвея защемило сердце при виде одинокой и грустной фигуры еврея.
— Ты мне, брат, расскажи про
народ, сделай милость! — попросил старик как будто серьёзно, а Шакир весело
засмеялся, да и Кожемякину смешно стало.
— Да ты
смейся! Вот убей, тогда и поговори. Ну, живо! Смотри, вон и хозяин к тебе идет, — сказал Ерошка, глядевший в окно. — Вишь, убрался, новый зипун надел, чтобы ты видел, что он офицер есть. Эх!
народ,
народ!
Я спрашивал об этом на пристанях — надо мной
смеялись. Только один старик, лежавший на штабелях теса, выгруженного на берег, сказал мне, что
народом редко водят суда теперь, тащат только маленькие унжаки и коломенки, а старинных расшив что-то давно уже не видать, как в старину было.
Медведев. То-то!.. Ах, псы! Разговаривают: Васька с Василисой… дескать… а мне что? Я ей не отец, я — дядя… Зачем надо мной
смеяться?.. (Входит Квашня.) Какой
народ стал… надо всем
смеется… А-а! Ты… пришла…
— Эх,
народ чудной какой! Право слово! — произнес Захар, посмеиваясь, чтобы скрыть свою неловкость. — Что станешь делать? Будь по-вашему, пошла ваша битка в кон! Вынимай деньги; сейчас сбегаю за пачпортом!.. Ну, ребята, что ж вы стали? Качай! — подхватил он, поворачиваясь к музыкантам. — Будет чем опохмелиться… Знай наших! Захарка гуляет! — заключил он, выбираясь из круга, подмигивая и подталкивая баб, которые
смеялись.
Вон еще один! — продолжала она, суетясь вокруг мальчика, который, успев уже отведать жаворонка, бил,
смеясь, в ладоши и жадно следил за всеми движениями матери [Обряд этот совершается простолюдинами Тульской губернии ежегодно в утро Благовещения; в это утро (так по крайней мере уверяет
народ) прилетают жаворонки — первые возвестители тепла.
Литвинов отправился к банкиру и завел обиняком речь о том, что нельзя ли, при случае, занять денег; но банкиры в Бадене
народ травленый и осторожный и в ответ на подобные обиняки немедленно принимают вид преклонный и увялый, ни дать ни взять полевой цветок, которому коса надрезала стебель; некоторые же бодро и смело
смеются вам в лицо, как бы сочувствуя вашей невинной шутке.
— Э, не
смейся! Не чужая своему
народу говорит с тобой. Все любят вас: тебя и его…
— Придёшь это к ним… «А, здравствуйте!» Обедают — садись обедать, чай пьют — пей чай! Простота! Народищу всякого — уйма! Весело, — поют, кричат, спорят про книжки. Книжек — как в лавке. Тесно, толкаются,
смеются.
Народ всё образованный — адвокат там один, другой скоро доктором будет, гимназисты и всякие эдакие фигуры. Совсем забудешь, кто ты есть, и тоже заодно с ними и хохочешь, и куришь, и всё. Хороший
народ! Весёлый, а сурьёзный…
— Ну, этот дурак первый будет резать, я его знаю! — Саша
засмеялся тонким воющим смехом. — У меня на него есть слово: бей за
народ! А кто сказал, что Маклаков бросил службу?
С каким равнодушием, как ничем не умолимая судьба, он выбирает свои жертвы и как
смеется над бессильным ропотом
народов, лежащих у ног его!
Был у нас вороной жеребец из пары. Меня по ночам запрягали и с ним. Полкан этот не понимал шуток, а был просто зол как чорт. Я с ним рядом стоял, через стойло, и бывало серьезно грызся. Феофан не боялся его. Бывало, подойдет прямо, крикнет, кажется убьет — нет, мимо, и Феофан наденет оброть. Раз мы с ним в паре понесли вниз по Кузнецкому. Ни хозяин, ни кучер не испугались, оба
смеялись, кричали на
народ и сдерживали и поворачивали, так никого и не задавили.
— Что-то ужасное происходит у монастыря, — воскликнула Ольга; — моя душа предчувствует… о Юрий! Юрий!.. если б ты знал, мы гибнем… ты заметил ли зловещий шепот
народа при выходе из церкви и заметил ли эти дикие лица нищих, которые радовались и веселились… — о, это дурной знак: святые плачут, когда демоны
смеются.
В верхней Гостомле, куда была выдана замуж Настя, поставили на выгоне сельскую расправу. Был на трех заседаниях в расправе. На одном из этих заседаний молоденькую бабочку секли за непочтение к мужу и за прочие грешки. Бабочка просила, чтоб ее мужиками не секли: «Стыдно, — говорит, — мне перед мужиками; велите бабам меня наказать». Старшина, и добросовестные, и
народ присутствовавший долго над этим
смеялись. «Иди-ка, иди. Засыпьте ей два десятка, да ловких!» — заказывал старшина ребятам.
Барин у них был не лихой человек, и над ним даже не
смеялись, потому что он был из духовных, знал
народ и умел с ним сделываться.
Над этим
смеялись, находя все это совершенно ненужным; уверяли, что у нас и на козла посмотреть тысячи
народу собирается; но, однако, из снисхождения к прихоти англичанина сделали для него распоряжение о маневрах.
Всякий восхищается по-своему: мужики обыкновенно тыкают пальцами; кавалеры рассматривают серьезно; лакеи-мальчики и мальчишки-мастеровые
смеются и дразнят друг друга нарисованными карикатурами; старые лакеи во фризовых шинелях смотрят потому только, чтобы где-нибудь позевать; а торговки, молодые русские бабы, спешат по инстинкту, чтобы послушать, о чем калякает
народ, и посмотреть, на что он смотрит.
Остановилась, покачнулась — идёт. Идёт, точно по ножам, разрезающим пальцы ног её, но идёт одна, боится и
смеётся, как малое дитя, и
народ вокруг её тоже радостен и ласков, подобно ребёнку. Волнуется, трепещет тело её, а руки она простёрла вперёд, опираясь ими о воздух, насыщенный силою
народа, и отовсюду поддерживают её сотни светлых лучей.
В то время как вводилась рекрутская повинность, Кантемир изощрялся над неслужащими; когда учреждалась табель о рангах, он поражал боярскую спесь и местничество; когда
народ от притеснений и непонятных ему новостей всякого рода бежал в раскол, он
смеялся над мертвою обрядностью раскольников; когда
народ нуждался в грамоте, а у нас учреждалась академия наук, он обличал тех, которые говорили, что можно жить, не зная ни латыни, ни Эвклида, ни алгебры…
— Он точно думает, что мы какие-нибудь персоны, — сказал чванно Кузьма. — Какая нужда? А может, москали и в самом деле добрый
народ! Вот так нам и везде будет. Не пропадем на чужой стороне! — заключил Кузьма,
смеясь от чистого сердца.
На скверное слово, на отчаянность — самый скорый
народ, а чтоб о душе подумать, о боге там — это за большую редкость, и даже еще
смеются…
— Мне всегда хочется чего-то, — задумчиво заговорила Мальва. — А чего?.. не знаю. Иной раз села бы в лодку — и в море! Далеко-о! И чтобы никогда больше людей не видать. А иной раз так бы каждого человека завертела да и пустила волчком вокруг себя. Смотрела бы на него и
смеялась. То жалко всех мне, а пуще всех — себя самоё, то избила бы весь
народ. И потом бы себя… страшной смертью… И тоскливо мне и весело бывает… А люди все какие-то дубовые.
— Она у меня любит книги читать, — задумчиво сказал лесник. — Дух этот новый и её касается. Я
смеюсь ей — кто тебя, Еленка, учёную-то замуж возьмёт? А она, глупая, сердится! На днях здесь Ольга Давыдовна была, — знаешь, сухопаренькая учительница из Малинок? — так говорит: пришло, дескать, время русскому
народу перехода через чёрное море несчастья своего в землю светлую, обетованную — да-а!
Боитесь, Михаил Васильич? Страшно? (
Смеется.) Бежите, кричите! Около дверей не стою, дверей не держу: выход есть. Подите
народ сзывайте, скажите, что Осип убить пришел! А убить пришел… Не верите?
Народ не уважал бар,
смеялся над тунеядцами и сложил про них две меткие пословицы: «бара — по грошу пара» да «семь дворянок на одной кобыле верхом едут».
Слезли мы, подошли к
народу. Мужики сидят, картошки жарят,
смеются с бабами.
Входит царевич в город, видит он —
народ ходит по улицам и плачет. Царевич стал спрашивать, о чем плачут. Ему говорят: «Разве не знаешь, нынче в ночь наш царь умер, и другого царя нам такого не найти». — «Отчего же он умер?» — «Да, должно быть, злодеи наши отравили». Царевич
рассмеялся и говорит: «Это не может быть».
— Слишком уж здесь, как бы выразиться… слишком напоминает что-то древнеазиатское — с безумной роскошью одних и с нищетой и рабством целых
народов… Да и невольно обленишься в таком климате!.. —
рассмеялся Володя.
А глаза короля по-прежнему
смеялись, как ни в чем не бывало.
Смеялись, глядя на бездыханные трупы, наводнившие собою реку,
смеялись, глядя на самый испуг
народа. Король даже не понимал, казалось, что происходило вокруг него, и с тем же веселым смехом отправился во дворец.
— Выживет. Ведьмы живучи, —
рассмеялся он недобро, — еще долго будет морочить
народ и выклянчивать деньги!.. Добрый путь, княжна, кланяйся генералу, — и, кивнув мне еще раз головою, он пошел к себе под навес, а я поскакала к дому.
Катя шла по горной дороге, среди виноградников, и
смеялась. Да, эти разнузданные толпы, лущившие семечки под грохот разваливающейся родины, может быть, они бросили в темный мир новый пылающий факел, который осветит заблудившимся
народам выход на дорогу.
Если бы вы знали, какая у нас в доме тоска! Все
смеются, когда ничего нет смешного, разговаривают, у Гори с утра до ночи
народ, и подумаешь: вот как весело живут люди. А по правде, такая тоска, что утром с постели вставать не хочется. Начнешь одеваться, а потом вдруг подумаешь: а зачем? Стоит ли?
От Катры получил странную записку, где настойчиво она звала меня прийти вечером. Пришел я поздно. Было много
народу. Кончили ужинать, пили шампанское. По обычному пряно чувствовалась тайная влюбленность всех в Катру. Катра была задорно весела,
смеялась заражающим смехом, глаза горячо блестели. Каждый раз она другая.
Мерик. Бредит. На партрет загляделся. (
Смеется.) Комиссия! Образованные господа всякие машины и лекарства повыдумывали, а нет еще того умного человека, чтоб нашел лекарство от женского пола… Ищут, как бы все болезни лечить, а того и вдомек не берут, что от бабья
народа пропадает больше, чем от болезней… Лукавы, сребролюбы, немилостивы, никакого ума… Свекровь изводит невестку, невестка норовит как бы облукавить мужа… И конца нет…