Неточные совпадения
Напрасно протестовал и сопротивлялся приезжий, напрасно показывал какие-то бумаги,
народ ничему не
верил и не выпускал его.
И старый князь, и Львов, так полюбившийся ему, и Сергей Иваныч, и все женщины
верили, и жена его
верила так, как он
верил в первом детстве, и девяносто девять сотых русского
народа, весь тот
народ, жизнь которого внушала ему наибольшее уважение,
верили.
Кроме того, хотя он долго жил в самых близких отношениях к мужикам как хозяин и посредник, а главное, как советчик (мужики
верили ему и ходили верст за сорок к нему советоваться), он не имел никакого определенного суждения о
народе, и на вопрос, знает ли он
народ, был бы в таком же затруднении ответить, как на вопрос, любит ли он
народ.
— Расчет один, что дома живу, не покупное, не нанятое. Да еще всё надеешься, что образумится
народ. А то,
верите ли, — это пьянство, распутство! Все переделились, ни лошаденки, ни коровенки. С голоду дохнет, а возьмите его в работники наймите, — он вам норовит напортить, да еще к мировому судье.
— Преглупый
народ! — отвечал он. —
Поверите ли? ничего не умеют, не способны ни к какому образованию! Уж по крайней мере наши кабардинцы или чеченцы хотя разбойники, голыши, зато отчаянные башки, а у этих и к оружию никакой охоты нет: порядочного кинжала ни на одном не увидишь. Уж подлинно осетины!
«Иисус говорит ей: не сказал ли я тебе, что если будешь веровать, увидишь славу божию? Итак, отняли камень от пещеры, где лежал умерший. Иисус же возвел очи к небу и сказал: отче, благодарю тебя, что ты услышал меня. Я и знал, что ты всегда услышишь меня; но сказал сие для
народа, здесь стоящего, чтобы
поверили, что ты послал меня. Сказав сие, воззвал громким голосом: Лазарь! иди вон. И вышел умерший...
— Ведь какая складка у всего этого
народа! — захохотал Свидригайлов, — не сознается, хоть бы даже внутри и
верил чуду! Ведь уж сами говорите, что «может быть» только случай. И какие здесь всё трусишки насчет своего собственного мнения, вы представить себе не можете, Родион Романыч! Я не про вас. Вы имеете собственное мнение и не струсили иметь его. Тем-то вы и завлекли мое любопытство.
Кабанова. Назвать-то всячески можно, пожалуй, хоть машиной назови; народ-то глуп, будет всему
верить. А меня хоть ты золотом осыпь, так я не поеду.
— Нет, нет! — воскликнул с внезапным порывом Павел Петрович, — я не хочу
верить, что вы, господа, точно знаете русский
народ, что вы представители его потребностей, его стремлений! Нет, русский
народ не такой, каким вы его воображаете. Он свято чтит предания, он — патриархальный, он не может жить без веры…
Сам Кутузов — не глуп и, кажется, искренно
верит во все, что говорит, но кутузовщина, все эти туманности:
народ, массы, вожди — как все это убийственно!
— Да. А несчастным трудно сознаться, что они не умеют жить, и вот они говорят, кричат. И все — мимо, все не о себе, а о любви к
народу, в которую никто и не
верит.
— У Чехова — тоже нет общей-то идеи. У него чувство недоверия к человеку, к
народу. Лесков вот в человека
верил, а в
народ — тоже не очень. Говорил: «Дрянь славянская, навоз родной». Но он, Лесков, пронзил всю Русь. Чехов премного обязан ему.
— Я
верю, что он искренно любит Москву,
народ и людей, о которых говорит. Впрочем, людей, которых он не любит, — нет на земле. Такого человека я еще не встречала. Он — несносен, он обладает исключительным уменьем говорить пошлости с восторгом, но все-таки… Можно завидовать человеку, который так… празднует жизнь.
— Думаю поехать за границу, пожить там до весны, полечиться и вообще привести себя в порядок. Я
верю, что Дума создаст широкие возможности культурной работы. Не повысив уровня культуры
народа, мы будем бесплодно тратить интеллектуальные силы — вот что внушил мне истекший год, и, прощая ему все ужасы, я благодарю его.
— Замечательный акустический феномен, — сообщил Климу какой-то очень любезный и женоподобный человек с красивыми глазами. Самгин не
верил, что пушка может отзываться на «музыку небесных сфер», но, настроенный благодушно, соблазнился и пошел слушать пушку. Ничего не услыхав в ее холодной дыре, он почувствовал себя очень глупо и решил не подчиняться голосу
народа, восхвалявшему Орину Федосову, сказительницу древних былин Северного края.
Виделась ему в ней — древняя еврейка, иерусалимская госпожа, родоначальница племени — с улыбкой горделивого презрения услышавшая в
народе глухое пророчество и угрозу: «снимется венец с
народа, не узнавшего посещения», «придут римляне и возьмут!» Не
верила она, считая незыблемым венец, возложенный рукою Иеговы на голову Израиля.
— Но теперь довольно, — обратился он к матушке, которая так вся и сияла (когда он обратился ко мне, она вся вздрогнула), — по крайней мере хоть первое время чтоб я не видал рукоделий, для меня прошу. Ты, Аркадий, как юноша нашего времени, наверно, немножко социалист; ну, так
поверишь ли, друг мой, что наиболее любящих праздность — это из трудящегося вечно
народа!
Мы не
верили глазам, глядя на тесную кучу серых, невзрачных, одноэтажных домов. Налево, где я предполагал продолжение города, ничего не было: пустой берег, маленькие деревушки да отдельные, вероятно рыбачьи, хижины. По мысам, которыми замыкается пролив, все те же дрянные батареи да какие-то низенькие и длинные здания, вроде казарм. К берегам жмутся неуклюжие большие лодки. И все завешено: и домы, и лодки, и улицы, а
народ, которому бы очень не мешало завеситься, ходит уж чересчур нараспашку.
Разумеется, все эти Иверские, Казанские и Смоленские — очень грубое идолопоклонство, но
народ любит это и
верит в это, и поэтому надо поддерживать эти суеверия.
Сам он в глубине души ни во что не
верил и находил такое состояние очень удобным и приятным, но боялся, как бы
народ не пришел в такое же состояние, и считал, как он говорил, священной своей обязанностью спасать от этого
народ.
— И вы!.. — проговорил он наконец. — Мне Тонечка говорила про вас, да я не
поверил… Чего вы здесь, однако, сидите, Сергей Александрыч, пойдемте лучше вниз: там встретим много знакомого
народа.
Но если польское мессианское сознание и может быть поставлено выше русского мессианского сознания, я
верю, что в самом
народе русском есть более напряженная и чистая жажда правды Христовой и царства Христова на земле, чем в
народе польском.
В каком же смысле русское народное православное сознание
верит в святую Русь и всегда утверждает, что Русь живет святостью, в отличие от
народов Запада, которые живут лишь честностью, т. е. началом менее высоким?
В глубине клеток народной жизни должно произойти перерождение, идущее изнутри, и я
верю, что оно происходит, что русский
народ духовно жив и что ему предстоит великое будущее.
Я
верю, что бессознательно славянская идея живет в недрах души русского
народа, она существует, как инстинкт, все еще темный и не нашедший себе настоящего выражения.
Я
верю, что ядро русского
народа нравственно-здоровое.
Душа русского
народа никогда не поклонялась золотому тельцу и,
верю, никогда ему не поклонится в последней глубине своей.
Они хотели
верить, что в русском
народе живет всечеловеческий христианский дух, и они возносили русский
народ за его смирение.
Кто не
верит в Бога, тот и в
народ Божий не
поверит.
Кто же уверовал в
народ Божий, тот узрит и святыню его, хотя бы и сам не
верил в нее до того вовсе.
— Я
верю в
народ и всегда рад отдать ему справедливость, но отнюдь не балуя его, это sine qua.
По несчастию, он в заговаривание не
верит, а то и он прочитывал бы ко всему: «Союз
народов!
В то самое время, как Гарибальди называл Маццини своим «другом и учителем», называл его тем ранним, бдящим сеятелем, который одиноко стоял на поле, когда все спало около него, и, указывая просыпавшимся путь, указал его тому рвавшемуся на бой за родину молодому воину, из которого вышел вождь
народа итальянского; в то время, как, окруженный друзьями, он смотрел на плакавшего бедняка-изгнанника, повторявшего свое «ныне отпущаеши», и сам чуть не плакал — в то время, когда он
поверял нам свой тайный ужас перед будущим, какие-то заговорщики решили отделаться, во что б ни стало, от неловкого гостя и, несмотря на то, что в заговоре участвовали люди, состарившиеся в дипломациях и интригах, поседевшие и падшие на ноги в каверзах и лицемерии, они сыграли свою игру вовсе не хуже честного лавочника, продающего на свое честное слово смородинную ваксу за Old Port.
Но сам я горячо люблю Россию, хотя и странною любовью, и
верю в великую, универсалистическую миссию русского
народа.
Я могу признавать положительный смысл революции и социальные результаты революции, могу видеть много положительного в самом советском принципе, могу
верить в великую миссию русского
народа и вместе с тем ко многому относиться критически в действиях советской власти, могу с непримиримой враждой относиться к идеологической диктатуре.
Одно время К. Леонтьев
верил, что на Востоке, в России, возможны еще культуры цветущей сложности, но это не связано у него было с верой в великую миссию русского
народа.
Он
верит, что в русском
народе правда, и исповедует религиозное народничество.
Он, во всяком случае,
верил в великую богоносную миссию русского
народа,
верил, что русскому
народу надлежит сказать свое новое слово в конце времен.
Он никогда не
верил в русский
народ, и оригинальных результатов он ждал совсем не от русского
народа, а от навязанных ему сверху византийских начал.
Они
верили в великое призвание России и русского
народа, в скрытую в нем правду, и они пытались характеризовать некоторые оригинальные черты этого призвания.
Верили, что русский
народ, наконец, скажет свое слово миру и обнаружит себя.
Народ сам принимает страдание, но как будто бы мало
верит в милосердие Христа.
Великие русские писатели, столь противоположные по своему типу, представители религиозного народничества, оба
верили в правду простого трудового
народа.
Они
верили, что христианство было усвоено русским
народом в большей чистоте, потому что почва, в которую христианская истина упала, была более действенна.
Шатов начал
верить, что русский
народ — народ-богоносец, когда он в Бога еще не
поверил.
Он совсем не
верил в русский
народ.
Но в противоречии со своей пессимистической философией истории он
верил в будущее русского
народа.
Но характерно, что и Данилевский
верит, что русский
народ и славянство вообще лучше и раньше Западной Европы разрешат социальный вопрос.
Одно время он даже
верит в полезную роль царя и готов поддерживать монархию, если она будет защищать
народ.
Он
верил, что «начнется переворот не где-нибудь, а именно в России, потому что нигде, как в русском
народе, не удержалось в такой силе и чистоте христианское мировоззрение».