Неточные совпадения
— Надеюсь, что ты веришь в
мою любовь к сестре и в искреннюю привязанность и
уважение к тебе, — сказал он краснея.
Я плачу… если вашей Тани
Вы не забыли до сих пор,
То знайте: колкость вашей брани,
Холодный, строгий разговор,
Когда б в
моей лишь было власти,
Я предпочла б обидной страсти
И этим письмам и слезам.
К
моим младенческим мечтам
Тогда имели вы хоть жалость,
Хоть
уважение к летам…
А нынче! — что к
моим ногам
Вас привело? какая малость!
Как с вашим сердцем и умом
Быть чувства мелкого рабом?
Я не мог наглядеться на князя:
уважение, которое ему все оказывали, большие эполеты, особенная радость, которую изъявила бабушка, увидев его, и то, что он один, по-видимому, не боялся ее, обращался с ней совершенно свободно и даже имел смелость называть ее ma cousine, внушили мне к нему
уважение, равное, если не большее, тому, которое я чувствовал к бабушке. Когда ему показали
мои стихи, он подозвал меня к себе и сказал...
Я тотчас
мое место наметил, подсел к матери и начинаю о том, что я тоже приезжий, что какие всё тут невежи, что они не умеют отличать истинных достоинств и питать достодолжного
уважения; дал знать, что у меня денег много; пригласил довезти в своей карете; довез домой, познакомился (в какой-то каморке от жильцов стоят, только что приехали).
Паратов. Об вас я всегда буду думать с
уважением, но женщины вообще, после вашего поступка, много теряют в глазах
моих.
После обыкновенного приступа, [Приступ — здесь: вступление.] он объявлял ему, что подозрения насчет участия
моего в замыслах бунтовщиков, к несчастию, оказались слишком основательными, что примерная казнь должна была бы меня постигнуть, но что государыня, из
уважения к заслугам и преклонным летам отца, решилась помиловать преступного сына и, избавляя его от позорной казни, повелела только сослать в отдаленный край Сибири на вечное поселение.
— Ты это говоришь, Павел? ты, которого я считал всегда самым непреклонным противником подобных браков! Ты это говоришь! Но разве ты не знаешь, что единственно из
уважения к тебе я не исполнил того, что ты так справедливо назвал
моим долгом!
— Я счел
моим долгом, по симпатии, по
уважению…
«Я обязан сделать это из
уважения к
моему житейскому опыту. Это — ценность, которую я не имею права прятать от мира, от людей».
— Ты хотел бы этим путем искать счастья, на счет
моего спокойствия, потери
уважения?
Поднялась, подошла ко мне, протянула руку: «Позвольте мне, говорит, изъяснить вам, что я первая не смеюсь над вами, а, напротив, со слезами благодарю вас и
уважение мое к вам заявляю за тогдашний поступок ваш».
— Сделайте одолжение, почтенный отец, засвидетельствуйте все
мое глубокое
уважение отцу игумену и извините меня лично, Миусова, пред его высокопреподобием в том, что по встретившимся внезапно непредвиденным обстоятельствам ни за что не могу иметь честь принять участие в его трапезе, несмотря на все искреннейшее желание
мое, — раздражительно проговорил монаху Петр Александрович.
Я уже имел честь представить вам, благосклонные читатели, некоторых
моих господ соседей; позвольте же мне теперь, кстати (для нашего брата писателя всё кстати), познакомить вас еще с двумя помещиками, у которых я часто охотился, с людьми весьма почтенными, благонамеренными и пользующимися всеобщим
уважением нескольких уездов.
Она сейчас же увидела бы это, как только прошла бы первая горячка благодарности; следовательно, рассчитывал Лопухов, в окончательном результате я ничего не проигрываю оттого, что посылаю к ней Рахметова, который будет ругать меня, ведь она и сама скоро дошла бы до такого же мнения; напротив, я выигрываю в ее
уважении: ведь она скоро сообразит, что я предвидел содержание разговора Рахметова с нею и устроил этот разговор и зачем устроил; вот она и подумает: «какой он благородный человек, знал, что в те первые дни волнения признательность
моя к нему подавляла бы меня своею экзальтированностью, и позаботился, чтобы в уме
моем как можно поскорее явились мысли, которыми облегчилось бы это бремя; ведь хотя я и сердилась на Рахметова, что он бранит его, а ведь я тогда же поняла, что, в сущности, Рахметов говорит правду; сама я додумалась бы до этого через неделю, но тогда это было бы для меня уж не важно, я и без того была бы спокойна; а через то, что эти мысли были высказаны мне в первый же день, я избавилась от душевной тягости, которая иначе длилась бы целую неделю.
С своей стороны Иван Петрович оказывал
уважение к
моим летам и сердечно был ко мне привержен.
Вот что он писал мне 29 августа 1849 года в Женеву: «Итак, дело решено: под
моей общей дирекцией вы имеете участие в издании журнала, ваши статьи должны быть принимаемы без всякого контроля, кроме того, к которому редакцию обязывает
уважение к своим мнениям и страх судебной ответственности.
Я не имел к нему никакого
уважения и отравлял все минуты его жизни, особенно с тех пор, как я убедился, что, несмотря на все
мои усилия, он не может понять двух вещей: десятичных дробей и тройного правила. В душе мальчиков вообще много беспощадного и даже жестокого; я с свирепостию преследовал бедного вольфенбюттельского егеря пропорциями; меня это до того занимало, что я, мало вступавший в подобные разговоры с
моим отцом, торжественно сообщил ему о глупости Федора Карловича.
Этот именно тон взаимного
уважения и дружбы застает
моя память во весь тот период, когда мир казался мне неизменным и неподвижным.
Мой отец с видимым
уважением подымал старика, когда он пытался земно поклониться, и обещал сделать все, что возможно.
Чтобы несколько успокоить вызванное этим убийством волнение, высшая администрация решила послать на место убитого судьи человека, пользующегося общим
уважением и умеренного. Выбор пал на
моего отца.
До сих пор в душе
моей, как аромат цветка, сохранилось особое ощущение, которое я уносил с собой из квартиры Авдиева, ощущение любви,
уважения, молодой радости раскрывающегося ума и благодарности за эту радость…
Лена засмеялась и подарила меня взглядом, каким обыкновенно поощряла
мои удачные шаги или изречения. Но у меня что-то слегка защемило в глубине совести. Инстинктивно я почувствовал, что говорю не свое, что, в сущности, этот медвежеватый мальчик, так своеобразно избавившийся от мучительного принуждения к танцам, к которым он не способен, и так мало обращавший внимания на наше мнение (в том числе и на мнение Лены), мне положительно нравится и даже внушает невольное
уважение…
[Майор Ш., надо отдать ему справедливость, относился с полным
уважением к
моей литературной профессии и всё время, пока я жил в Корсаковске, всячески старался, чтобы мне не было скучно.
— Послушайте, князь, я остался здесь со вчерашнего вечера, во-первых, из особенного
уважения к французскому архиепископу Бурдалу (у Лебедева до трех часов откупоривали), а во-вторых, и главное (и вот всеми крестами крещусь, что говорю правду истинную!), потому остался, что хотел, так сказать, сообщив вам
мою полную, сердечную исповедь, тем самым способствовать собственному развитию; с этою мыслию и заснул в четвертом часу, обливаясь слезами.
— Ты знаешь, что мне пред тобой краснеть еще ни в чем до сих пор не приходилось… хотя ты, может, и рада бы была тому, — назидательно ответила Лизавета Прокофьевна. — Прощайте, князь, простите и меня, что обеспокоила. И надеюсь, вы останетесь уверены в неизменном
моем к вам
уважении.
— Милостивый государь! — закричал он громовым голосом Птицыну, — если вы действительно решились пожертвовать молокососу и атеисту почтенным стариком, отцом вашим, то есть по крайней мере отцом жены вашей, заслуженным у государя своего, то нога
моя, с сего же часу, перестанет быть в доме вашем. Избирайте, сударь, избирайте немедленно: или я, или этот… винт! Да, винт! Я сказал нечаянно, но это — винт! Потому что он винтом сверлит
мою душу, и безо всякого
уважения… винтом!
— Как жаль, как жаль, и как нарочно! — с глубочайшим сожалением повторил несколько раз Ардалион Александрович. — Доложите же,
мой милый, что генерал Иволгин и князь Мышкин желали засвидетельствовать собственное свое
уважение и чрезвычайно, чрезвычайно сожалели…
— Я оставляю дом Лебедева потому, милый князь, потому что с этим человеком порвал; порвал вчера вечером, с раскаянием, что не раньше. Я требую
уважения, князь, и желаю получать его даже и от тех лиц, которым дарю, так сказать,
мое сердце. Князь, я часто дарю
мое сердце и почти всегда бываю обманут. Этот человек был недостоин
моего подарка.
— Нет-с; позвольте-с; я хозяин-с, хотя и не желаю манкировать вам в
уважении… Положим, что и вы хозяин, но я не хочу, чтобы так в
моем собственном доме… Так-с.
— Ну да, то есть я хотела сказать: она ко мне приехала и я приняла ее; вот о чем я хочу теперь объясниться с вами, Федор Иваныч. Я, слава богу, заслужила, могу сказать, всеобщее
уважение и ничего неприличного ни за что на свете не сделаю. Хоть я и предвидела, что это будет вам неприятно, однако я не решилась отказать ей, Федор Иваныч, она мне родственница — по вас: войдите в
мое положение, какое же я имела право отказать ей от дома, — согласитесь?
— Бывал он и у нас в казарме… Придет, поглядит и молвит: «Ну, крестницы
мои, какое мне от вас
уважение следует? Почитайте своего крестного…» Крестным себя звал. Бабенки улещали его и за себя, и за мужиков, когда к наказанию он выезжал в Балчуги. Страшно было на него смотреть на пьяного-то…
В доме Груздева уже хозяйничали мастерица Таисья и смиренный заболотский инок Кирилл. По покойнице попеременно читали лучшие скитские головщицы: Капитолина с Анбаша и Аглаида из Заболотья. Из
уважения к хозяину заводское начальство делало вид, что ничего не видит и не слышит, а то скитниц давно выпроводили бы. Исправник Иван Семеныч тоже махнул рукой: «Пусть их читают, ангел
мой».
Из
уважения к истине должен кстати заметить, что г. Анненков приписывает Пушкину
мою прозу (т. 2, стр. 29, VI).
Извините, я почти готов не посылать этого маранного письма — не знаю, как вы прочтете, но во
уважение каторжного
моего состояния прошу без церемонии читать и также не сердиться, если впредь получите что-нибудь подобное. К сожалению, не везде мог я иметь перо, которое теперь попало в руки.
Официальные
мои письма все, кажется, к вам ходят через Петербург — с будущей почтой буду отвечать Сергею Григорьевичу, на днях получил его листок от 25 — го числа [Много писем С. Г. Волконского к Пущину за 1840–1843, 1855 гг., характеризующих их взаимную сердечную дружбу и глубокое, искреннее
уважение — в РО (ф. 243 и Фв. III, 35), в ЦГИА (ф. 279, оп. I, № 254 и 255), за 1842, 1854 и 1857 гг. напечатаны в сборниках о декабристах.] — он в один день с вами писал, только другой дорогой.
— Покраснеешь! — горячо соглашается околоточный. Да, да, да, я вас понимаю. Но, боже
мой, куда мы идем! Куда мы только идем? Я вас спрашиваю, чего хотят добиться эти революционеры и разные там студенты, или… как их там? И пусть пеняют на самих себя. Повсеместно разврат, нравственность падает, нет
уважения к родителям, Расстреливать их надо.
«Из любви и
уважения к ней, — продолжала
моя мать, — не только никто из семейства и приезжающих гостей, но даже никто из слуг никогда не поскучал, не посмеялся над ее безумным сыном, хотя он бывает и противен, и смешон.
Дорогою мать очень много говорила с
моим отцом о Марье Михайловне Мертваго; хвалила ее и удивлялась, как эта тихая старушка, никогда не возвышавшая своего голоса, умела внушать всем ее окружающим такое
уважение и такое желание исполнять ее волю.
Детское чувство безусловного
уважения ко всем старшим, и в особенности к папа, было так сильно во мне, что ум
мой бессознательно отказывался выводить какие бы то ни было заключения из того, что я видел. Я чувствовал, что папа должен жить в сфере совершенно особенной, прекрасной, недоступной и непостижимой для меня, и что стараться проникать тайны его жизни было бы с
моей стороны чем-то вроде святотатства.
«
Мой дорогой друг, Поль!.. Я была на похоронах вашего отца, съездила испросить у его трупа прощение за любовь
мою к тебе: я слышала, он очень возмущался этим… Меня, бедную, все, видно, гонят и ненавидят, точно как будто бы уж я совсем такая ужасная женщина! Бог с ними, с другими, но я желаю возвратить если не любовь твою ко мне, то, по крайней мере,
уважение, в котором ты, надеюсь, и не откажешь мне, узнав все ужасы, которые я перенесла в
моей жизни… Слушай...
Герой
мой день ото дня исполнялся все более и более
уважением к сему достойному человеку.
Вторая причина предполагавшегося брака
моего сына с падчерицею графини Зинаиды Федоровны та, что эта девушка в высшей степени достойна любви и
уважения.
Я пришел, чтоб исполнить
мой долг перед вами и — торжественно, со всем беспредельным
моим к вам
уважением, прошу вас осчастливить
моего сына и отдать ему вашу руку.
— Конечно! Вот что он пишет: «Мы не уйдем, товарищи, не можем. Никто из нас. Потеряли бы
уважение к себе. Обратите внимание на крестьянина, арестованного недавно. Он заслужил ваши заботы, достоин траты сил. Ему здесь слишком трудно. Ежедневные столкновения с начальством. Уже имел сутки карцера. Его замучают. Мы все просим за него. Утешьте, приласкайте
мою мать. Расскажите ей, она все поймет».
Когда старухи из зáмка лишили его в
моих глазах
уважения и привлекательности, когда все углы города стали мне известны до последних грязных закоулков, тогда я стал заглядываться на видневшуюся вдали, на униатской горе, часовню.
— Я прежде всего должен поставить вопрос: относитесь ли вы с должным
уважением к
моей жене… к Александре Петровне?
Задаром-с, совсем задаром, можно сказать, из
уважения к вам, что как вы
мои начальники были, ласкали меня — ну, и у нас тоже не бесчувственность, а чувство в сердце обитает-с.
Надо сказать, что я несколько трушу Гриши, во-первых, потому, что я человек чрезвычайно мягкий, а во-вторых, потому, что сам Гриша такой бесподобный и бескорыстный господин, что нельзя относиться к нему иначе, как с полным
уважением. Уже дорогой я размышлял о том, как отзовется о
моем поступке Гриша, и покушался даже бежать от
моего спутника, но не сделал этого единственно по слабости
моего характера.
Надобно было иметь нечеловеческое терпенье, чтоб снести подобный щелчок. Первое намерение героя
моего было пригласить тут же кого-нибудь из молодых людей в секунданты и послать своему врагу вызов; но дело в том, что, не будучи вовсе трусом, он в то же время дуэли считал решительно за сумасшествие. Кроме того, что бы ни говорили, а направленное на вас дуло пистолета не безделица — и все это из-за того, что не питает
уважение к вашей особе какой-то господин…
А вам, m-me Хмарова, при всем
моем глубоком
уважении, откровенно должен сказать, что я не верю вашему христианскому смирению, как ни глубоко скромен и прост ваш бальный туалет и как ни кроток ваш взгляд, которым вы оглядываете всю эту разряженную, суетную толпу…