Неточные совпадения
«То-то пустобрех», думал он, применяя в
мыслях это название из охотничьего словаря к знаменитому
доктору и слушая его болтовню о признаках болезни дочери.
К утру опять началось волнение, живость, быстрота
мысли и речи, и опять кончилось беспамятством. На третий день было то же, и
доктора сказали, что есть надежда. В этот день Алексей Александрович вышел в кабинет, где сидел Вронский, и, заперев дверь, сел против него.
Эта
мысль поразила
доктора, и он развеселился.
Замолчали, прислушиваясь. Клим стоял у буфета, крепко вытирая руки платком. Лидия сидела неподвижно, упорно глядя на золотое копьецо свечи. Мелкие
мысли одолевали Клима. «
Доктор говорил с Лидией почтительно, как с дамой. Это, конечно, потому, что Варавка играет в городе все более видную роль. Снова в городе начнут говорить о ней, как говорили о детском ее романе с Туробоевым. Неприятно, что Макарова уложили на мою постель. Лучше бы отвести его на чердак. И ему спокойней».
Самгин, слушая его, думал: действительно преступна власть, вызывающая недовольство того слоя людей, который во всех других странах служит прочной опорой государства. Но он не любил думать о политике в терминах обычных, всеми принятых, находя, что термины эти лишают его
мысли своеобразия, уродуют их. Ему больше нравилось, когда тот же
доктор, усмехаясь, бормотал...
Первая
мысль, подсказанная Самгину испугом: «Надобно уйти», — вторая: «Позвать
доктора!»
— Надо тоже избегать
мыслей, — продолжал
доктор.
— Это — сильная
мысль! — воскликнул я невольно, поразившись идеей.
Доктор же оглядывался вопросительно.
Доктор как будто угадал мою
мысль.
Положение Привалова с часу на час делалось все труднее. Он боялся сделаться пристрастным даже к
доктору. Собственное душевное настроение слишком было напряжено, так что к действительности начали примешиваться призраки фантазии, и расстроенное воображение рисовало одну картину за другой. Привалов даже избегал
мысли о том, что Зося могла не любить его совсем, а также и он ее. Для него ясно было только то, что он не нашел в своей семейной жизни своих самых задушевных идеалов.
Доктора убивала
мысль, что болезнь Зоси обязана своим происхождением не разбитому чувству любящей женской души, а явилась вследствие болезненного самолюбия.
Мелькнула было у него
мысль бежать к
доктору и привесть того, но он побоялся оставить брата одного: поручить его совсем некому было.
И вот в связи с этим мне вспоминается очень определенное и яркое настроение. Я стою на дворе без дела и без цели. В руках у меня ничего нет. Я без шапки. Стоять на солнце несколько неприятно… Но я совершенно поглощен
мыслью. Я думаю, что когда стану большим, сделаюсь ученым или
доктором, побываю в столицах, то все же никогда, никогда не перестану верить в то, во что так хорошо верит мой отец, моя мать и я сам.
Это самоедство все разрасталось, и
доктор инстинктивно начал сторониться даже людей, которые были расположены к нему вполне искренне, как Стабровский.
Доктора вперед коробила
мысль, что умный поляк все видит, понимает и про себя жалеет его. Именно вот это сожаление убивало
доктора, поднимая в нем остаток мужской гордости.
Мысль о сумасшествии появлялась у
доктора уже раньше; он начинал следить за каждою своею
мыслью, за каждым словом, за каждым движением, но потом все проходило.
Затем его коробила
мысль о соперничестве с пьяницей
доктором.
Целых три дня продолжались эти галлюцинации, и
доктор освобождался от них, только уходя из дому. Но роковая
мысль и тут не оставляла его. Сидя в редакции «Запольского курьера»,
доктор чувствовал, что он стоит сейчас за дверью и что маленькие частицы его постепенно насыщают воздух. Конечно, другие этого не замечали, потому что были лишены внутреннего зрения и потому что не были Бубновыми. Холодный ужас охватывал
доктора, он весь трясся, бледнел и делался страшным.
А в комнатах у нас неугомонно свистали канарейки, и мой хозяин-доктор ходил из угла в угол и, перелистывая на ходу законы,
мыслил вслух...
На трагическое же изложение, со стороны Лебедева, предстоящего вскорости события
доктор лукаво и коварно качал головой и наконец заметил, что, не говоря уже о том, «мало ли кто на ком женится», «обольстительная особа, сколько он, по крайней мере, слышал, кроме непомерной красоты, что уже одно может увлечь человека с состоянием, обладает и капиталами, от Тоцкого и от Рогожина, жемчугами и бриллиантами, шалями и мебелями, а потому предстоящий выбор не только не выражает со стороны дорогого князя, так сказать, особенной, бьющей в очи глупости, но даже свидетельствует о хитрости тонкого светского ума и расчета, а стало быть, способствует к заключению противоположному и для князя совершенно приятному…» Эта
мысль поразила и Лебедева; с тем он и остался, и теперь, прибавил он князю, «теперь, кроме преданности и пролития крови, ничего от меня не увидите; с тем и явился».
Доктор никак не мог сообразить, для каких целей необходимо залить Москву кровью и заревом пожара, но страшное выражение лица Арапова, когда он высказывал
мысль, и его загадочная таинственность в эту ночь еще более усилили обаятельное влияние корректора на Розанова.
Но меня уже осенила другая
мысль. Я умолил
доктора остаться с Наташей еще на два или на три часа и взял с него слово не уходить от нее ни на одну минуту. Он дал мне слово, и я побежал домой.
Иногда набоб старался себя утешить тем, что Луша слишком занята своим
доктором и поэтому нигде не показывается, — это было плохое утешение, но все-таки на минуту давало почву
мысли; затем иногда ему казалось, что Луша избегает его просто потому, что боится показаться при дневном свете — этом беспощадном враге многих красавиц, блестящих, как драгоценные камни, только при искусственном освещении.
И уже относились к драме этой как к чему-то далекому, уверенно заглядывая в будущее, обсуждая приемы работы на завтра. Лица были утомлены, но
мысли бодры, и, говоря о своем деле, люди не скрывали недовольства собой. Нервно двигаясь на стуле,
доктор, с усилием притупляя свой тонкий, острый голос, говорил...
Он думал также о священниках,
докторах, педагогах, адвокатах и судьях — обо всех этих людях, которым по роду их занятий приходится постоянно соприкасаться с душами,
мыслями и страданиями других людей.
— То есть, вот видите ли, почему я говорю психологическая, — сказал
доктор, — иной, не зная вас, мог бы подозревать тут какие-нибудь заботы… или не заботы… а подавленные желания… иногда бывает нужда, недостаток… я хотел навести вас на
мысль…
В ее безжизненно-матовых глазах, в лице, лишенном игры живой
мысли и чувств, в ее ленивой позе и медленных движениях он прочитал причину того равнодушия, о котором боялся спросить; он угадал ответ тогда еще, когда
доктор только что намекнул ему о своих опасениях.
— Вы, я вижу, его растирали щетками, — обратился
доктор к Санину и Панталеоне, — и прекрасно сделали… Очень хорошая
мысль… а вот мы теперь посмотрим, какие еще средства… — Он пощупал у молодого человека пульс. — Гм! Покажите-ка язык!
Софья Матвеевна заговорила было и с ним о
докторе, но выходило, что если послать в «губернию», то до того могло дорого обойтись, что, уж конечно, надо было оставить о
докторе всякую
мысль.
Почтенную даму сию, как и самого
доктора, беспокоила
мысль, чтобы не произошло пререканий между супругом ее и членами полиции, что случалось почти при поднятии каждого трупа скоропостижно умершего или убитого.
Доктору, кажется, досадно было, что Аггей Никитич не знает этого, и, как бы желая поразобраться с своими собственными
мыслями, он вышел из гостиной в залу, где принялся ходить взад и вперед, причем лицо его изображало то какое-то недоумение, то уверенность, и в последнем случае глаза его загорались, и он начинал произносить сам с собою отрывистые слова. Когда потом gnadige Frau, перестав играть в шахматы с отцом Василием, вышла проводить того, Сверстов сказал ей...
Кровь стыла в жилах Егора Егорыча при этих словах
доктора, и
мысль, что неужели Сусанна Николаевна умрет прежде его, точно ядовитая жаба, шевелилась в его голове.
Но не успел
доктор развить свою
мысль, как в комнату вбежала вся запыхавшаяся девчонка и испуганным голосом крикнула...
В палате было уже темно.
Доктор поднялся и стоя начал рассказывать, что пишут за границей и в России и какое замечается теперь направление
мысли. Иван Дмитрич внимательно слушал и задавал вопросы, но вдруг, точно вспомнив что-то ужасное, схватил себя за голову и лег на постель спиной к
доктору.
Андрей Ильич задрожал и чуть-чуть не полетел в кочегарную яму. Его поразило, почти потрясло это неожиданное соответствие шутливого восклицания
доктора с его собственными
мыслями. Даже и овладев собою, он долго не мог отделаться от странности такого совпадения. Его всегда интересовали и казались ему загадочными те случаи, когда, задумавшись о каком-нибудь предмете или читая о чем-нибудь в книге, он тотчас же слышал рядом с собою разговор о том же самом.
Было темно в гостиной. Лаптев, не садясь и держа шляпу в руках, стал извиняться за беспокойство; он спросил, что делать, чтобы сестра спала по ночам, и отчего она так страшно худеет, и его смущала
мысль, что, кажется, эти самые вопросы он уже задавал
доктору сегодня во время его утреннего визита.
Оставаясь в праздники дома, я замечал, что жена и сестра скрывают от меня что-то и даже как будто избегают меня. Жена была нежна со мною по-прежнему, но были у нее какие-то свои
мысли, которых она не сообщала мне. Было несомненно, что раздражение ее против крестьян росло, жизнь для нее становилась все тяжелее, а между тем она уже не жаловалась мне. С
доктором теперь она говорила охотнее, чем со мною, и я не понимал, отчего это так.
Она нуждалась в нравственной поддержке — это было очевидно. Маша уехала,
доктор Благово был в Петербурге, и в городе не оставалось никого, кроме меня, кто бы мог сказать ей, что она права. Она пристально вглядывалась мне в лицо, стараясь прочесть мои тайные
мысли, и если я при ней задумывался и молчал, то она это принимала на свой счет и становилась печальна. Приходилось все время быть настороже, и когда она спрашивала меня, права ли она, то я спешил ответить ей, что она права и что я глубоко ее уважаю.
Можно представить: как мы при таком учении выходили учены… А впереди стояла целая жизнь. Добрый и просвещенный человек, каким, несомненно, был наш
доктор Зеленский, не мог не чувствовать, как это ужасно, и не мог не позаботиться если не пополнить ужасающий пробел в наших сведениях (потому что это было невозможно), то по крайней мере хоть возбудить в нас какую-нибудь любознательность, дать хоть какое-нибудь направление нашим
мыслям.
Этому совету
доктора Бегушев вначале тоже обрадовался, так как ему пришла в голову безрассудная
мысль гнаться за Домной Осиповной, куда бы только она ни поехала, и молить ее возвратить ему прошедшее.
— Не думаю, чтоб это была правда! — настаивал
доктор, как бы стараясь насильственно отклонить от себя подобную
мысль: у него у самого были скоплены восемь тысяч и положены в банк «Бескорыстная деятельность».
—
Мысль для меня совершенно новая! — сказал насмешливо
доктор.
Я никогда до того времени не замечал такой изменчивости в настроении матери. То и дело, обращаясь к своему болезненному состоянию, она со слезами в голосе прижимала руку к левой груди и говорила: «Рак». От этой
мысли не могли ее отклонить ни мои уверения, ни слова навещавшего ее орловского
доктора В. И. Лоренца, утверждавшего, что это не рак. В другую минуту мать предавалась мечте побывать в родном Дармштадте, где осталась старшая сестра Лина Фет.
Сердце начинает стучать так, что я чувствую его в руках, в висках… а потом оно проваливается в бездну, и бывают секунды, когда я
мыслю о том, что более
доктор Поляков не вернется к жизни…
Наслаждение летним днем, солнечным светом омрачалось
мыслью о бедном Гавриле Степаныче, которому, по словам
доктора, оставалось недолго жить; среди этого моря зелени, волн тепла и света, ароматного запаха травы и цветов
мысль о смерти являлась таким же грубым диссонансом, как зимний снег; какое-то внутреннее человеческое чувство горячо протестовало против этого позорного уничтожения.
Ужасно хотелось ему с кем-нибудь встретиться, с кем-нибудь заговорить, хоть с незнакомым, и только это навело его наконец на
мысль о
докторе и о том, что руку надо бы перевязать как следует.
Теперь даже и фельдшеру казалось временами, что зиме не будет и конца, и эта
мысль оковывала ужасом его трезвый, чуждый всякой мечтательности, поповский ум. Он становился все раздражительнее и часто говорил грубости земскому
доктору, когда тот наезжал на фельдшерский пункт.
Доктор, снедаемый каким-то тайным недугом, был мало понятен Коле, но привлекал его шутовской иронией речи, возбуждавшей в голове юноши острые, дерзкие
мысли.
Начался разговор. В этот день я решил совсем не притворяться; в этом отсутствии притворства было свое тонкое притворство, и, находясь под впечатлением пережитого подъема
мысли, говорил много и интересно. Если б почитатели таланта Савелова знали, сколько лучших «его»
мыслей зародилось и было выношено в голове никому не известного
доктора Керженцева!
Мысль наткнулась на новую тропу — что, если и в самом деле продать тут всё и уехать с деньгами в город, а там исподволь приглядеть тихую девицу, жениться и открыть торговлю? Здесь — жить не дадут, будут дразнить отцовыми делами, будут напоминать, как он ездил за
доктором, а Христина в этом поможет людям, в случае если дело с нею не сойдётся, — она не зря говорит, что без неё — затравят! Он долго путался в этих противоречивых
мыслях, ставя себя так и эдак и нигде не видя твёрдой почвы.
Руфин(все еще, видимо, занятый
мыслью о
докторе). Ежели теперь господин
доктор в десять таких домов съездит — это десять тысяч в день!.. Ни на каком деле, господин, таких барышей получить нельзя!