Неточные совпадения
Подумавши, оставили
Меня бурмистром: правлю я
Делами и теперь.
А перед старым барином
Бурмистром Климку на́звали,
Пускай его! По барину
Бурмистр! перед Последышем
Последний человек!
У Клима
совесть глиняна,
А бородища Минина,
Посмотришь, так подумаешь,
Что не найти крестьянина
Степенней и трезвей.
Наследники построили
Кафтан ему: одел его —
И сделался Клим Яковлич
Из Климки бесшабашного
Бурмистр первейший сорт.
Один из умных людей, принадлежащих к этому кружку,
называл его «
совестью Петербургского общества».
— Слушай, — продолжал я, видя его доброе расположение. — Как тебя
назвать не знаю, да и знать не хочу… Но бог видит, что жизнию моей рад бы я заплатить тебе за то, что ты для меня сделал. Только не требуй того, что противно чести моей и христианской
совести. Ты мой благодетель. Доверши как начал: отпусти меня с бедною сиротою, куда нам бог путь укажет. А мы, где бы ты ни был и что бы с тобою ни случилось, каждый день будем бога молить о спасении грешной твоей души…
— Что ж, это не правда? — добавил Райский, — скажите по
совести! Я согласен с вами, что я принадлежу к числу тех художников, которых вы
назвали… как?
Идея о том, что я уже дня три-четыре не видал его, мучила мою
совесть; но именно Анна Андреевна меня выручила: князь чрезвычайно как пристрастился к ней и
называл даже мне ее своим ангелом-хранителем.
Во избежание недоразумений, которыми пользуются для дурных целей, нужно сказать, что помещение
совести и органа оценки в духовную глубину человека менее всего означает то, что любят
называть «индивидуализмом».
Русский народ давно уже
назвал у нас адвоката — «аблакат — нанятая
совесть».
Старого бурмистра матушка очень любила: по мнению ее, это был единственный в Заболотье человек, на
совесть которого можно было вполне положиться.
Называла она его не иначе как «Герасимушкой», никогда не заставляла стоять перед собой и пила вместе с ним чай. Действительно, это был честный и бравый старик. В то время ему было уже за шестьдесят лет, и матушка не шутя боялась, что вот-вот он умрет.
За много лет до образования у нас большевизма я столкнулся с явлением, которое можно было
назвать тоталитаризмом русской революционной интеллигенции, с подчинением личной
совести совести групповой, коллективной.
Если да, то есть, другими словами, если в вас есть то, что вы
называете на языке вашем честью и
совестью и что мы точнее обозначаем названием здравого смысла, то удовлетворите нас, и дело с концом.
— Я
называю добродетелью все, что делается согласно с
совестью нашей, которая есть не что иное, как голос нашего неиспорченного сердца, и по которой мы, как по компасу, чувствуем: идем ли прямо к путеводной точке нашего бытия или уклоняемся от нее.
Не то что в них нет той
совести, которая запрещает им делать то, что они собираются делать, как ее, такой
совести, не было в людях даже 400, 300, 200, 100 лет тому назад, — сжигавших на кострах, пытавших, засекавших людей; она есть во всех этих людях, но только она усыплена в них; в одних — в начальствующих, в тех, которые находятся в исключительно выгодных положениях, — самовнушением, как
называют это психиатры; в других, в исполнителях, в солдатах, — прямым, сознательным внушением, гипнотизацией, производимой высшими классами.
Помпадуры гибли десятками; зеркальная поверхность административного моря возмутилась почти мгновенно; униженные и оскорбленные подняли голову, ликующие и творящие расправу опустили ее долу; так называемые ябедники выползли из своих нор и предерзостно
называли себя представителями общественной
совести.
— Безумный! — вскричал он наконец. — И я смел роптать на промысел божий!.. Я могу
назвать Анастасию моей супругою; могу, не отягчая преступлением моей
совести, прижать ее к своему сердцу…
Вместе с Фомой он шлялся до глубокой ночи по клубам, гостиницам, трактирам, всюду черпая материал для своих писаний, которые он
называл «щетками для чистки общественной
совести».
Выходила известная бестолковщина, которую, впрочем, люди равнодушные к вопросам
совести называют «правилами».
Выскажи он мысль сколько-нибудь человеческую — его засмеют,
назовут блаженненьким, не дадут проходу. Но он явился не с проектом о признании в человеке человеческого образа (это был бы не проект, а опасное мечтание), а с проектом о превращении человеческих голов в стенобитные машины — и нет хвалы, которою не считалось бы возможным наградить эту гнилую отрыжку старой канцелярской каверзы, не нашедшей себе ограничения ни в
совести, ни в знании.
Нечему угрызать, потому что
совести в нашем быту нет никакой, кроме, если можно так
назвать,
совести общественного мнения и уголовного закона.
— Я
называю вещи их собственными именами. Я часто завидую вам, вашему спокойствию и чистой
совести; я завидую тому, что у вас есть… Ну, да это все равно! Нельзя и нельзя! — перебил он сам себя злым голосом. — Не будем говорить об этом.
Нет: шаг за шагом, медленно вперед
«Все далее и дале подвигаться,
Вражду, и стыд, и
совести боренье
В последние убежища теснить,
И гордую противницу мою,
Самой ей к изумлению, заставить
Мне сделаться послушною рабой, —
Вот где была бы ценность обладанья,
Вот что победой полной я б
назвал!
Я знаю, что и теперь,
назвав актеров, любимцев князя Шаховского, по имени, я вооружу против себя большинство прежних любителей театрального искусства; но, говоря о предмете столь любезном и дорогом для меня, я не могу не сказать правды, в которой убежден по
совести.
В сознании своем и по
совести он
называл высшими все «причины», над которыми (к удивлению своему) никак не мог про себя засмеяться, — чего до сих пор еще не бывало, — про себя, разумеется; о, в обществе дело другое!
Мирошев, снисходительный и уступчивый во всем, что касается до его личности, до его самолюбия, до всего того, что свет
называет благородством, — тверд и постоянен в сопротивлении всему, нарушающему его
совесть, в которой заключается святость его верований и нравственность убеждений.
По рассказам Дарьюшки, дома кривой читал свои большие книги и порою разговаривал сам с собою; слободские старухи
назвали его колдуном и чернокнижником, молодые бабы говорили, что у него
совесть не чиста, мужики несколько раз пытались допросить его, что он за человек, но — не добились успеха. Тогда они стребовали с кривого полведра водки, захотели еще, а он отказал, его побили, и через несколько дней после этого он снова ушел «в проходку», как объяснила Волынка.
Трилецкий. Пора бы, Михаил Васильич, по чести, по
совести оставить ее в покое. Стыдно, право… Такой умный и большой человек, а выделываешь черт знает что… Вот и
назвали негодяем…
И потому людям нужно повиноваться только своей
совести, а не людям, которые
назовут себя царями, палатами, конгрессами, сенатами, судами.
Если люди живут в грехах и соблазнах, то они не могут быть спокойны.
Совесть обличает их. И потому таким людям нужно одно из двух: или признать себя виноватыми перед людьми и богом, перестать грешить, или продолжать жить грешной жизнью, делать дурные дела и
называть свои злые дела добрыми. Вот для таких-то людей и придуманы учения ложных вер, по которым можно, живя дурной жизнью, считать себя правыми.
Хвалынцев чувствовал, что относительно Татьяны у него не чиста
совесть, а чем дольше тянутся эти проволочки, тем не чище и тяжелее становится на
совести, но признаться в этом самому себе, беспощадно обнажить перед собою это нехорошее чувство,
назвать его настоящим именем у него духу не хватало.
Называла по именам дома богатых раскольников, где от того либо другого рода воспитания вышли дочери такие, что не приведи Господи: одни Бога забыли, стали пристрастны к нововводным обычаям, грубы и непочтительны к родителям, покинули стыд и
совесть, ударились в такие дела, что нелеть и глаголати… другие, что у мастериц обучались, все, сколько ни знала их Макрина, одна другой глупее вышли, все как есть дуры дурами — ни встать, ни сесть не умеют, а чтоб с хорошими людьми беседу вести, про то и думать нечего.
Водопьянов с неожиданною важностью кивнул ему головой и отвечал: — «да; мы это рассмотрим; — вы будьте покойны, рассмотрим». Так говорил долго тот, кого я
назвал Поталеевым. Он умер… он приходил ко мне раз… таким черным зверем… Первый раз он пришел ко мне в сумерки… и плакал, и стонал… Я одобряю, что вы отдали его состоянье его родным… большим дворянам… Им много нужно… Да вон видите… по стенам… сколько их… Вон старушка, зачем у нее два носа… у нее было две
совести…
То, что можно было бы
назвать соборной церковной
совестью, в которой восприятие правды и суждение о неправде совершается какой-либо коллективной, а не индивидуальной
совестью, совсем не означает, что человеческая
совесть, прежде чем предстоять в чистоте перед Богом, сочетается с
совестью других людей и мира, но означает духовно-имманентное несение в своей
совести общей судьбы со своими братьями по духу.
И пробуждается жажда онтологической правдивости и реальности, прорыва к чистоте и свободе суждений, к тому, что я
назвал бы оригинальной и девственной
совестью.
В том, что можно
назвать явлением чистой
совести, душа стоит перед Богом и свободна от влияний мира.
— Но погоди, — сказал Иван Ильич. — Ведь вы сами при Керенском боролись против смертной казни, вы Церетели
называли палачом. И я помню, я сам читал в газетах твою речь в Могилеве: ты от лица пролетариата заявлял солдатам, что
совесть пролетариата не мирится и никогда не примирится со смертною казнью. Единственный раз, когда я тебе готов был рукоплескать. И что же теперь?
Новгородцы с своей стороны просили, чтобы он не посылал к ним писцов для проверки,
называя их хапунами, а верил бы
совести новгородской.
Анна Александровна слышала о Сергее Павловиче много хорошего, и уже одно то, что прямая, честная, не входящая никогда в сделки со своей
совестью Лиза — как
называла Дубянскую Сиротинина, — несмотря на свое прошлое предубеждение к защитнику убийцы своего отца, изменила свое мнение о Долинском и стала относиться к нему с уважением, очень возвышало личность молодого адвоката в глазах старушки.
Разнесенский. Нет, вы ошибаетесь. Это девица-героиня: она не бросается на деньги, для которых некие особы готовы забыть и стыд, и
совесть. Она поблагодарила господина Подснежникова,
называла его благороднейшим человеком, но денег не взяла и сказала только: поздно!
Она
называла это чувство словами: симпатия, уважение, но инстинктивно понимала, что эти слова не выражают его, что они только мгновенно успокаивают ее
совесть,
совесть замужней женщины — она любила Караулова.
По самой строгой
совести моей, его подлую статью я могу
назвать только подлой и преступной, как бы ни восторгалась ею наша бестолковая контора.