Неточные совпадения
Впереди него, из-под
горы, вздымались молодо зеленые вершины лип, среди них неудачно пряталась золотая, но полысевшая голова колокольни женского
монастыря; далее все обрывалось в голубую яму, — по зеленому ее дну, от города, вдаль, к темным лесам, уходила синеватая река. Все было очень мягко, тихо, окутано вечерней грустью.
Далее и далее все стены
гор и все разбросанные на них громадные обломки, похожие на
монастыри, на исполинские надгробные памятники, точно следы страшного опустошения.
Тут, на высокой
горе, стоять бы
монастырю с башнями, куполами и золотым, далеко сияющим из-за кедров, крестом.
В шесть часов вечера все народонаселение высыпает на улицу, по взморью, по бульвару. Появляются пешие, верховые офицеры, негоцианты, дамы. На лугу, близ дома губернатора, играет музыка. Недалеко оттуда, на
горе, в каменном доме, живет генерал, командующий здешним отрядом, и тут же близко помещается в здании, вроде
монастыря, итальянский епископ с несколькими монахами.
Угодник, по преданию, сам выбирал это место для поселения своего;
монастырь стоял на обрыве крутой
горы, подошва которой уходила в озеро, раскидывающееся от
монастыря верст на пятнадцать кругом.
Но Неведомов шел молча, видимо, занятый своими собственными мыслями. Взобравшись на
гору, он вошел в ворота
монастыря и, обратившись к шедшему за ним Вихрову, проговорил...
Уйду я, бывало, на берег к озеру: с одной стороны наш
монастырь, а с другой — наша Острая
гора, так и зовут ее
горой Острою.
Егор Егорыч, занятый своими собственными мыслями и тому не придав никакого значения, направился со двора в сад, густо заросший разными деревьями, с клумбами цветов и с немного сыроватым, но душистым воздухом, каковой он и стал жадно вдыхать в себя, почти не чувствуя, что ему приходится все ниже и ниже спускаться; наконец, сад прекратился, и перед глазами Егора Егорыча открылась идущая изгибом Москва-река с виднеющимся в полумраке наступивших сумерек Девичьим
монастырем, а с другой стороны — с чернеющими Воробьевыми
горами.
Вскоре забелели перед ним стены
монастыря. Обитель была расположена по скату
горы, поросшей дубами. Золотые главы и узорные кресты вырезывались на зелени дубов и на синеве неба.
— Это тебе наврали, браток, Афинов нету, а есть — Афон, только что не город, а
гора, и на ней —
монастырь. Боле ничего. Называется: святая
гора Афон, такие картинки есть, старик торговал ими. Есть город Белгород, стоит на Дунай-реке, вроде Ярославля алибо Нижнего. Города у них неказисты, а вот деревни — другое дело! Бабы тоже, ну, бабы просто до смерти утешны! Из-за одной я чуть не остался там, — как бишь ее звали?
— Придурковатый, — сказал Тиунов. — С испуга, пожара испугался, сестрёнка с матерью
сгорели у него, а он — помешался. Жил в
монастыре — прогнали, неудобен. А будь он старше за блаженного выдали бы, поди-ка!
Двадцать пять церквей и три
монастыря также
сгорели.
Чтоб подняться на
гору, Милославский должен был проехать мимо Благовещенского
монастыря, при подошве которого соединяется Ока с Волгою. Приостановясь на минуту, чтоб полюбоваться прелестным местоположением этой древней обители, он заметил полуодетого нищего, который на песчаной косе, против самых монастырских ворот, играл с детьми и, казалось, забавлялся не менее их. Увидев проезжих, нищий сделал несколько прыжков, от которых все ребятишки померли со смеху, и, подбежав к Юрию, закричал...
Вздыхает море. Во тьме, над перешейком острова, рисуется пиния, как огромная ваза на тонкой ножке. Ослепительно сверкает Сириус, туча с Монте-Соляро сползла, ясно виден сиротливый маленький
монастырь над обрывом
горы и одинокое дерево перед ним, как на страже.
Плохо, сыне, плохо! ныне христиане стали скупы; деньгу любят, деньгу прячут. Мало богу дают. Прииде грех велий на языцы земнии. Все пустилися в торги, в мытарства; думают о мирском богатстве, не о спасении души. Ходишь, ходишь; молишь, молишь; иногда в три дни трех полушек не вымолишь. Такой грех! Пройдет неделя, другая, заглянешь в мошонку, ан в ней так мало, что совестно в
монастырь показаться; что делать? с
горя и остальное пропьешь: беда да и только. — Ох плохо, знать пришли наши последние времена…
— Хоть бы бог привел съездить на Афонские
горы [Афонские
горы — в Греции район сосредоточения ряда
монастырей и скитов, одно из «святых мест» православной церкви, когда-то усердно посещаемое богомольцами из России.], — сказала Маремьяша. — Когда мы с Аделаидой Ивановной жили еще в деревне, к нам заезжал один греческий монах и рассказывал, как там в монастырях-то хорошо!
За околицей Арефа остановился и долго смотрел на белые стены Прокопьевского
монастыря, на его высокую каменную колокольню и ряды низких монастырских построек. Его опять охватило такое
горе, что лучше бы, кажется, утопиться в Яровой, чем ехать к двоеданам. Служняя слобода вся спала, и только в Дивьей обители слабо мигал одинокий огонек, день и ночь горевший в келье безыменной затворницы.
— Православный… От дубинщины бежал из-под самого
монастыря, да в лапы к Гарусову и попал. Все одно помирать: в медной
горе али здесь на цепи… Живым и ты не уйдешь. В горе-то к тачке на цепь прикуют… Может, ты счастливее меня будешь… вырвешься как ни на есть отседова… так в Черном Яру повидай мою-то женишку… скажи ей поклончик… а ребятенки… ну, на миру сиротами вырастут: сирота растет — миру работник.
Пока думал да передумывал атаман свое
горе, из Усторожья прилетел гонец: идут к Усторожью рейтарские полки, а ден через пять и под
монастырем будут.
Сейчас от Прокопьевского
монастыря, Дивьей обители и Служней слободы остались одни пустыри. Только по-прежнему высоко поднимается правый гористый берег Яровой, где шумел когда-то вековой бор. Теперь торчат одни пни, а от прежнего осталось одно название: народ называет и сейчас
горы Охониными бровями.
Пока дьячок Арефа томился в огненной работе, в медной
горе, а потом в полоне, Прокопьевский
монастырь переживал тревожное время.
Народ, столпившийся перед
монастырем, был из ближней деревни, лежащей под
горой; беспрестанно приходили новые помощники, беспрестанно частные возгласы сливались более и более в один общий гул, в один продолжительный, величественный рев, подобный беспрерывному грому в душную летнюю ночь… картина была ужасная, отвратительная… но взор хладнокровного наблюдателя мог бы ею насытиться вполне; тут он понял бы, что такое народ: камень, висящий на полугоре, который может быть сдвинут усилием ребенка, не несмотря на то сокрушает все, что ни встретит в своем безотчетном стремлении… тут он увидал бы, как мелкие самолюбивые страсти получают вес и силу оттого, что становятся общими; как народ, невежественный и не чувствующий себя, хочет увериться в истине своей минутной, поддельной власти, угрожая всему, что прежде он уважал или чего боялся, подобно ребенку, который говорит неблагопристойности, желая доказать этим, что он взрослый мужчина!
Так однажды, я помню, мы не только добрались до Нейхаузена, с его историческими развалинами замка, но проехали и до Печор, где побывали и в
монастыре, и в прилегающих к нему пещерах, углубляющихся в
гору наподобие киевских, с которыми мне пришлось познакомиться позднее.
Семья и особенно мать переносили тяжкое
горе и вдобавок должны были молчать и не показывать вида, что молодой человек пропал, и так продолжалось до тех пор, пока, наконец, он сам объявился в Николо-Бабаевском
монастыре на Волге.
На песчаных отмелях широкой реки, огибавшей
гору, белелся
монастырь; паром, нагруженный подводами, медленно спускался по течению реки; на берегу чернелось множество народу, возов, лошадей.
Подошва
горы, плоские песчаные берега,
монастырь и отмели окутались уже тенью; одна только река, отражавшая круглые облака, обагренные последними вспышками заката, вырезывалась в тени алой сверкающей полосою.
Отстоял службу, хожу вокруг церкви. День ясный, по снегу солнце искрами рассыпалось, на деревьях синицы тенькают, иней с веток отряхая. Подошёл к ограде и гляжу в глубокие дали земные; на
горе стоит
монастырь, и пред ним размахнулась, раскинулась мать-земля, богато одетая в голубое серебро снегов. Деревеньки пригорюнились; лес, рекою прорезанный; дороги лежат, как ленты потерянные, и надо всем — солнце сеет зимние косые лучи. Тишина, покой, красота…
Вокруг монахини чёрной толпой — словно
гора рассыпалась и обломками во храме легла.
Монастырь богатый, сестёр много, и всё грузные такие, лица толстые, мягкие, белые, как из теста слеплены. Поп служит истово, а сокращённо, и тоже хорошо кормлен, крупный, басистый. Клирошанки на подбор — красавицы, поют дивно. Свечи плачут белыми слезами, дрожат их огни, жалеючи людей.
Сквозь пары
Вдали чернели две
горы,
Наш
монастырь из-за одной
Сверкал зубчатою стеной.
Подалее, в густой зелени древних вязов, блистает златоглавый Данилов
монастырь; еще далее, почти на краю горизонта, синеются Воробьевы
горы.
В Тамбинской пустыни настоятель, прекрасный хозяин, из купцов, принял просто и спокойно Сергия и поместил его в келье Иллариона, дав сначала ему келейника, а потом, по желанию Сергия, оставив его одного. Келья была пещера, выкопанная в
горе. В ней был и похоронен Илларион. В задней пещере был похоронен Илларион, в ближней была ниша для спанья, с соломенным матрацем, столик и полка с иконами и книгами. У двери наружной, которая запиралась, была полка; на эту полку раз в день монах приносил пищу из
монастыря.
На самом верху этой
горы, на дороге, построен
монастырь.
То были виды Афонской
горы, иргизских
монастырей, Рогожского кладбища; рядом с ними висели картины, изображавшие апокалипсические видения, Страшный суд и Паскевича с Дибичем на конях.
На половине дороги к
монастырю — цель экскурсии, — построенному на верхушке одной из
гор, проводники просили, во-первых, остановиться и, во-вторых, дать им на водку.
Обыкновенная и прямая дорога, ведущая из города в
монастырь, вьется белой лентой между дачами и садами. Она вымощена гладким камнем, и по ней все ходят или ездят в церковь. Та же дорога через
горы, по которой приехали моряки, специально назначена для иностранцев — охотников до видов и до сильных ощущений. Для туриста, бывшего на Мадере, эта прогулка так же обязательна, как посещение лондонского туннеля или собора св. Петра в Риме.
Отдохнув немного, моряки поехали далее. После спуска дорога снова поднималась кверху. Тропа становилась шире и лучше. Лошади пошли скорее. Опять, как и в начале подъема, то и дело показывались из-за зелени маленькие виллы и дачи. Вот и знаменитая вилла какого-то англичанина-банкира, выстроенная на самом хребте одной из
гор. Наконец, на верхушке одного из отрогов показался и
монастырь — высшее место в
горах, до которого можно добраться на лошадях. Выше можно подниматься только пешком.
Наконец, на покатости
горы показалось что-то ослепительно белое. Это Фунчаль, городок на благодатном острове. Его маленькие белые домики лепятся один возле другого, словно соты в улье, в гирлянде зелени, а над ними высокие зеленые
горы, на которых там и сям красуются дачи и виллы, утопающие в листве. На одной из
гор стоит высокий белый
монастырь. И все это окаймлено густыми и кудрявыми тропическими деревьями.
Ловкий инок в
гору пошел при новом владыке и через малое время был поставлен в игумны Княж-Хабарова
монастыря.
Монастырь согради на
горе возле твоего села, согради его во имя Спаса милостивого, и не будет забвенно на земле имя твое, станут люди честну́ю обитель звать Княж-Хабаровым
монастырем.
Длинным серебристым столбом отражается луна в речных дрожащих струях и на золотых главах соседнего
монастыря, великанами поднимаются темные
горы правого берега, там и сям мерцают сигнальные фонари пароходов, пышут к небу пламенные столбы из труб стальных заводов…
Она пожала нам руки и пошла в
гору, к
монастырю, а мы вниз, к Крещатику, но матушка, сделав несколько шагов, остановилась и оборотилась назад.
Глухо, таинственно и грустно в
монастыре на
горе ударил колокол. Еще удар и еще, — мерно один за другим. Сосредоточенно гудя, звуки медленно плыли сквозь серую муть. И были в них что-то важное, организующее. И умершее. И чувствовалось, — ничего уж они теперь не могут организовать. И серый, мутный хаос вокруг, и нет оформливающей силы.
— Это брат Петра Семеныча, Егор Семеныч… — пояснила Чикамасова, заметив мое удивление. — Он живет у нас с прошлого года. Вы извините его, он не может выйти к вам. Дикарь такой… конфузится чужих… В
монастырь собирается… На службе огорчили его… Так вот с
горя…
Он держал в руках ярко раскрашенную картину, изображавшую новоафонский Симоно-кананитский
монастырь; на
горах, усеянных деревьями, похожими на зеленые бородавки, белели златоглавые церкви, а в небе стояла богородица, простирая ризы над
монастырем.
Это Варя, воспитательница моих братьев и сестер и мой давнишний друг. С некоторых пор она стала очень странной, эта Варя. Бредит поступлением в
монастырь,
горит желанием стать монахиней.
Около двух тысяч народу
сгорело живьем. Митрополит Макарий едва не задохся в дыму в Успенском соборе, откуда он собственными руками вынес образ Богородицы, написанный святителем Петром. Владыка в сопровождении протопопа Гурия, несшего Кормчую книгу, взошел на Тайницкую башню, охваченную густым дымом. Макария стали спускать с башни на канате на Москворецкую набережную, но канат оборвался и владыка упал и так ушибся, что едва пришел в себя и был отнесен в Новоспасский
монастырь.
Он все еще искал Москвы, столицы великого княжества, с ее блестящими дворцами, золотыми главами величественных храмов, золотыми шпилями стрельниц, вонзенных в небо, и видел перед собою, на снежном скате
горы, безобразную груду домишек, частью заключенную в сломанной ограде, частью переброшенную через нее; видел все это обхваченное черною щетиною леса, из которого кое-где выглядывали низенькие каменные церкви
монастырей.
На Большом посаде
сгорели Тверская, Дмитровка до Николо-Греческого
монастыря, Рождественка, Мясницкая до Флора и Лавра, Покровка до несуществующей теперь церкви святого Василия с многими храмами, причем погибло много древних книг, икон и драгоценной церковной утвари.
До самого моего отъезда мы вместе слонялись около
монастыря и коротали длинный жаркий день. Он не отставал от меня ни на шаг; привязался ли он ко мне, или же боялся одиночества, бог его знает! Помню, мы сидели вместе под кустами желтой акации в одном из садиков, разбросанных по
горе.
Дорога из
монастыря, прорытая к меловой
горе и стоившая немалых трудов, шла вверх, в объезд
горы почти спирально, по корням, под нависшими суровыми соснами…