Неточные совпадения
Да
рассказал не все:
Леса у нас угрюмые,
Озера нелюдимые,
Народ у нас дикарь.
Он не мог согласиться с тем, что десятки людей, в числе которых и брат его, имели право на основании того, что им
рассказали сотни приходивших в столицы краснобаев-добровольцев, говорить, что они с газетами выражают волю и мысль
народа, и такую мысль, которая выражается в мщении и убийстве.
— Героем времени постепенно становится толпа, масса, — говорил он среди либеральной буржуазии и, вращаясь в ней, являлся хорошим осведомителем для Спивак. Ее он пытался пугать все более заметным уклоном «здравомыслящих» людей направо, рассказами об организации «Союза русского
народа», в котором председательствовал историк Козлов, а товарищем его был регент Корвин,
рассказывал о работе эсеров среди ремесленников, приказчиков, служащих. Но все это она знала не хуже его и, не пугаясь, говорила...
«Извозчики — самый спокойный
народ», — вспомнил Самгин. Ему загородил дорогу человек в распахнутой шубе, в мохнатой шапке, он вел под руки двух женщин и сочно
рассказывал...
Он употреблял церковнославянские слова: аще, ибо, паче, дондеже, поелику, паки и паки; этим он явно, но не очень успешно старался рассмешить людей. Он восторженно
рассказывал о красоте лесов и полей, о патриархальности деревенской жизни, о выносливости баб и уме мужиков, о душе
народа, простой и мудрой, и о том, как эту душу отравляет город. Ему часто приходилось объяснять слушателям незнакомые им слова: па́морха, мурцовка, мо́роки, сугрев, и он не без гордости заявлял...
— Совершенно невозможный для общежития
народ, вроде как блаженный и безумный. Каждая нация имеет своих воров, и ничего против них не скажешь, ходят люди в своей профессии нормально, как в резиновых калошах. И — никаких предрассудков, все понятно. А у нас самый ничтожный человечишка, простой карманник, обязательно с фокусом, с фантазией. Позвольте
рассказать… По одному поручению…
Самое значительное и очень неприятное
рассказал Климу о
народе отец. В сумерках осеннего вечера он, полураздетый и мягонький, как цыпленок, уютно лежал на диване, — он умел лежать удивительно уютно. Клим, положа голову на шерстяную грудь его, гладил ладонью лайковые щеки отца, тугие, как новый резиновый мяч. Отец спросил: что сегодня говорила бабушка на уроке закона божия?
— Неплохой человек она, но — разбита и дребезжит вся. Тоскливо живет и, от тоски, занимается религиозно-нравственным воспитанием
народа, — кружок организовала. Надувают ее. Ей бы замуж надо.
Рассказала мне, в печальный час, о романе с тобой.
Из географии, в порядке, по книге, как проходили в классе, по климатам, по
народам, никак и ничего он не мог
рассказать, особенно когда учитель спросит...
Строгость смотрителя происходила преимущественно оттого, что в переполненной вдвое против нормального тюрьме в это время был повальный тиф. Извозчик, везший Нехлюдова,
рассказал ему дорогой, что «в тюрьме гораздо
народ теряется. Какая-то на них хворь напала. Человек по двадцати в день закапывают».
— Безостановочно продолжает муж после вопроса «слушаешь ли», — да, очень приятные для меня перемены, — и он довольно подробно
рассказывает; да ведь она три четверти этого знает, нет, и все знает, но все равно: пусть он
рассказывает, какой он добрый! и он все
рассказывает: что уроки ему давно надоели, и почему в каком семействе или с какими учениками надоели, и как занятие в заводской конторе ему не надоело, потому что оно важно, дает влияние на
народ целого завода, и как он кое-что успевает там делать: развел охотников учить грамоте, выучил их, как учить грамоте, вытянул из фирмы плату этим учителям, доказавши, что работники от этого будут меньше портить машины и работу, потому что от этого пойдет уменьшение прогулов и пьяных глаз, плату самую пустую, конечно, и как он оттягивает рабочих от пьянства, и для этого часто бывает в их харчевнях, — и мало ли что такое.
— Позвольте-с,
расскажу все по порядку. Вот пришли мы к самому обеду. Комната полна была
народу. Были колбинские, захарьевские, приказчица с дочерьми, хлупинские…
Борьба насмерть шла внутри ее, и тут, как прежде, как после, я удивлялся. Она ни разу не сказала слова, которое могло бы обидеть Катерину, по которому она могла бы догадаться, что Natalie знала о бывшем, — упрек был для меня. Мирно и тихо оставила она наш дом. Natalie ее отпустила с такою кротостью, что простая женщина, рыдая, на коленях перед ней сама
рассказала ей, что было, и все же наивное дитя
народа просила прощенья.
Во всей России, кроме славянофилов, никто не носит мурмолок. А К. Аксаков оделся так национально, что
народ на улицах принимал его за персианина, как
рассказывал, шутя, Чаадаев.
— Бог с ним, моя красавица! Мало ли чего не
расскажут бабы и
народ глупый. Ты себя только потревожишь, станешь бояться, и не заснется тебе покойно.
Но деду более всего любо было то, что чумаков каждый день возов пятьдесят проедет.
Народ, знаете, бывалый: пойдет
рассказывать — только уши развешивай! А деду это все равно что голодному галушки. Иной раз, бывало, случится встреча с старыми знакомыми, — деда всякий уже знал, — можете посудить сами, что бывает, когда соберется старье: тара, тара, тогда-то да тогда-то, такое-то да такое-то было… ну, и разольются! вспомянут бог знает когдашнее.
А того горохового панича, что
рассказывал таким вычурным языком, которого много остряков и из московского
народу не могло понять, уже давно нет.
Отец сам
рассказал нам, смеясь, эту историю и прибавил, что верят этому только дураки, так как это просто старая сказка; но простой, темный
народ верил, и кое — где уже полиция разгоняла толпы, собиравшиеся по слухам, что к ним ведут «рогатого попа». На кухне у нас следили за поповским маршрутом: передавали совершенно точно, что поп побывал уже в Петербурге, в Москве, в Киеве, даже в Бердичеве и что теперь его ведут к нам…
— Работы сокращают везде по заводам… Везде худо. Уж как только
народ дотянет до осени… Бедуют везде, а башкир мрет целыми деревнями. Страсти
рассказывают.
Старик поводил усами и хохотал,
рассказывая с чисто хохляцким юмором соответствующий случай. Юноши краснели, но в свою очередь не оставались в долгу. «Если они не знают Нечипора и Хведька из такой-то деревни, зато они изучают весь
народ в его общих проявлениях; они смотрят с высшей точки зрения, при которой только и возможны выводы и широкие обобщения. Они обнимают одним взглядом далекие перспективы, тогда как старые и заматерелые в рутине практики из-за деревьев не видят всего леса».
Он сам
рассказывал, как, бывало, в мире они сойдутся, выпьют безделицу, попоют, поскоромят, посмеются, да и привздохнет, глядя на зевающий и сам себе надоевший
народ Дома.
— Ужасно, —
рассказывала маркиза другим. —
Народ идет, и Оничка идет, и все это идет, идет…
— Ты меня извини, Женечка, я сейчас должен обедать, — сказал он, — так, может быть, ты пойдешь вместе со мной и
расскажешь, в чем дело, а я заодно успею поесть. Тут неподалеку есть скромный кабачишко. В это время там совсем нет
народа, и даже имеется маленькое стойлице вроде отдельного кабинета, — там нам с тобой будет чудесно. Пойдем! Может быть, и ты что-нибудь скушаешь.
Собственные его чиновники особых поручений,
народ молодой и ветреный, в глаза смеялись над ним,
рассказывая всякие небылицы.
Таким же вычурным языком он
рассказывал рабочим истории о том, как в разных странах
народ пытался облегчить свою жизнь.
Софья
рассказывала о всемирном бое
народа за право на жизнь, о давних битвах крестьян Германии, о несчастиях ирландцев, о великих подвигах рабочих-французов в частых битвах за свободу…
Она забыла осторожность и хотя не называла имен, но
рассказывала все, что ей было известно о тайной работе для освобождения
народа из цепей жадности. Рисуя образы, дорогие ее сердцу, она влагала в свои слова всю силу, все обилие любви, так поздно разбуженной в ее груди тревожными толчками жизни, и сама с горячей радостью любовалась людьми, которые вставали в памяти, освещенные и украшенные ее чувством.
— Так! — отвечал он твердо и крепко. И
рассказывал ей о людях, которые, желая добра
народу, сеяли в нем правду, а за это враги жизни ловили их, как зверей, сажали в тюрьмы, посылали на каторгу…
Только что начну я
рассказывать и доказывать"от принципа", что человеческая деятельность, вне сферы
народа, беспредметна и бессмысленна, как вдруг во всем моем существе"шкура"заговорит.
— То-то-с, нынче, кажется, это невозможно, — проговорил губернский предводитель, — я вот даже слышал, что у этого именно хлыста Ермолаева в доме бывали радения, на которые собиралось
народу человек по сту; но чтобы происходили там подобные зверства — никто не
рассказывает, хотя, конечно, и то надобно сказать, что ворота и ставни в его большущем доме, когда к нему набирался
народ, запирались, и что там творилось, никто из православных не мог знать.
Верст тридцать от Слободы, среди дремучего леса, было топкое и непроходимое болото, которое
народ прозвал Поганою Лужей. Много чудесного
рассказывали про это место. Дровосеки боялись в сумерки подходить к нему близко. Уверяли, что в летние ночи над водою прыгали и резвились огоньки, души людей, убитых разбойниками и брошенных ими в Поганую Лужу.
— Надёжа-государь! — сказал он дерзко, тряхнув головою, чтобы оправить свои растрепанные кудри, — надёжа-государь. Иду я по твоему указу на муку и смерть. Дай же мне сказать тебе последнее спасибо за все твои ласки! Не умышлял я на тебя ничего, а грехи-то у меня с тобою одни! Как поведут казнить меня, я все до одного
расскажу перед
народом! А ты, батька игумен, слушай теперь мою исповедь!..
14-го ноября.
Рассказывают, чти один помещик ездил к губернатору жаловаться на неисполнение крестьянами обязательств; губернатор, остановив поток его жалоб, сказал: „Прошу вас, говоря о
народе, помнить, что я демократ“.
Кажется, Макс Мюллер
рассказывает про удивление одного индейца, обращенного в христианство, который, усвоив сущность христианского учения, приехал в Европу и увидал жизнь христиан. Человек этот не мог прийти в себя от удивления перед действительностью, совершенно противоположной той, которую он ожидал найти среди христианских
народов.
Понравились мне эти слова, только не понял я насчёт питья, и он мне
рассказал про философа Сократа, отравленного
народом за отрицание бога. Всё бы надо знать, всё в прошлом интересно и поучительно, а я — точно крот, дневному свету неприятелем живу.
«
Рассказывал сегодня Марк, как чужеземцы писали о русском
народе в древности: один греческий царь сказал: «
Народы славянские столь дорожат своей честью и свободой, что их никаким способом нельзя уговорить повиноваться».
Больше всего она говорила о том, что людей надо учить, тогда они станут лучше, будут жить по-человечески.
Рассказывала о людях, которые хотели научить русский
народ добру, пробудить в нём уважение к разуму, — и за это были посажены в тюрьмы, сосланы в Сибирь.
— Ты мне, брат,
расскажи про
народ, сделай милость! — попросил старик как будто серьёзно, а Шакир весело засмеялся, да и Кожемякину смешно стало.
«Полесье… глушь… лоно природы… простые нравы… первобытные натуры, — думал я, сидя в вагоне, — совсем незнакомый мне
народ, со странными обычаями, своеобразным языком… и уж, наверно, какое множество поэтических легенд, преданий и песен!» А я в то время (
рассказывать, так все
рассказывать) уже успел тиснуть в одной маленькой газетке рассказ с двумя убийствами и одним самоубийством и знал теоретически, что для писателей полезно наблюдать нравы.
— Вот что, Марк, — заговорила серьезно Татьяна Власьевна, — все я думаю: отчего ты отказал свою жилку Гордею Евстратычу, а не кому другому?.. Разве мало стало
народу хоть у нас на Белоглинском заводе или в других прочих местах? Все меня сумление берет… Только ты уж по совести
расскажи…
Вон про Шабалина
рассказывают какие штуки:
народ морит работой на своих приисках, не рассчитывает, а попробуй судиться с ним, кому угодно рот заткнет.
Досужев. Где вы родились? Ну, да это вздор! Со мной можно. Ну, вот-с, стал я слезные прошения писать-с. Ведь вы не знаете, что это за
народ! Я вам сейчас
расскажу.
Иногда
рассказывали о царях, о том, как они умны и добры, как боятся и ненавидят их иностранцы за то, что русские цари всегда освобождали разные
народы из иностранного плена — освободили болгар и сербов из-под власти турецкого султана, хивинцев, бухар и туркмен из-под руки персидского шаха, маньчжуров от китайского царя.
— Федька Лапоток кучером со мной приехал, — жаловалась Коробочка, — прикажи, государь-князь, хоть его поучить для острастки! Пусть приедет и
расскажет, какой страх дается глупому
народу, — молилась добравшаяся пред княжьи очи помещица.
— Да ничего… один глаз целый остался, — отвечал Рогожин и больше ничего не
рассказывал; но люди через Зинку разузнали, что было побоище страшное, что Дон-Кихот где-то далеко «с целым
народом дрался».
— Толкуйте! Это все Тургенев сказки
рассказывает! Он, батюшка, четыре эпизода обо мне написал, а эпизод у меня самый простой: имею честь рекомендоваться — путивльский делегат. Да-с, батюшка, орудуем! Возбуждаем народ-с! пропагандируем"права человека-с"! воюем с губернатором-с!
— Да что это они так расшумелись? — перервал Зарецкой. — Вон еще бегут из Никольской улицы… уж не входят ли французы?.. Эй, любезный! — продолжал он, подъехав к одному молодому и видному купцу, который, стоя среди толпы,
рассказывал что-то с большим жаром, — что это
народ так шумит?
— Довольно, да не совсем. Вот что, ребятушки, мне
рассказывал один проезжий: этот Бонапарт воюет со всеми
народами; у него что год, то набор. Своих-то всех перехватал в некруты, так и набирает где попало.
Итак… начинается… Великий исход молодых сил из привилегированных классов навстречу
народу, навстречу новой истории… И целый рой впечатлений и мыслей поднялся в моей голове над этим эпизодом, как рой золотых пчел в солнечном освещении… Когда, вернувшись, я
рассказал о своей встрече ближайшим товарищам, это вызвало живые разговоры. Итак, N уже выбрал свою дорогу. Готов ли он? Готовы ли мы или не готовы? Что именно мы понесем
народу?..
Граф приехал сильно пьяный. Бегушев все-таки велел его позвать к себе и стал расспрашивать. Граф и
рассказать хорошенько не мог: болтал, что похороны были великолепные, что полиция палками разгоняла
народ, — такое множество набралось, — и что все это, по его соображению, были раскольники.